Мы с Махмудом зашагали в сторону Кызылая[38]. И здесь все изменилось — не узнать. Появились новые магазины, новые витрины, а в них новые товары. Если продать всю нашу деревню, вырученных денег едва ли хватит, чтобы купить хотя бы часть этих товаров. Мы все шли и шли сквозь густую толпу. На женщинах прозрачные блузки, у мужчин новомодные прически — волосы гораздо длинней, чем раньше носили.

У Махмуда, как и у меня, нет никого, кто бы мог помочь.

— Мой земляк Теджир Али работает привратником в Каваклы, — говорю я. — Это рядом с американским посольством, возле водохранилища. Я в родстве с его женой Гюльджан. Не знаю, смогут ли они пустить меня на ночлег. Ты уж прости меня, приятель, но являться к ним вместе с тобой совсем неудобно.

Махмуд из Башёрена взглянул на меня:

— Что делать… Пойду в Хергеле, там и заночую на постоялом дворе. Пять лир отдам. Наверно, я больше не приеду сюда. Ума не приложу, как быть. А может, продам землю и запишу жену в очередь. Нет у меня другого выхода. Ну ладно, идешь к своему земляку Теджиру Али — иди себе, а я подумаю, как мне быть. Прощай.

Мы пожали друг другу руки и потопали в разные стороны.

И в прежние мои наезды в Анкару я раза два-три наведывался к Теджиру Али, еще в ту пору, когда он служил привратником в Бахчели, на Шестнадцатой улице. После он перебрался в район Эсат, а нынче, два года спустя, обосновался в Каваклы. Посмотрим, приветит ли он меня, не взглянет ли косо? Рада ли будет Гюльджан-ханым? Город, говорят, портит людей.

Одет я не ахти как — на голове драная шапка, брюки латаные-перелатаные, пиджак на локтях протерся до дыр, лацканы засаленные. Хорошо хоть, догадался постричься перед поездкой. И хорошо, что нужду справил, теперь нескоро понадобится.

На перекрестке у Кызылая, опасаясь машин, перешел я на другую сторону и побрел вдоль парковой ограды. Одну за другой проходил автобусные остановки, но сесть не решался — еще завезет куда-нибудь в другую сторону. Потом, в автобусах тесно, боюсь наступить кому-нибудь на ногу — стыда не оберешься. Лучше уж на своих двоих. На детских площадках полно малышни — качаются на качелях, играют в игрушки. До захода солнца еще много времени, но всякие конторы, учреждения, министерства уже закрылись. На улице стало многолюдно. Я шел осторожненько, обочь тротуара, чтоб никому не мешать, ни на кого не натыкаться. Шел и дивился, какой город отгрохали. Со всех концов страны, из Карса, Сиваса, из нашей деревни, из деревни Махмуда привезли сюда все самое лучшее, построили высокие дома, улицы асфальтом залили, поставили красивый памятник покойному Гази-паше[39]. Что ни здание, то глаз не оторвать — красота такая! Вот Главное управление безопасности, вот жандармерия, меджлис. Красивые здания, ничего не скажешь. Правда, мне лично от этих учреждений проку никакого, ну да ладно, пускай себе стоят, улицы украшают. Были времена, когда господам из всех этих учреждений нужен был только наш хлеб, а сейчас подавай им наши голоса на выборах. Вечно они друг с другом не ладят, цапаются. А на тех депутатов, которые мне по нраву, всем скопом набрасываются — коммунистами называют. Пока что все блага на свете — им, а я, к примеру, дрожу над каждой хлебной коркой, из лохмотьев никак не выберусь.

А вот и русское посольство. Нет-нет, прошу прощения, не русское, а советское. Уберусь-ка от греха подальше на ту сторону улицы, не то сфотографируют, в бумаги занесут — проходил, мол, такой-разэтакий, совсем рядом от советского посольства.

— Что это за район, любезный? — спросил я прохожего.

— Район водохранилища. А тебе куда надо?

— Сам толком не знаю. Где-то в Каваклы работает привратником мой земляк Теджир Али. Точного адреса не знаю, но мне бы только до Каваклы добраться, уж там я его отыщу, один за другим все дома обойду.

— Если тебе в Каваклы, то иди вон в ту сторону.

Я повернул налево. На одной стороне углового дома написано: «Проспект Кеннеди», на другой — «Улица Бюклюм». Я пошел по проспекту Кеннеди.

— Селям алейкюм, любезный.

— Алейкюм селям.

— Скажи-ка, откуда родом будешь?

— Из Акдагмадени-Йозгат.

— А я ищу Теджира Али из-под Сулакчи. Два года тому назад он работал в Эсате, но вот уж около года служит в Каваклы. Не знаешь, случаем, такого?

— Каваклы — большой район. Ты уверен, что он работает на проспекте Кеннеди?

— Совсем даже не уверен. Знаю только, что где-то в Каваклы.

— Ты вот что, иди по правой стороне, пятый дом отсюда называется «Йонджа»[40], его привратник родом из Кырыклы. Может, он знает Теджира Али из Сулакчи.

Спасибо на добром слове. Пошел я по указанному адресу и нашел там Мумина из деревни Кавлак, того же Кырыклынского района, что и наша. Он тоже не знал Теджира Али, но послал меня к Исхану из деревни Кулаксыз, что на полпути к нашей.

Нашел я дом под названием «Айзыт», где тот самый Исхан служил привратником, он выслушал меня и говорит:

— В начале улицы Бюклюм работает некий Али, но Теджир ли его фамилия, не знаю. Он тоже родом из Сулакчи, но мы с ним почти не видимся — дел слишком много, чтоб в гости ходить.

— Как мне дорогу найти?

Он растолковал мне, я легко нашел нужный дом, но Али оказался не тот, кого я искал. И то слава богу, что этот Али знал моего Али.

— Теджир давно здесь не работает. Сейчас он на улице Йешильсеки в районе Чанкая. Ты иди, иди по этой улице, пока не увидишь кафе-кондитерскую, а дальше — колбасную лавку. Следующий дом и есть тот самый, где работает твой земляк. Раньше я сам работал в тех местах, а Теджир здесь. Теперь мы поменялись: я здесь, он там.

Мостовая была забита маршрутными такси, троллейбусами, автобусами, легковыми машинами. Я брел по длинным улицам, из одного конца в другой, поднимался, опускался, ноги уже гудели. Стало темно. До чего ж это тяжко — быть бедняком. До чего тошно чувствовать себя чужим, ненужным. Всякие нехорошие мысли лезли в голову, живот подводило от голода. Примут ли меня по-родственному Али с женой? Если они уже поужинали, то предложат ли мне закусить? Может, купить себе немного хлеба и заправиться? Денег жалко. Их у меня и так не густо. А вдруг я здесь останусь. На что жить буду? Крепись, друг мой Сейдо. Бог поможет. А вот и дом, который я ищу. Мраморные ступеньки ведут к парадному входу. Я нажал кнопку звонка.

Семейство Али было все в сборе, они ели макароны. Али радостно встретил меня, мы обнялись, поцеловались. Гюльджан почтительно поцеловала мне руку. Трое детишек тоже поднялись мне навстречу, поцеловали руку.

— Добро пожаловать, Сейдо-ага, — сказала Гюльджан. — Как поживаешь?

А Али сразу же пригласил к столу.

— Милости просим!

Я внимательно присматривался к ним, особенно к Гюльджан — женщины особенно меняются в городе. Похоже, она осталась такой же скромницей, как была.

— Не обессудь, Сейдо-ага, еда у нас простая, не ждали мы такого дорогого гостя.

— Да преумножит Аллах ваши блага, — сказал я.

Все они смотрели на меня с радостным видом: садись, мол, а то обидимся. Я и сел.

Гюльджан придвинула ко мне поближе наломанный кусками хлеб, а ее муж вытащил из кармана деньги и велел старшему сынишке:

— Ну-ка, Гюрсель, сбегай за хлебом.

Короче, накормили они меня от души, и только после этого Али, отведя меня в уголок и закурив, приступил с расспросами:

— Как там дела в деревне, Сейдо?

— Все хорошо, слава богу.

— Как здоровье отца?

— Хорошо. Привет вам передавал.

— За привет спасибо. А как поживает сестра наша Исмахан?

— С ней все в порядке, тоже вам привет передавала.

— И дети живы-здоровы?

— Слава богу.

— Что новенького в деревне?

— Все идет своим чередом, плохих новостей нет.

— Жива ли куропатка Яшара?

— Живехонька, что ей сделается? — засмеялся я. — Да, тут пару дней тому назад приехали в деревню американцы, охотились. Двух кабанов пристрелили. И еще одна новость: Карами джип купил, теперь он возит односельчан в Кырыклы, по пять лир с человека берет. Я тоже на его машине доехал. Ну что еще? Во время охоты американцы промахнулись по кабану и угодили в собаку чобана Рызы. Пришлось накладывать ей на рану подсоленное масло.