— Давай-ка лучше спать, — сказал наконец Теджир. — Не друг друга, а подушку послушаем.

— Давай, Али-эфенди, — согласился я.

На другой день спозаранку, еще до света, поднялся Теджир Али, выбросил мусор, до блеска надраил ступени из дымчатого мрамора. В половине седьмого включил насос для подачи горячей воды — здесь в каждой квартире течет из кранов горячая вода, и каждый прямо из постели лезет под горячий душ. Потом Теджир с женой стали разносить жильцам свежий хлеб и газеты. То из одной квартиры звонят, то из другой, одним одно подай, другим — другое. Примерно в девять хозяйки стали всякие поручения давать. Только успевай поворачиваться. До одиннадцати часов никакого продыху, а после одиннадцати начинается обеденное время.

— Придется нам с тобой после обеда поехать, — сказал Теджир.

От нечего делать я решил прогуляться по городу. Пошел вверх по улице и вскоре оказался в квартале, где всякая пишущая братия проживает — газетчики-журналисты. И банки там стоят, двери железные, ступени мраморные. Был там один замечательный дом, точь-в-точь корабль. Дети привратников играются возле подъездов, жены сидят на лавочках у входа, сторожат дома. Мне показалось, что Анкару строили как бог на душу положит. На вершине одного холма расположился полк охраны, на вершине другого — дворец президента. Новенькие генеральские особняки выделяются из прочих. И дома полицейских и офицеров не похожи на другие. Вокруг них полно цветов, зелени. Долго-долго смотрел я на город — одна часть чуть не в самое небо упирается, другая вдаль убегает, насилу строения разглядеть можно. На Кызылае, в Улусе, Дышкапы, Бахчели в основном высотки стоят, а в Кале, Топраклыке, Чынчыне вдоль каменистых русл рек теснятся геджеконду. А там, за ними, поля и холмы, а еще дальше — наши деревни: Дёкюльджек, Чюрюкташ, Чайоба, Коюнлу, Кавак, Акбелен и еще Башёрен близ Бейпазары. А еще дальше деревни Агджин, Факылы вилайета Йозгат — там я проходил военную службу.

Интересно, кого опасается наш президент, что поставил вокруг своего дома такую сильную охрану? Ведь его народ выбрал, потому что любит. Может, боится какого-нибудь злоумышленника, покусителя на его жизнь? Честно говоря, мне стало обидно, что наш президент — глава всего народа — боится кого-то. Интересно было б взглянуть, как он живет, что ест, что пьет? Сколько получает? Любит ли созывать к себе в дом молодых певцов и музыкантов? Может, он, как и покойный Ататюрк, винцо любит? И нашим, деревенским, не брезгует? Известно ли ему доподлинно положение в стране? Не мучит ли его иногда совесть?

Вдруг я испугался, найду ли дорогу обратно. Пора возвращаться. Опять миновал квартал журналистов, спустился по людной улице. В городе богачам привольно, вроде как жукам в навозе. Да пойдет им на благо такое житье…

Я вот еще что приметил: в такси разъезжают господа-горожане, а водители — наши, деревенские. Только взглянешь на такого, сразу видать: наш брат, от сохи, прямо на лбу написано. Обгоняют друг дружку, жмут на педаль газа, сигналят: берегись, мол, везу дорогой товар — анкарцев. Зато дороги здесь и впрямь отменные!

Хоть и неловко мне было, но пришлось опять сесть за обеденный стол с семейством Али. Слава богу, они и виду не показали, что им лишний рот в тягость. Хорошие люди. После обеда мы вместе с Али вышли из дому. Теджир Али доложился жене управляющего Хасана-бея, что к нему приехал в гости земляк и он хочет повести его в Улус. А жене своей Гюльджан строго-настрого наказал никаких проходимцев, попрошаек или торговцев за порог не пускать.

Мы спустились немного вниз к автобусной остановке у здания турецко-американского общества.

— Как я заметил, Теджир-ага, здесь много всего американского, — сказал я, — разные общества, фирмы, машины, оружие. Никак в толк не возьму, они что, оккупировали нашу страну? Самих американцев хоть пруд пруди, даже в твоем доме проживают.

— Да, этого добра хватает, — усмехнулся Теджир. — Живет у нас один американец, инженер по самолетам, чудной какой-то с виду. Так вот, пристрастился он тут у нас к охоте, причем только на куропаток. Каждую субботу отправляется на охоту куда-нибудь, то в Коджасар, то в Карагедик, то в Карали, но чаще всего ездит в Полатлы и наши с тобой края. Почти все американцы увлекаются охотой. А в городе играют в теннис, купаются в бассейне, ездят на водохранилище. У них тут свои клубы, кино, есть даже свои церкви. Выпить они не дураки, ящиками покупают пиво, виски, джин, шампанское. И соки тоже любят: орандж джус, пайнэпл джус, априкат джус[42].

— Говорят, будто их жены тоже работают.

— Они ж свинину едят, любезный Сейдо! Значит, жен своих не ревнуют. И по вере их выходит: не обращай внимания, если твоя жена или дочь с другими мужчинами…

— Знал бы ты, Теджир-ага, какую возможность я упустил на днях, когда американцы к нам на охоту приезжали! Я мог у кого-нибудь из них получить карточку с адресом, но этот гад-переводчик не захотел передать мою просьбу. Поговаривают, будто американцы платят неплохие деньги тем, кто на них работает. Так ли это?

— Платить-то платят, да не всякому. Не такие они дураки, чтоб кому ни попадя большие деньги отваливать. Нашим следовало б у них поучиться расчету. У наших служащих ведь как? Время от времени им устраивают экзамен; успешно сдал — вот тебе прибавка к жалованью в пять тысяч лир, сдал похуже — три тысячи. И год от года сумма растет. Сначала депутатам, сенаторам, потом остальным… Дерьмовое дело — политика. Хоть и по душе мне то, что говорят студенты, однако…

В автобусе я еле уговорил Теджира Али разрешить мне оплатить проезд. От остановки в Улусе до гаража шли пешком. Нам предстояло найти Идриса-чавуша из деревни Гермедже вилайета Чанкыры. Гермедже недалеко от нашей деревни, за Кашлы и Карадайы, но промеж наших деревень — большая речка, поэтому мы с ихними не часто встречаемся. И где только судьба свела Теджира с Идрисом-чавушем? Я спросил его об этом.

— Так мы же с ним на пару в армии служили, — ответил Али, — в Хадымкёе под Стамбулом. Он был шофером, а я немного слесарничал. Жаль, все, чему научился в солдатах, забыл.

— А сейчас он что делает?

— Работает в моечном и смазочном цехе. Точней в проходной узнаем.

У мастерских стояла целая колонна неисправных автобусов, их потихоньку, по два-три за раз, пропускали в ворота. Автобусы все были похожи друг на друга как две капли воды, и как две капли воды похожи были друг на друга те, кто управляли ими, ремонтировали их, мыли и смазывали. Как и таксисты, эти люди были тоже наши, деревенские парни. Нам повезло — мы быстро отыскали Идриса. Вытирая на ходу руки ветошью, он вышел к нам, поздоровался, угостил хорошими сигаретами, дал прикурить от своей зажигалки.

Теджир не мог надолго оставить дом без присмотра. Вдруг он кому-то понадобится, вдруг Гюльджан одна не управится с делами? Да и Идрис-чавуш на работе, так что времени на долгие растабары у нас не было.

— Давно собирался тебя навестить, да все дела мешали, — начал Али. — А тут приехал мой земляк, и я больше не стал откладывать. Нам помощь твоя нужна, Идрис. Нельзя ли у вас здесь устроиться на работу? Если нет, то, может, знаешь какого-нибудь влиятельного человека, лучше всего депутата, чтоб он смог подтолкнуть?

Идрис-чавуш был смуглым до черноты. Он избегал смотреть нам в глаза. По всему видно было, что ему неловко перед нами. Эх, не следовало сюда приходить!.. Зря только конфузим человека. Но разве есть у нас другой выход?

— В кои-то веки обращается ко мне друг за помощью, а я ничего не могу поделать, — наконец с трудом проговорил Идрис. — Нет у нас работы, брат. Здесь и так лишние люди есть. Некоторые виды работ вполне мог бы делать один человек, а держат по три-четыре работника. А за воротами — сотни желающих попасть на это место, и каждый просит: «Меня примите, меня!» Поверь мне на слово, при таком положении дел и депутат бессилен помочь, и управляющий банком, и генерал. Разве что рекомендация самого премьер-министра помогла бы. За одним ломтем хлеба тянется пять пар рук. Наша страна если не на грани катастрофы, то близка к этому. Казалось бы, власть в Турции принадлежит государственным органам — муниципалитету, государственному банку, управлению железных дорог. Чего проще — открыли б пяток-другой новых фабрик, шахт, металлургических заводов, наладили б выпуск станков, машин, моторов. Всем бы хватило работы. Так нет! Наши заправилы только тем и заняты, что устраивают вместо выборов показуху, депутаты чуть не с кулаками друг на друга набрасываются, образование в загоне, с неугодными учителями расправляются, неугодных чиновников ссылают, студентов расстреливают. А кто виноват? Да мы же сами и виноваты! Попустительство это называется — вот что! Нет чтобы активно заявить свой протест. Как наступают выборы, так мы же сами и голосуем за одни и те же ничтожества. Разве есть в парламенте люди, которые представляли бы наши интересы? Нам прежде всего нужна своя партия и свои депутаты. А мы боимся преследований и запретов. Естественно, что правительство не позволяет нам создать свою партию. На его месте мы тоже не позволили бы. Если мы будем безропотно ждать позволения, то никогда его не дождемся. Все в наших руках, мы сами должны создать свою партию… Вы, друзья, рассчитывали на мою помощь, а я вместо того читаю вам лекцию. Не обижайтесь. Нет у меня никаких прав, никаких возможностей помочь. Вот и завел речь о лечении общего недуга.