— Того самого Рызы, что из Козака?

— Ты его еще не забыл? Больше никаких новостей, почитай, нет.

— Ну а ты-то сам как поживаешь? Что в город привело?

Хорошо, он первый завел этот разговор. Я выложил ему все начистоту: нет мне больше житья в деревне, тошно. Хочу найти работу в городе.

— Скажи, брат Али, разве в моем желании есть что-то зазорное? — под конец спросил я.

— Тебе хотелось бы устроиться привратником?

— Почему бы и нет? Вообще я на любую работу согласный. Повезло бы только…

— Послушай, что я тебе скажу: ищи любую другую работу, только не привратника, — вмешалась в наш разговор Гюльджан. — Врагу не пожелаю такой работы.

Али сердито взглянул на нее:

— Молчи, жена! Не встревай, когда мужчины разговаривают.

Гюльджан вспыхнула от смущения.

— Я потому говорю, — промолвила она, — что брат Сейдо не чужой нам человек. И Исмахан мне не чужая. Не выдержит она городскую жизнь, с ее-то здоровьем.

— А что, жена по-прежнему жалуется на боли?

— По-прежнему…

Опустив голову, Али надолго задумался, наконец сказал:

— Да, наша работа не сахар, но ведь и привратником не так-то просто устроиться. В Анкаре найти место трудней трудного, брат Сейдо. Сюда со всех концов страны народ тянется, навроде того, как реки — к морю. Люди, как мы, здесь похожи на маленькие аэродромы, а работа — на реактивный лайнер, который на малый аэродром не садится. Или можно еще так сказать: люди — маленькие полустанки, а работа — скоростной экспресс. Ума не приложу, как тебе помочь. Ты пока и сам не понимаешь, до чего трудное дело затеял. Одна надежда на Аллаха. — Али в задумчивости уставился в потолок. — Ты на нас не равняйся, мы уже здесь пообвыкли, смирились, да и выхода у нас нет другого. Верно говорит Гюльджан: врагу не пожелаешь такой участи. — Он опять помолчал и наконец в задумчивости произнес: — Есть тут у меня один знакомец, земляк бывший, шофером работает, водит городской автобус. Как-то он мне предлагал зайти к нему в гараж, авось, говорил, удастся и меня к ним устроить. Вопрос только, кем? Я ведь не шофер. В лучшем случае наймут сторожем. Это, пожалуй, выход из положения. Сторожу при гараже легче живется, чем привратнику. Завтра же, как выдастся свободный часок, поедем к нему. Повезет — так я перейду в сторожа, а ты — на мое место.

Гюльджан криво усмехнулась:

— Еще вопрос, захотят ли наши «благодетели» принять его на твое место.

— Легко ничего не дается. На первых порах они, конечно, ерепениться будут, но мы хорошенько попросим Хасана-бея — он тут за старшего, — авось снизойдут. Мы ему скажем: «Он человек надежный, порядочный, чужих в дом не пустит». А о том, что жена больная, говорить не стоит. И вот еще что: если спросят, сколько у тебя детей, отвечай, двое. Вот и получится у тебя преимущество перед нами — у нас-то их трое. Здесь за воду и электричество приходится платить по количеству членов семьи. Будем надеяться, что выгорит наше дело. — Теджир Али снова уставился в потолок. — Ладно, с этим вопросом пока все ясно. Приступим к другому: где заночевать собираешься, брат Сейдо? Я тебе откровенно скажу: тесно у нас тут. Сам видишь, какая комната маленькая. Когда приходят знакомые, друзья, то не знаем, где и уложить. А случается, двое нагрянут в гости, так приходится поступать, как горожане поступают, говорим: простите, любезные, но вам лучше переночевать в гостинице. Однако нам ли не знать, что у деревенских неоткуда деньгам взяться на гостиницу. Ох, сложно все это, Сейдо, сложно… В нашей комнате нет окон, воздух спертый, солнечного света не видим. У нас с женой уже всякое терпение лопается, у детишек ревматизм. Не рвись ты в привратники, но, коли другой работы не подыщешь, придется за эту взяться. Через некоторое время, бог даст, подберешь себе другое занятие, а это место уступишь кому-нибудь другому.

— Ты прав, брат Али, — сказал я.

— А насчет ночевки не беспокойся, — вмешалась Гюльджан. — Найдется у нас для тебя матрас и одеяло. Ничего, что постелим на полу у входа, все лучше, чем под открытым небом.

— Сколько квартир в вашем доме? — полюбопытствовал я.

Али тяжело вздохнул:

— Дом шестиэтажный, на каждом этаже по четыре квартиры, только на последнем — две. Выходит, всего двадцать две. Тяжело на верхние этажи подниматься.

— А сколько вам платят?

— Вроде бы и немало, но деньги здесь прямо в руках тают.

— Так сколько все-таки?

— Чистыми я получаю шестьсот лир, и Гюльджан — триста. Выходит, на двоих девятьсот лир в месяц. Но, как я уже говорил, мы этих денег почти что и не видим, жизнь дорогая.

От этакой суммы у меня аж дух захватило — слыханное ли дело, этакие деньжищи зашибать. У нас в деревне хорошо, если в год заработаешь тысчонку. Чобаны получают полторы тысячи в год. А Теджир с женой имеют без малого десять тысяч в год! Что бы он там ни говорил, как бы ни жаловался, а деньги это немалые. Но я ни слова не сказал ему об этом.

— По скольку ж тогда зарабатывают ваши жильцы? — спросил я.

— Кто как. Народ тут всякий проживает. Я бы так сказал: есть тут люди, и есть людишки. Но самый незначащий и тот три-четыре тысячи получает, есть и такие, что десять тысяч получают, а кой-кто и восемнадцать. Однако ты наших жильцов за пример не бери, тут народ, в общем-то, особенный. Слышал такое слово: «компрадоры»? Это они и есть. Большие люди. Наши жильцы — майор, полковник, генеральный директор, советник, сенатор, депутат, крупный торговец, дипломат и даже американец. В двадцатой квартире, к примеру, живет Сема-ханым, ей в наследство от отца и мужа досталось большое богатство. А по соседству с ней — пятеро студентов в складчину снимают квартиру. Одну квартиру занимает хирург, другую — банкир, третью — ростовщик. Квартиры здесь очень дорогие, по полторы тысячи лир в месяц, но скоро плата повысится до двух тысяч.

— Кому ж принадлежит весь этот дом?

— Сейчас у дома несколько совладельцев. Построил его Мехмед-бей, родом из касаба[41] Пазар в вилайете Ризе. Три квартиры он отдал хозяину земельного участка, а остальные продал. В квартирах живут либо сами владельцы, либо съемщики. Вот так-то…

— И до каких же пор все это будет продолжаться, а?..

Теджир Али усмехнулся:

— Послушать студентов, так вот-вот конец наступит. Но разве дело дойдет до этого?

— Вот именно, вот именно…

— Не студенты заправляют в стране.

— И то правда…

— И слава богу, что не студенты.

— Разве они не правы, по-твоему?

— Какое это имеет значение — правы они или не правы? Правота в таких делах ни при чем. — И опять Теджир Али задумчиво уставился в потолок. — На втором этаже живет полковник из Главного управления безопасности. Послушал бы ты его! Это очень опасно — поддерживать студентов. Если у тебя завелись всякие такие мысли, выбрось из головы, пока не поздно.

— Как же я могу поддерживать студентов? Они городские, а я в деревне живу.

— Когда в город переберешься, сам увидишь, они захотят тебя подцепить на свой крючок. Не поддавайся, брат! Они и ко мне подкатываются со своими разговорчиками, но я не из податливых. С утра до вечера об одном и том же талдычат: буржуа, бюрократы такие-разэтакие… почему дом принадлежит им, а не нам?.. Почему один в привратницкой сидит, с трудом концы с концами сводит, а другой по восемнадцать тысяч в месяц получает?.. Житья нет от их пропаганды. Я и сам по тыще раз на дню повторяю эти «почему». Мы что, не такие же люди? Дайте нам хорошую работу — увидите, как мы можем работать. Плевать я хотел на такую справедливость! Разве студенты не правы? Однако не могу я такие вещи вслух говорить. Духу не хватает.

Прав Теджир. Вот я, к примеру, рвусь в город, чтоб как-то наладить свою жизнь. Не до мировых перемен мне. Свою бы шкуру спасти… Потому я и согласился с Теджиром:

— Твоя правда, земляк. Даже если это и несправедливо, все равно твоя правда.

За такими разговорами просидели мы до полуночи, но так ни до чего не договорились.