— Нет, Карами-ага, — замотал головой отец. — Неудобно мне. Мы с ним с раннего утра не разлучаемся. В Айватлы побывали, там он повстречал своих друзей, они уговаривали его остаться с ними, но он не согласился, потому как обещался у меня побывать. Как же мне сейчас сказать: не ко мне иди, а вот к этому, другому, человеку?.. Стыдно.

— Ничего не стыдно! Ведь и ты будешь с нами.

На этом отцовское сопротивление было сломлено. Он молча повесил голову: мол, делай как хочешь. Карами склонился над водительским окошком:

— Заворачивайте, почтенный, к моему дому, гостем будете.

Харпыр-бей вопросительно глянул на отца и, убедясь, что тот не имеет ничего против, кивнул головой. А Карами, как всегда, суетился, сыпал словами:

— Сегодня вы будете моим гостем у меня дома.

Отец сидел в машине мрачный и унылый.

А Карами показывал пальцем:

— Вот мой дом, разворачивайте машину. Туда, туда!

Харпыр-бей развернул автомобиль, и мы сквозь распахнутые широкие ворота вкатили на просторный двор Карами. Американец поставил свою машину рядом с джипом. Он первый вышел из машины, мы с отцом — следом. Клетка с куропаткой все еще стояла на заднем сиденье, рядом с ружьями. Я тихонечко потянулся и вытащил клетку из машины. Вот она, моя родненькая, опять со мной! Я прижал клетку к себе так, словно она была частью моего тела, которую оторвали, и я хотел, чтобы она опять прижилась. Харпыр-бей подошел ко мне и погладил по голове:

— Ты иметь очен хороший куропатка. Она есть очен хороший. — И опять провел рукой по моим волосам: — Гуд куропатка, очен гуд.

А Карами тем временем улещивал отца:

— Знаешь, Сейдо-эфенди, мою веранду, ту самую, что выходит на реку? Красота! Мы там постелим толстую кошму, сверху ковры, мягкие ковровые подушки. А то можно, как у них принято, поставить посередке стол со стульями. Как лучше будет, Сейдо-эфенди? Давай поднимемся, ты мне посоветуешь. — Он и Харпыра-бея взял под локоток: — Милости просим наверх.

Пока они втроем поднимались по лестнице на веранду, я, не чуя под собой ног, понесся с клеткой домой.

— Дедушка, дедушка, смотри, я куропатку принес! — закричал я.

— Ай да молодец! — обрадовался дед. — Ну, ставь ее на место. Значит, уберег он твою куропаточку. И то слава богу. Беги, пусть мама даст тебе для нее пшеницы и конопляного семени. И воды налей ей. Они ведь небось не догадались за цельный день напоить-накормить птаху. Эх-хе-хе, народ!

Я подсыпал куропатке зерна, поставил плошку с чистой водой. Потом мы вместе с дедом долго любовались, как сумерки наступают на наши горы. Чобаны гнали скот к жилью. Издалека доносился звон колокольцев. А вот Хасан появился из-за холма Бедиль, погоняя коров. Становилось все темней. Над дворами завились дымки очагов — женщины готовили ужин. Я увидел Гюльнаре, она шла по воду. Над Шами поднялась в небо красная луна. Ночь будет ясная…

— А что, сынок, отец остался у Карами? — спросила снизу мама.

— Да. Карами уговорил его. Американец останется там ночевать.

— Не иначе как до утра пропьянствуют, — с досадой обронила мама.

— Наверно, — согласился я.

— Отец говорил, что будет пить?

— Нет, Карами говорил, что угощать будет. Значит, вино подаст.

Как раз в этот момент появился отец с тремя тушками куропаток.

— Я убил пять штук, — похвастался он. — Две оставил у Карами. А Харпыр-бей подстрелил десять. Ну и стрелок он, доложу я вам! Хоть бы разок промахнулся! У них в Балгате, оказывается, есть такое место, где они тренируются в стрельбе из ружей. Он мне рассказывал, как там все устроено. Летят гипсовые утки и куропатки, и они пуляют по ним. Чтоб глаз верней стал. Бери, жена, птицу, приготовь на ужин. А я ухожу обратно. Славно поохотились нынче. Да, американец почти наверняка пообещал мне работу. Я хотел привести его сюда, но Карами, проныра, к себе переманил. Уж чего только не сулил, как только не уламывал! Уговорил все-таки. Может, оно и к лучшему? Ладно, пойду я, вы меня не ждите. Ах, да! Хотите, по-американски говорить стану? Я уж по-ихнему выучился немного. Ви есть кушать, я есть уходить. Гуд, очен гуд. Ви есть не ждать меня, понимай? Не ждать.

Мы и не собирались ждать его. Мы вообще его не ждали и на его охотничью добычу не рассчитывали.

— Иди, Сейдо-эфенди, иди, — махнул рукой дед.

— Только не пей много! — крикнула вслед мама. — Еще чего доброго упьешься и блевать станешь в чужом-то дому. Сраму не оберешься. Слышишь, что тебе говорят? Не пропей остатки разума!

После ухода отца мать взялась за приготовление куропаток. Сначала ошпарила их кипятком, чтобы перо легче сходило, потом ощипала, осмолила на огне, выпотрошила. Через час она уже подавала на стол отваренных куропаток с булгуром. Вкусный получился ужин.

От еды я разомлел, и меня стало клонить ко сну. Но внезапно одна мысль пронзила меня, и сна как не бывало. Они ведь завтра опять пойдут на охоту и опять захотят взять мою куропатку! Нет, ни за что не отпущу ее. Чего бы ни стоило, уговорю отца взять меня с собой. С отца станется, захочет выхвалиться перед американцем и откроет клетку — никуда, мол, не улетит. А она как раз улетит. Ищи тогда ветра в поле. Может, спрятать клетку у тетушки Шефики и дяди Кадира? Однако нет у меня доверия к дяде. К тому ж отец без труда догадается, куда я спрятал куропатку.

Что же делать? Как быть?

В этой главе рассказ ведется от лица Эльвана-чавуша.

«Отчего бы мне не сходить в дом к этому мерзавцу Карами?» — сказал я себе после ужина. Сказал — и пошел. Любопытно мне было послушать своего сына-пустомелю, этого бахвала Карами, заезжего американа тоже занятно послушать. Об чем они там речи ведут?

Любопытство, может, и не одолело б меня, если б из нашего двора не была видна та самая веранда Карами, что выходит на речку. Хозяева зажгли большую керосиновую лампу и повесили ее под потолком, так что яркий свет заливал все вокруг — и накрытый стол, и танцующих дочерей Карами, и радиолу, на которой крутилась пластинка:

Карами не взял на цепь своего дворового пса, и тот со злобой кинулся на меня, аж захлебнулся лаем.

— Цыц, проклятущий! — прикрикнул я на него. — Чего на своих лаешь? — И шепотом добавил: — Ишь, весь в хозяина.

На шум выглянул сын Карами Невзат.

— Дедушка Эльван пожаловал, — сообщил он старшим.

Карами в молодые годы довелось отсидеть срок в тюрьме, оттуда он вернулся ласковым да обходительным в речах. Вот и меня встретил по всем правилам:

— Кого мы видим! Радость какая! Проходи, Эльван-чавуш, гостем будешь. — Он поднял рюмку с вином и громко произнес: — Вот человек, которого я больше всех в деревне люблю. Позволь поцеловать твою руку, дорогой Эльван-чавуш.

Мой сын-дурень тоже поднялся со стаканом в руках, голова низко опущена. Староста Бага Хамза и Пашаджик подошли ко мне и с притворным почтением поцеловали мне руку. Как-никак я им в отцы гожусь.

Американ поначалу и не думал вставать, но, увидев, как все приветствуют меня, тоже приподнялся — решил, видно, что важный гость пожаловал. Он уже порядком набрался, его качало из стороны в сторону. Телом он был сухой — палка палкой, а глазища круглые да выпуклые, ни дать ни взять пучеглазая жаба в очках.

Они вроде бы недавно приступили к выпивке, всего-то бутылку и выдули, но уже сильно захмелели. Хороши, ничего не скажешь. Среди разной снеди на столе возвышалось блюдо с жареными куропатками. Сидели они на миндерах[49], опираясь спинами о подушки.

— Присаживайся к нам, Эльван-чавуш, — предложил хозяин.

Виданное ли дело, чтоб отец с сыном вместе пьянствовал?

— Не беспокойтесь. Я тут, в сторонке, посижу. Я не ради выпивки пришел, просто хотел послушать ваши разговоры. Не обращайте на меня внимания.