— Если у людей одна в жизни цель, если они решили во что бы то ни стало добиться своего, разве не лучше им объединить силы? Почему ты отвергаешь мое предложение объединиться?

— Я не против, но только о каком объединении ты говоришь? Я да ты — вот и все наше объединение.

— Да, я да ты… И это не так уж мало.

— А ты подумал о том, сколько людей объединяют они? Даже наш земляк Теджир примкнул к ним.

Мне кажется, мы уже целую вечность стоим перед постоялым домом «Яйла-палас» и никак не сдвинемся с места. Стоим с отцом друг против друга, а промеж нас — кровавая речка вражды и недоверия. Но наши руки тянутся друг к другу, и я все крепче сжимаю в своих руках руку отца. Мы избегаем смотреть один другому в глаза. Когда я ищу его взгляда, он отворачивается, а когда он пытается заглянуть мне в глаза, я невольно отвожу взгляд. Не будь мы в этот миг так оторваны от родного дома, не окажись мы в городской круговерти, наверно, не было б так муторно на душе.

— Что же мне делать, отец?

— Решай сам.

— Уйти, оставив вас здесь одних? Или быть вместе с вами до последнего?

— Решай сам. — Он судорожно сглотнул слюну. — У тебя уже сын призывного возраста, ты зрелый человек, сам за себя в ответе, и не надо спрашивать у меня, как тебе поступить. Было время — ты много разных слов говорил, которые тебе умными казались, только был ли прок от них? Решишь остаться с нами — пожалуйста, вот наше временное жилище, постоялый дом. Решишь уехать — тоже пожалуйста, вот она, перед тобой, дорога. Где автобусная станция, ты прекрасно знаешь.

Слова отца рубили по мне, как сабля Кёроглу по врагам. И мне не оставалось ничего другого, как молча сносить боль, причиняемую его словами.

— Раз так, — молвил я наконец, — давайте войдем в постоялый дом. Там и поговорим.

— Заходи. Уже темнеть начинает.

— Вы хоть ели что-нибудь? Может, сходить принести еды?

Отец взглянул на меня и впервые улыбнулся.

— Нет. Мы с тобой пойдем в нашу комнату, а Яшар сбегает за едой. Где это видано, чтобы мужчина, у которого есть взрослый сын, сам ходил за хлебом? У Яшара ноги молодые, вот он и сбегает.

В тот вечер в хане мы ужинали хлебом и халвой. Еда застревала у меня комом в горле, и мне то и дело приходилось вставать и идти к водопроводному крану, чтобы запить ее водой. Только вода здесь противная на вкус, с каким-то дурным запашком. Если пить такую воду месяц-другой, глядишь, и околеть можно.

В «Яйла-паласе», где хозяином Мехмед-эфенди, много разных постояльцев. И у каждого своя беда, своя забота. Один отыскал клад и принес его в город ювелиру. А сейчас, который уж день, ждет-пождет денег от ювелира. Другой приехал узнать, когда наконец подойдет его очередь ехать на работу в Германию. Третий, бывший горняк, получил увечье в руднике и теперь вот пытается добиться от властей денежной компенсации за покалеченную ногу. Нет тут ни одного человека, который мог бы похвастаться удачливой судьбой, у которого было б легко на душе.

— Эх, Мехмед-эфенди, — сказал я, — какой тебе резон держать постоялый дом, в котором только одни горемыки да бедолаги приют находят?

Хозяин смерил меня таким взглядом, словно хотел сказать: «Ничего ты в жизни не смыслишь!», но улыбнулся и ответил:

— Разве все наше существование не есть борьба? В этом мире каждый живет за счет другого, Сейдо-эфенди. Вот и моя жизнь, и мой доход целиком и полностью зависят от тех самых постояльцев, которых ты называешь горемыками да бедолагами. — Сказал и хитро подмигнул мне.

Он по-своему прав, подумал я. Кто только не кормится за счет нас, бедняков, обделенных судьбой людей! В том самом мире, где, по словам Мехмеда-эфенди, каждый живет за счет другого, есть множество самой разнообразной еды. Нам, беднякам, достается лишь самая малость. От всех жизненных благ и радостей нам тоже достаются лишь самые крохи. А сколько в жизни прекрасных вещей, о существовании которых мы даже не догадываемся!

Везде, где мне доводится бывать — в деревне и в городе, на свадьбах и базарах, на улицах и в постоялых домах, — всюду я смотрю на простых людей, вижу их изможденные лица, обессиленные от тяжкого труда руки и думаю, насколько сильней и прекрасней стали бы эти люди, будь у них хотя бы возможность досыта питаться. Я смотрел в их тусклые глаза и думал, каким светом они могли бы озариться, если б люди осознали смысл и цель своей жизни. Какими ясными и осмысленными стали б цели простых людей, если б удалось приобщить их к знаниям, которые от них тщательно скрывают, и вдосталь накормить их едой, которой им вечно не хватает. Тогда простые люди взяли бы в свои руки весь этот мир и заставили б его вертеться в правильном направлении. А-ах!..

Рассказывает Сема.

Я засунула клетку с куропаткой в картонную коробку, надела манто. Больше нет смысла медлить. Лучше всего как можно скорей передать это сокровище в нужные руки. Мало ли что может случиться? Вдруг стихийное бедствие помешает довести до конца начатое дело? Вдруг начнутся проливные дожди, потоп, и вода зальет весь наш дом? Или Тургут с друзьями окончательно потеряют терпение, впадут в отчаяние? Скорей, скорей отнести куропатку тем, кто ждет ее.

Я обвязала коробку шпагатом, заперла дверь и начала спускаться по лестнице. Мне навстречу попался депутат от Трабзона, мы с ним раскланялись. Жена управляющего Хасана-бея возвращалась откуда-то домой, мы и с ней поздоровались. Перед входом в подъезд с важным видом вышагивал взад-вперед привратник Али. Видимо, следил за каждым входящим и выходящим. По собственной ли воле он это делает или получил указание от Сабахаттина-бея? Я обхватила коробку обеими руками. Али направился ко мне. Только б куропатка не запела!

— Что, абла, недовольны вы своей давешней покупкой?

— Недовольна, Али! Решила поменять на другую модель.

— Вы не заказывали такси? Решили на маршрутном поехать?

Я взглянула ему прямо в лицо.

— Ах, Али, если мы будем все время разъезжать на такси и тратить деньги налево и направо, то достанет ли у нас средств проживать в Каваклы!

— Ай да молодец Сема-абла! Вы рассуждаете точь-в-точь как я.

Я невольно рассмеялась.

— Мне очень понравилось, Али, что ты назвал меня «молодцом», — сказала я и продолжила свой путь.

Слава Аллаху, куропатка не запела. Я пошла вверх по улице, мимо женской парикмахерской. Она все молчала. Лавируя меж автомобилей, я перешла на противоположную сторону улицы, где на веранде кафе-кондитерской меня поджидали Тургут и Халиль. Они поднялись мне навстречу, я им махнула рукой, идите, мол, вперед, я догоню. И опять мы пересекли улицу. Теперь пусть поет сколько угодно!

— Вот оно, ваше сокровище, — сказала я, поравнявшись с молодыми людьми. — Берите! Я свою миссию выполнила.

— Сема-абла! Никак не могу поверить, что она там, в коробке.

— Там, там! Берите ж коробку!

— Давай откроем и посмотрим, там ли она действительно, — сказал Тургут. — Все должно быть честь по чести.

— Только не здесь! — воспротивилась я. — Привратник Али, как волк, шныряет у подъезда, следит за каждым выходящим из дома. А вдруг он пошел за мной и сейчас исподтишка наблюдает? Возьмите коробку и отнесите куда-нибудь подальше. Там и откроете, если охота.

Халиль взял коробку у меня из рук.

— Пошли в Лебединый парк, — предложил Тургут. — Там достанем клетку с птицей, мы возьмем ее, а ты с пустой коробкой вернешься домой.

— Может, все вместе пойдем и отнесем куропатку?

Халиль покачал головой:

— Не могу. Меня дома ждет Мурат, мы продолжим поиски подслушивающего устройства. Наджи обещал привести своих друзей-связистов. Не лучше ли, если вы вдвоем отнесете куропатку куда следует? Возвращайтесь быстрей. Нынче вечером мы должны отпраздновать это событие. У нас или у Семы разопьем бутылочку вина. Это не только моя идея, Мурат тоже изъявил желание отметить счастливое завершение нашей операции. Соберемся все вместе.