Ах, если б Аллах и впрямь исполнил все мои желания! Даже не все, а одно-единственное, самое заветное! И больше мне ничего в жизни не надо.

Не так давно был со мной один случай. Гулял я по лесу. На лужайке, смотрю, прямо у меня из-под ног так и брызжут в разные стороны зеленые кузнечики. Сначала я хотел открыть клетку: пусть моя куропаточка поохотится на кузнецов. Сама поймает — слаще будут казаться. Но, подумав, не стал ее выпускать. Еще чего доброго запутается в поросли диких маслин, занозится колючками. Я сам наловил кузнечиков, оборвал им крылья, пускай лакомится.

Иду я себе дальше и вдруг слышу: какие-то чудные звуки доносятся. Глянул и даже обомлел. На другом краю полянки в густых зарослях тамариска и диких маслин примостилась веселая семейка: дикая свинья с поросятами. Мамаша лежит на боку, вся ощетинилась, а детки прилипли к ее брюху, молоко сосут. Не знаю, сколько сосцов бывает у дикой свиньи, и поросят на таком расстоянии я не мог пересчитать. Видел только, что местечка свободного не оставалось. И такая у них там радость, такое довольство.

Честно говоря, я немного струхнул. Если свинья учует меня, мне несдобровать. Дед говорил, что они страсть какие злющие. Мамаша приподняла голову и обвела все вокруг своими маленькими глазками. Хорошо, я успел пригнуться за кустом. Не заметила она меня. Сижу, смотрю сквозь зеленые листочки тамариска. Свинья успокоилась, а поросятки знай себе дудонят.

Если б я был настоящим охотником, пусть даже американцем, я бы ни за что не стал по ним стрелять. А если б и дикая свинья доверилась мне, я бы дождался, пока поросята насосутся молока вдоволь, и поиграл бы с ними. Гладил бы их, ласкал, но обижать не стал. Потом я бы рассказал обо всем деду. Уверен, он остался бы мною доволен. Мне очень хочется, чтоб дед всегда был доволен мною. А вот матери рассказывать не стал бы. Она непременно раскудахталась бы: «Да как ты посмел, да как себя не поберег!» Может, она была бы и права. Стоит этой хрюшке учуять меня, как набросится, я и опомниться не успею — выпотрошит меня своими клычищами. В лучшем случае сама перепугается до одури и целый час бежать будет со своими поросятками. Ох и дуреха она! Небось долго выискивала местечко поспокойней, чтоб накормить своих деток, и вот не нашла ничего лучше, как расположиться вблизи от тропинки. Скоро зима, ей придется искать себе другое, более теплое и безопасное место. А тут слишком часто устраиваются охотничьи облавы. То наши деревенские мужики нагрянут со своими собаками, то из Чайоба, Кашлы или Чайырлы. Собаки куда проворнее поросят. Разве одной, свинье справиться с целой сворой? А поросята, те и вовсе беззащитны. И откуда такая вражда между людьми и зверьми?

Я вернулся в деревню. У дома Карами стоял наготове его джип. Карами купил эту машину в Анкаре, оттуда сюда пригнал своим ходом. Долго потом похвалялся перед всеми, что, мол, повезло ему на редкость, всего за тыщу лир купил джип у американской фирмы, за две тыщи отремонтировал, выходит, он обошелся ему всего в три тыщи. А джип — машина серьезная, по какому хочешь бездорожью пройдет. Теперь для него пара пустяков добраться в Кырыклы или Сулакчу. Пожалуй, золото в горах начнет искать.

У Карами три дочери. Старшая — Невин, средняя — Несрин и малышка Нильгюн. К тому ж три сына: Нуреттин, Невзат и Намык. Горожанам не по вкусу наши деревенские имена, им бы чего помудренее. Вот и Карами туда же — назвал всех своих детей так, чтобы имена на одну букву начинались. Ну и прохвост! Не зря мы с дедом его не любим.

«Любой, у кого есть дело в ильче, может рассчитывать на мой джип, — любит повторять Карами. — Всего за пять-шесть лир мигом домчу в Кырыклы. Деревня у нас дальняя, все, у кого есть хворые, будут теперь у меня в ногах валяться!»

Говорит и важно эдак ладонью себя по груди похлопывает.

Рассказывает Яшар.

И опять наступило утро. Опять дед спозаранку вышел из дому, прошелся обычным путем — берег реки Ассар-Бойалыташ, тугаи — и вернулся домой. Мама возилась в хлеву. Али погнал скотину в стадо.

Завтрак был уже готов. Почесываясь и потягиваясь, я направился к столу и уселся на свое всегдашнее место. Отец чего-то был не в духе. Пришла чобанова жена тетушка Феден. Мама дала ей одну юфку и немного чёкелека[27]. Покрикивая и бранясь, чобан загнал наш скот в стадо. Нынче он погонит скотину на пастьбу в сторону Чай оба.

Чем бы заняться? А что отец будет делать? У брата Али какие планы? Чем ближе к осени, тем больше бездельных дней. Тоска!..

Вдруг слышу: с улицы доносятся какие-то вопли, крики, топанье множества бегущих ног. Дети, девки и бабы несутся как оглашенные, кричат, руками размахивают. Мужчины, напротив, стараются сохранить степенность, застегнуты на все пуговицы. Карами выгнал свой джип, Пашаджик напялил новый пиджак, а Мемишче ради такого случая нацепил часы с блестящей цепкой. Староста Бага Хамза впереди вышагивает, и все спешат мимо кладбища, к тугаям.

Дед сидит, бровью не ведет. Отец посидел-посидел и все-таки не утерпел, ушел следом за всеми. Я пытаюсь по глазам деда угадать, не рассердится ли он на меня, если я тоже пойду. Но глаза его ничего не выражают. Тогда я потихоньку, бочком начал вылезать из-за стола.

— Иди-иди, — буркнул дед, — разведай, не пригнали ль эти паршивцы сюда цельную армию.

Я вышел на улицу — и прямиком туда. Да, приехали американские охотники, некоторые даже с женами прикатили. На их женщинах — тонкие короткие платья. Мужчины все как на подбор рослые, здоровые, с голубыми глазами и тяжелыми подбородками. Все обуты в сапоги, в чистой, новой одежде, без дыр и заплат, у каждого складное ружье с оптическим прицелом. Кой у кого на шее болтаются бинокли. Были у них с собой и карты, и фотоаппараты. Прикатили они на шести машинах, а вещи привезли в здоровенном армейском грузовике. Были с ними и турки: секретарь каймакама из нашего ильче и еще один — переводчиком при них состоял.

Первым делом американцы выгрузили из кузова этакие пузатые резиновые штуки, я даже не сразу смекнул, что это надувные лодки. Прежде мне никогда не приходилось их видеть. Надувные лодки имеются и при Стрелковом училище в Чанкары; те, кто их видели, рассказывали. В такой лодке по воде можно куда хочешь добраться.

Карами поручкался с каждым приезжим поочередно. И Мемишче тоже, и Пашаджик, и староста Бага Хамза, и член сельской управы Камбер. Мой отец тоже — хоть он и не из числа наших деревенских шишек, однако же осмелился… Ну а за ним следом все мужчины нашей деревни. Женщины держались поодаль, ребятишки выглядывали из-за их спин.

— Нынче мы славно поохотимся, не так ли, почтенный Хамза? — говорит секретарь каймакама, и по тону сразу видно, что они друг дружке — свои люди.

Хотел было Хамза ответить что-то, как встрял Карами:

— За честь посчитаем, господа хорошие. Мы тоже со своими собаками, с ружьями пойдем с вами. Загоним для вас любого кабанчика — на выбор. Но поначалу — милости просим в наш дом заглянуть. Отведайте свежего чайку, айрана. — Карами так и сыпал словами, так и мельтешил. То одного, то другого под руку берет, тянет в сторону своего дома. — Без угощенья не отпустим. Вы для нас самые дорогие гости, самые желанные. А как иначе? Раз вы друзья нашего правительства, значит, и наши наипервейшие друзья. Не так ли? Уж мы вас ждали-ждали, насилу дождались. То к одним нашим соседям заедете, то к другим, а к нам вот — впервой. Знать бы заранее, каких дорогих гостей пошлет нам судьба, прирезали б пару баранов, чтоб парным мясцом вас попотчевать. Милости просим, милости просим, милости просим…

И староста ему подпевает:

— Милости просим, гости дорогие.

Переводчик из Анкары потолковал о чем-то с американцами, пересказал, видно, слова Карами, а те в ответ головами закивали, заулыбались: