Вали широко нам улыбнулся. Добрый, видать, человек. Мне, правда, не понравилось, как он грыз карандаш, зато он подкупил меня своей улыбкой.

Спустились мы с дедом по лестнице и оказались на площади. Стоим посреди этой площади, смотрим друг на дружку — я на деда, он на меня.

— Ты понял что-нибудь? — спросил меня дедушка.

Не могу сказать, что после разговора с вали нам стало ясно, как действовать дальше. Вот мы и стояли, держась за руки и не зная, куда направить свой путь.

— Надо идти к Назмийе-ханым. Но как ее отыскать?

— Надо отыскать Атиллу-бея, но как?

Подумавши, мы вернулись в гостиницу на Саманпазары.

И опять рассказывает Яшар.

На полтораста курушей купили хлеба, на двести пятьдесят — халвы, заказали чаю на двоих. Так мы заморили червячка. После этого подсели к хозяину постоялого дома. Дед начал разговор издалека:

— Если ты сейчас не очень занят, Ахмед-эфенди, давай поговорим. Почему бы тебе Не спросить, как наши дела, что нам сказал вали, что — его заместитель? Спроси также, что сделалось с письмом каймакама, которое мы привезли, сколько у нас денег осталось? Мы, по-твоему, большие чудаки, не так ли? Но ведь ты — хозяин хана, где остановились такие чудаки. Отчего ж ты нас ни о чем не спрашиваешь, свет моих очей?

— Ах, отец, — ответил хозяин, — будь я адвокатом, получил бы патент, открыл бы консультацию для всяких бедолаг. Повесил бы вывеску и стал получать денежки за то, что выслушивал бы всякого и давал советы. Однако я не адвокат. Но ежели тебе так уж неймется, рассказывай, отец. Может, присоветую что-нибудь.

В который уж раз дед начал подробно рассказывать нашу историю. Долго длился его рассказ, а он только до середины добрался. Тут по радио начали передавать народные песни. И тогда хозяин прервал его:

— Давай молча послушаем. Поет-то сама Джемиле Джевхер! Голос у ней замечательный. Вот кончит петь — продолжишь свою историю.

Дед, вижу, обиделся, но сдержал себя — как-никак беседуем с хозяином постоялого дома. Он дал нам кров над головой, готов выслушать, помочь советом. К тому ж сказал, что он не адвокат, за советы денег не берет. Он нам ничем не обязан, наоборот, мы ему. Я так считаю: человек уж тем хорош, что готов выслушать другого, посочувствовать ему. Немало хороших людей попадалось нам на пути. Что бы мы делали, если б они нас и слушать не пожелали, если бы прогнали ни с чем? Хотя, если разобраться, никто нам до сих пор ничем дельным не помог, только слушают. А проку никакого.

Джемиле Джевхер пела:

Хозяин от наслаждения покачивал головой, вздыхал:

— Что за голос у этой женщины! Медовый! А собой какова? Толстая как бочка. Я ее видел. Посмотришь, и не верится, что у нее может быть такой голос. Все в божьих руках. Бог как рассудит, так и будет — голос и внешность будто двум разным людям принадлежат. Мне знаешь какие женщины по вкусу? Высокие, с тонкой талией. И еще у женщины должен быть красивый голос. Да, женщина должна быть высокая, в поясе тонкая, но не тощая, чтобы, когда трогаешь, кости не прощупывались. И голос должен быть не как у телки, а как, к примеру, у Джемиле Джевхер. Когда окликаешь женщину, она не должна отвечать: «Чего тебе-е-е?» А должна мягко так отозваться: «Слушаю, дорогой». И пусть она подойдет к тебе тихонечко, присядет перед тобой, заглянет в глаза и по ним прочтет, чего тебе хочется. А тело у женщины должно быть не холодным, как баклажанная долма, которую только что достали из ледника, а горяченьким, как пиляв с черным изюмом. Нет, лучше всего, если она вроде халвы: положил в рот — и тает. И вот что еще…

— Ахмед-эфенди, свет очей моих, — не выдержал дед, — много разных людей я встречал, но такого болтливого хозяина хана — впервой. А еще говорят, будто в Анкаре знают цену слову! Да вы все здесь — и вали, и его заместитель, и хозяин гостиницы, — все мастаки языки чесать. Пожалуй, было б лучше перенести столицу в Йозгат.

У хозяина глаза на лоб полезли:

— Да что ты такое говоришь, старик?!

— Правду говорю! Я начал рассказывать тебе о нашем деле, ты слушал меня, а потом перебил — меня, восьмидесятилетнего старика перебил, чтоб песенки послушать. Ладно, думаю, пускай послушает. Но вот песни кончились, и ты начал перечислять, чем тебе бабы любы. Будь же мужчиной, сынок! Выслушай меня до конца, я ведь к тебе с открытой душой.

Хозяин, хлопнув в ладоши, вскочил на ноги и стал круги описывать вокруг стола.

— Нет, вы только послушайте! — возмущался он. — Я тоже много чего в жизни повидал, но такого нахального постояльца — впервой. Ладно, не будем ссориться. Рассказывай дальше. Ты остановился на том, что у твоего зятя Кадира слюнки текли при виде такой замечательной куропатки.

— Вот это другой разговор! — обрадовался дед. — Значит, на Кадире остановились. Продолжаю…

И дедушка во всех подробностях рассказал обо всех наших злоключениях и про беседу с вали рассказал. А под конец добавил:

— А насчет женщин я вот что тебе доложу. В прежние времена, бывало, встречались в Анкаре удивительные красавицы, не чета нынешним. Теперь женщины тощие да корявые, вроде засохлых сучков. Измельчала порода. М-да. И нищих на улицах стало больше прежнего. Ну, так что ты нам присоветуешь?

— Не знаю, что и сказать, дядюшка Эльван. Тебя ведь так зовут?

— Точно. Эльваном кличут.

— Так вот, не знаю, что тебе посоветовать. У меня и так в голове мысли перепутались от усталости. А ты хочешь, чтоб я в таком хитром деле разобрался. Не под силу мне, дядя Эльван.

— Трудно ль тебе совет дать? Как-никак ты хозяин гостиницы. Сколько разного люда мимо тебя проходит! С одним, другим словом перекинулся — вот уже и ума набрался. Так не молчи же, скажи что-нибудь.

— Нечего мне сказать. В моем постоялом дому умных людей не бывает, все больше дураки да простаки. Нечему мне у них научиться. Вот почему не могу я вам дать дельного совета.

— В этом ты, наверно, прав: умникам-разумникам незачем в постоялых домах останавливаться. Но ты-то сам не дурак, иначе не управился бы с таким трудным делом, как содержание гостиницы. Тут немалое умение потребно.

— Никакого особого умения не нужно. Дело-то как раз нехитрое. Я самый обыкновенный человек, и ума у меня только и хватает, что на содержание маленькой гостиницы. Решить, куда вам лучше идти — к Назмийе-ханым или к Атилле-бею, я не могу. А уж тем более не могу угадать, что скажет министр Чаглаянгиль американскому послу или что напишут из министерства внутренних дел в министерство иностранных дел или вали — каймакаму. Я для того и заделался хозяином хана, чтоб не забивать себе голову подобными вопросами. Зачем мне все это?! Живу-поживаю в свое удовольствие.

— Так нам, значит, перво-наперво пойти к Назмийе-ханым? Говорят, она хорошая женщина.

— Идите к ней.

— Или к Атилле-бею?

— Идите к нему.

— К кому же?

— Как сами решите.

— Может, не стоит ходить ни к ней, ни к нему, а взять да и вернуться в деревню?

— Возвращайтесь в деревню.

— А не лучше ли отыскать дом американа на улице Йешильсеки и вместе с нашим Теджиром пристыдить его? А то можно к жене американа обратиться.

— Обратитесь к жене.

— Не лучше ли пойти к американскому послу, а?

— К послу так к послу.

— Что же делать?

— Вон сколько дорог перед вами! Выберите одну — и шагайте!

— Подскажи хоть словечко.

— Эх, дядюшка Эльван! С какой стороны ни подступись к твоему делу, в одну и ту же дверцу упираешься. А на той дверце надпись: «Политика». Чего только не претерпел я в жизни из-за этой самой политики! За одно-единое словечко три с половиной года отсидел. С тех пор пять лет миновало, а я тогда еще зарекся с политикой связываться. Все! Ученый я! Язык-то мне поукоротили. Не задавай больше вопросов — все равно не отвечу. А вы хотите — так занимайтесь политикой. Я — простой хозяин гостиницы. Идите к своему депутату. Чем занимается этот ваш толстобрюхий Алихсан?