Деревенским оставили только узкий клин на берегу.

— Можете запахать свои участки, — сказали они.

— Почему так делите? — спросили их.

— Потому, — ответили, — что это мы пошли к американцам и по нашей просьбе они направили сюда самолет, полили все бензином и подожгли. Иначе было не справиться с тугаями. А решили мы так, поскольку большая часть этих земель — наша. Догадались бы вы первыми — большая часть земель была бы ваша.

Члену сельской управы Камберу и еще нескольким досталось по небольшому участочку, они и этому были рады. Мне тоже предложили клинышек. Пошел, посмотрел — хуже не бывает. Но мне, в общем-то, плевать. Если отец останется в деревне, пускай сам поднимает эту землю, пускай хоть лук посеет. А мне она ни к чему. Однако ж задело меня за живое, что даже сторожу Омеру досталось больше земли, чем мне. «Хотя на что мне земля в Дёкюльджеке? Будет желающий купить ее — с удовольствием уступлю», — подумал я и успокоился.

В общем-то, я не из таковских, что любую обиду проглотить готовы. Но тут особый случай. У нас ведь какой народ? Им что с неба ни свалится — тому и рады. Бухнется на них заместо дождя хомут, они и его на шею напялят. А начнешь ерепениться, никто не поддержит. Вот потому я и смолчал.

Несколько дней спустя заявились к нам тосйалынцы.

— Сдайте нам эту землю в аренду, — сказали они, — мы тут рис начнем выращивать.

Следом за ними хасандеделинцы нагрянули:

— Отдайте нам, мы тут бахчи разведем.

Земли тут хватит и тем и другим, и на рис, и на бахчевые. Значит, деревенские наши богатеи-пролазы заранее все обсчитали. Когда просили американцев спалить тугаи, они уже наперед знали, что придут к ним из Тосйи и Хасандеде. Вон они какую игру затеяли! Кто больше земли себе оттяпает, тот и больше наживется, кто меньше — тому и доход меньше, а кому земля вовсе не достанется — тот фигу с маслом получит. Большинство крестьян довольны были, что им хоть немного землицы выделили. По сей день в деревнях ни о каких законах да правах и слыхом не слыхивали. Это студентишки в городах мастаки права качать. У нас такое Не пройдет!

Вот заговорил о студентах и вспомнился мне один из них — некий Вахдет из Сулакчи. Он в Анкаре учится, в Академии изящных искусств. Приехал он как-то к себе в Сулакчу вместе с четырьмя приятелями. Взяли они в свою компанию Зию из Чайырлы и пошли в кофейню. И начались у них там всякие разговоры, земля, мол, принадлежит тем, кто ее обрабатывает, кто кормится ею. Случилось так, что в ту же самую кофейню зашли и наши Пашаджик с Мемишче. Карами в тот раз с ними не было.

— До чего ж у нас народ слепой! — начали задираться студенты. — Собственными руками, можно сказать, отдали огромную площадь из-под тугаев трем-четырем богачам. Будут теперь там хасандеделинцы бахчевые выращивать, а тосйалынцы — рис. А самим что осталось? Пожелают, допустим, американцы эти земли сами обрабатывать, и им уступят? И все молчком да тишком?..

Пашаджик молчал, молчал, потом не стерпел:

— Послушайте-ка, ребятки, убирались бы вы отсюда подобру-поздорову, пока головы целы! Есть у меня трактор, я и запахал, сколько мог. Я и есть один из тех богатеев, о которых вы толкуете. У кого тоже трактор имеется, пускай хоть больше моего запашет. Трактор — машина хорошая, его можно взять да купить, были б только денежки. А вам незачем нашу землю считать. Пришли сюда и попусту языками мелете. Дождетесь, что я жандармам на вас пожалуюсь, заарестуют вас. Тогда посмотрим, скоро ль из тюрьмы выйдете. Вы студенты, вот и занимайтесь уроками, учитесь. А учителя ваши пускай занятия ведут как следует, а не забивают вам головы всякими глупостями. Не совали б вы нос не в свои дела!

Народ слушает, но помалкивает. Поогрызались малость студенты да и ушли ни с чем, только бросили напоследок:

— Мы из Анкары приехали, чтоб ваши права отстоять. А вы нас не поддерживаете. Ничего не поделаешь, придется уйти. Сколько ж времени потребуется, чтоб вы от спячки очнулись?

В последние дни я начал замечать, что односельчане у меня за спиной о чем-то шушукаются. Только подойду — умолкают. Может быть, это все результаты проверки, которую мне устроили работники безопасности? Интересно, глубоко ль они копают? Неужели и сплетнями не погнушаются? Время идет, а ответа все нет. Будет ли конец этой проверке?!

И отец с сыном не возвращаются. Вот опять вечер наступил, еще один день отошел, а их не видать, не слыхать. Эх, позабыли они дорогу в дом родной!..

Рассказывает Яшар.

«Ищи-ищи, и всенепременно отыщешь — либо желанное, либо горе нежданное», — частенько говаривал дед.

Вот и мы: искали Харпыра, а наткнулись на Теджира. Поначалу он обрадовался, завидев нас. Однако дед оборвал его на полуслове:

— Ты нам сперва скажи, Теджир, на чьей ты стороне? Мы приехали за куропаткой. Жизни, клянусь, не пожалею, но раздобуду ее. Не допущу я, чтоб мой неразумный Сейит поступал, как его левой ноге заблагорассудится. Мы уже много дней как уехали из деревни. Живем пока у Ахмеда-эфенди, целую вечность живем у него, надоело! Ты нам наперед скажи: чью сторону держишь, Теджир? Как бы не вышло так, что сначала пригласишь нас к себе, а потом предашь. В таком разе нам от тебя ничего не надо. А вот ежели вникнешь в наше дело, поможешь да присоветуешь добром, тогда заранее благодарны тебе. Тогда мы примем твое приглашение, угостимся чаем в твоем доме. Видишь, я с тобой не хитрю, не навожу тень на ясный день. Будь и ты любезен отвечать мне напрямик. Так как же?

— Я-то думал, отец, вы ко мне в гости пожаловали, а вы с первых же слов на ссору нарываетесь. Я здесь живу, свой хлеб отрабатываю. На моем попечении двадцать с лишним квартир, в том числе и Харпыра-бея. Сейит пришел ко мне, просил помочь ему работу отыскать. Я, чем мог, помог земляку, повел его к знакомым людям. Сейит сам отдал Харпыру-бею куропатку. Я что, по-вашему, должен был отговорить его? Вы мне дороги-любы, но, врать не стану, работа мне дороже. Я своим куском хлеба дорожу. Говорю, руку на сердце положа: пришли с добром — милости просим. А задумали силой ворваться в квартиру Харпыра-бея, то знайте, я вас через порог не пущу, гуляйте себе на улице. Ты хотел услышать прямой ответ на свой вопрос, Эльван-чавуш, я тебе прямо и отвечаю.

— Нам, видно, лучше на улице остаться, — заключил дед. — Подождем возле дома. Приедет же этот негодяй домой обедать. А не приедет, до вечера подождем. Вот тут-то мы его и ухватим! Ничего, не улизнет! Мы и супружницу его, Бетти-ханым, знаем. Ежли она выйдет из дому, мы и ее ухватим. «Ну-ка, возверни нам куропатку! — скажем. — Живыми отсюда не уйдем, но куропатку получим!» Все! Ни к вали, ни к каймакаму, ни к Назмийе-ханым, ни к Атилле-бею больше не пойдем. Кто сам за себя постоять не может, того и добрый дядька не отстоит.

В ближней лавочке купили мы полбуханки хлеба, поделили поровну и стали есть. Сухой кусок горло дерет, но ничего не поделаешь, хоть всухомятку, а кушать нужно. Хозяин постоялого дома берет плату за день вперед. В автобусах мы не разъезжаем, все больше на своих на двоих топаем, однако деньги тают как снег. Одёжа наша совсем обносилась. Стали мы с виду такие, что некоторые прохожие милостыню протягивают.

— Мы не нищие, — обычно говорит дед и в знак благодарности прикладывает руку к груди.

Вот и полдень, а Харпыра все нет и нет. Бетти-ханым тоже не появляется. Не будь здесь Теджира, мы бы вошли в дом и позвонили в квартиру десять. Время идет и идет, мы крутимся возле дома. Уж и полуденное время давно миновало…

Вдруг смотрим — из-за угла показались двое полицейских. Чуть поодаль на улице остановился джип, весь из себя такой зеленый-зеленый, прямо как ящерица. И новенький. Сразу видать — только что из Америки прислали. Честно говоря, я не уверен, что все джипы — американские, но почему-то всегда так думается.

Заложив руки за спину, полицейские медленно приближались к нам, потом остановились, а сами глаз не спускали с меня и дедушки. Мы тоже на них посматривали, но ни слова не говорили. Время от времени полицейские поднимали глаза и смотрели в окошко на втором этаже. Тут мы с дедом приметили, что из того окна, из-за занавески, тоже выглядывает кто-то, усатый такой, мордастый. Нам интереса до этого не было, этот человек явно не Харпыр-бей, да и окно не его — дед говорил, что квартира десять не на втором, а на третьем этаже.