— Уж коли ты и впрямь такой сметливый, то тебе нетрудно догадаться и где он спрятался.

Нахлобучил Сейит кепку на голову и выскочил из комнаты, ни слова больше не сказав. Я видел в окошко, как он метался по двору, заглянул в хлев, в амбар, на сеновал, в сарай, где у нас дрова лежат. Под конец накинулся на Али и Исмахан: как, мол, упустили Яшара с куропаткой из дому. Он даже дал тумака по пояснице Исмахан, она, бедняжка, аж скрючилась.

— Ты здесь хозяйка, значит, обо всем знать должна! — завопил он.

Исмахан только застонала и рухнула на пол.

Тут уж я раскипятился, бросился ей на подмогу.

— Вон из дому! — закричал я. — Вон немедля! Не то схвачу тебя за шкирку и выброшу. На всю деревню опозорю, сраму не оберешься! Катись отсюда подобру-поздорову.

— Что ты говоришь, отец?! Как я могу явиться к Карами с пустыми руками?

— Это уж не моя забота. Яшар, видать, догадался, что ты хочешь отдать куропатку американу, вот и убежал среди ночи. Аллах, должно, просветил его разум.

— Аллах просветил его разум?! — взвился Сейит. — Аллах, говоришь? Да кто он такой, этот сопляк, чтоб Аллах ему, как святому, разум просветлял?!

— Вон, безумный Сейдо! Знаю я, с чьих слов ты песенки поешь, под чью дудку пляшешь! Это все паразит Карами сбивает тебя с пути истинного. Думаешь, Аллах не видит ничего? Думаешь, он только за таких паршивых, как ты, заступается? И такие бедняки, как мы с Яшаром, тоже под его защитой. Были и будем, иншаллах.

Солнце вот-вот поднимется над землей. Карами уж в сотый раз, верно, нажимал на сигнал своего джипа. Совсем как обезоруженный солдат, развернулся Сейит и, сутулясь, зашагал к воротам. Мы слышали, как некоторое время он переругивался с Карами. Я ждал, что Карами пожалует ко мне, злобу свою выместить, — почему не знаю, но только он не пожаловал. Они все сели в джип и укатили.

Рассказывает Яшар.

Ближе к полудню чобаны, благослови их Аллах, накормили меня хлебом. Я глаз не спускал с нашей дороги, с нашего дома. Машина Харпыра-бея так и стояла во дворе у Карами. Я боялся пропустить возвращение охотников. Время тянулось медленно. Солнце на исходе дня уже готовилось припасть к груди матери-земли. Склоны ложбин, обращенные к нашей деревне, подернулись тенью.

Наконец со стороны Чюрюкташа на холмистой дороге появилась неуклюжая зеленая черепашка и медленно поползла к деревне, то взбираясь на пригорки, то скатываясь вниз. За ней серой закорючкой поднимался к небу хвост пыли. Черепашка росла, росла, и вот уже ясно видно, что это джип. Перед воротами Карами джип остановился, кто-то выскочил из него и побежал к нашему дому, следом за ним кинулся второй. Третий пересел в машину Харпыра-бея и выкатил ее из ворот. Те двое, что побежали на наш двор, носились из стороны в сторону — мелькали то у хлева, то у сеновала, то забегали в дом. Я представил себе, как они набрасываются с расспросами на дедушку, маму, братьев, Дуду: где, мол, Яшар, где куропатка? Не догадываются, что меня и вовсе в деревне нету, что я на другом берегу реки, у чобанов.

Сижу я на большом валуне и смотрю, как эти двое так ни с чем и вернулись к Харпыру-бею. А через минуту-другую автомобиль Харпыра-бея, ловко развернувшись, полетел стрелой по нашей улице, оттуда на проселок, оттуда — на главную дорогу. И вот он уже скрылся из глаз.

Ну вот… Можно и домой. Я отыскал Мюслима-ага, рассказал обо всем, что видел.

— Вы мне разрешаете, дядя Мюслим, домой пойти?

— Честно говоря, Яшар, мне бы не хотелось, чтобы ты сейчас уходил. Подвернешься отцу под горячую руку — он с тебя шкуру живьем спустит. Так или иначе быть тебе битым, но если вернешься завтра, он уже малость поостынет.

— Нет, дядя Мюслим, до завтра я никак не могу ждать.

— Что значит — не могу? Дедушка оставил и тебя, и клетку с куропаткой на наше попечение. Он тебя привел, он и уведет. Станешь один через реку переходить, упаси боже, поскользнешься, в водоверть угодишь или клетку уронишь. Что мы ответим Эльвану-чавушу? Сам знаешь, какая она, наша речка, сколько женщин, сколько скота сгубила. Народ об этом длинные дестаны слагает.

Что мог я возразить? Пришлось остаться. Сел я опять на камень, смотрю на наш дом. Вдруг вижу, дедушка вышел на крышу и стал махать мне рукой. Я сказал Мюслиму-ага:

— Смотрите, дед зовет меня домой.

— Ну иди.

И я побежал. Дедушка уже поджидал меня на берегу. Высоко держа клетку над водой, я перешел реку, и мы вернулись домой. Знали б вы, как у меня кошки на душе скребли!

Отца дома не оказалось. Я взял куропатку в комнату, но дед велел отнести ее на обычное место. Я послушался. Сидим, ждем возвращения отца. Ой, что-то будет!

Вернулся отец, сердито посмотрел на меня, на деда, опять на меня.

— Где пропадал, паршивец?

Врать я не могу. Рядом со мной дед. Имею ли я право выдать отцу нашу с ним тайну? Опустил я голову, молчу.

— Тебя спрашиваю, куда уходил ночью? Где пропадал весь день? От кого и почему ты прятался?

Он ждал ответа, а я молчал. Не мог же я дедушку подводить. Еще ниже голову пригнул, а сам дрожу от страха и думаю: «Сейчас как врежет…»

Он придвинулся ближе и впрямь замахнулся на меня кулачищем, но тут дедушка подскочил.

— Не смей ребенка бить! Я тебя еще утром предупреждал, чтоб не смел малыша и пальцем тронуть! Сиди, где сидишь!

Пришлось отцу отступиться, но вижу я, как нелегко ему это далось. Лучше б ушел в свою комнату, побыл там один на один с собой, авось успокоился бы. Нет, не уходит… Вдруг уселся на сундук, куда мы постели свои складываем, голову руками обхватил. Я подумал, что ему полегчало б, если б расплакался. Но взрослые при других не плачут. Стеснялся он нас. Вижу, как он мучается. Лучше б поколотил меня, душу отвел. Но дедушка не позволит ему. Вон оно, оказывается, как человек может страдать из-за куропатки. Мне было совестно, и жалко отца, и жалко себя, и жалко куропатку. Но что я мог поделать?

— У нас за душой ни гроша ломаного. — Голос отца звучал глухо. — Бьюсь как проклятый, чтобы работу найти, чтоб прокормить вас. А вы что? Вы мне только поперек пути встаете. Я один тащу на себе весь дом, будь он неладен. Один корячусь, из сил выбиваюсь, чтоб самому в люди выйти и детей вывести. Я эту старую лодку вперед толкаю, а вы — назад.

— Давайте покушаем, — вмешалась мама. — Легче будет дом на себе тащить. Нам и впрямь негоже толкать нашу лодку в разные стороны.

В тот вечер отец не проронил больше ни слова. Дед тоже помалкивал, Отец даже в кофейню не пошел, где обычно просиживает все вечера. Дед туда вообще не ходит. Один только Али отпросился погулять с ребятами, мать его отпустила.

У меня от усталости глаза слипались, поэтому я ушел в нашу с дедом комнату и лег в постель. Вскоре и дедушка пришел, лег рядом со мной. На сей раз он не стал запирать дверь на засов и куропатку не стал заносить в дом, а оставил на обычном месте. Он, видно, решил, что самое страшное уже позади и можно ничего не опасаться. А мне по-прежнему было страшно.

— Деда, — прошептал я, — а ты не боишься оставлять там куропатку?

— Конечно, не боюсь. Наша взяла, внучек! Американ укатил восвояси, теперь раньше чем через неделю не заявится. Мы к тому времени вправим мозги твоему папаше. А не удастся — тогда и думать будем.

Я заснул. Ночью мне всякие-разные страсти снились, горел я как в огне, утром проснулся раньше всех — весь в поту. Я тихонько поднялся, будто мне по малой нужде надо. Напялил шапку и вышел.

Смотрю, а куропатки нет!

И отца нет. Мать с братьями и Дуду еще сладко спали. Я кинулся к деду.

— Дедушка, дедушка! Куропатки нет! И отца нет! — принялся я тормошить деда. Он спросонок вскочил и, как был, без порток, кинулся во двор. Распахнул калитку, заглянул под навес. Клетки и впрямь нигде не было.

— Беги, Яшар, взгляни, стоит ли на месте джип Карами, — велел мне дед. — Посмотри заодно, не видать ли твоего отца на улице. Если он там, беги за ним. Я только оденусь — и за тобой следом.