— Наберется восемь человек, по пять лир с носу, чтоб вышло не меньше сорока лир, может, и поеду. По моей прикидке, дорога в Кырыклы встает в пятьдесят лир, не меньше. Хорошо бы еще парочку человек по дороге прихватить. Тогда овчинка выделки стоит. Дашь пять лир — садись, пожалуйста. Не дашь — и не проси. Тысяча американской фирме, две тысячи — за ремонт. Ведь это ма-ши-на, не ишак, ей не речная вода, а бензин нужен. К тому ж масло, шины, штрафы… Короче, есть у тебя пять лир — милости просим, а нету — так и наше вам с кисточкой, братец Сей-до.

Ха-а-ай, будь она неладна, эта жизнь распроклятая!

Короче, набилось в машину Карами десять человек — у каждого дело неотложное в городе. Были среди нас две женщины. И смех и грех с этими бабами. Али Деликурт везет свою Гюссюн к доктору, чтоб ей укол от бесплодия сделали, а Ашык Мехмед, напротив, тащит в город свою Дильбер, чтобы аборт сделать. Первый оставит у доктора сто лир, но будет ли прок от укола — как знать. Второй выложит три с половиной, а то и все четыре сотни, но после аборта все равно кровотечение может начаться.

А какой была Дильбер в юности! Как я любил ее! Но отец рассудил по-своему, женил меня на Исмахан. Ну, что было, то быльем поросло. Одного не пойму — это бог все на свете перепутал или люди сами перемешали? Один вот хочет, чтоб жена родила, другой хочет, чтоб жена не рожала. Одному ребенка вынь да положь, другому — и даром не нужен. Каким словом назвать все это — религия, политика, судьба? Поди разберись…

В тесной, как коробка, кабине джипа не продохнуть, а Юксель Вонючка одну за другой цигарки курит. Наконец Ашык Мехмед не вытерпел, взорвался:

— Да перестанешь ты всех окуривать этой отравой?! И так дышать нечем.

Юксель возражать не стал, загасил свою цигарку. Карами поддержал Ашыка Мехмеда:

— В Анкаре городские власти не разрешают курить в общественном транспорте. Сами увидите: никто в автобусах не курит. Разве что в маршрутных такси какой-нибудь невежда закурит, да и то не часто. Наши кырыклынские власти не торопятся пока с запретом. Но мы сами о себе должны позаботиться. Сейчас каждый знает, как опасно для здоровья курение. И рак может развиться, и туберкулез. А к кому привяжется какая-нибудь из этих хвороб, тот, по-моему, и не жилец на этом свете. Крышка тому, братец. Жена схоронит бедолагу, а сама по рукам пойдет. Черт-те что получается. Я как-то фильм один видел. Про такого вот курильщика. Была у него жена, молодая, красивая. А он все курил и курил, кашлял жутко. Оказывается, у него в табак наркотик был подмешан. Ложится он с женой в постель, свет выключают. Бедная женщина и так и этак старается его расшевелить. Даже жаль бедняжку. Не помню точно, кто играет жену — не то Фери Джансель, не то Фатма Шорай[37]. Так вот, по соседству с той супружеской парочкой жил один футболист, красавчик, он еще и в кино снимался. Проходит день, другой, муж по-прежнему кашляет — кхе-кхе, а жена тем временем шашни завела с футболистом. Он, прямо скажем, парень не промах, дело свое знает. По два-три раза на дню встречается с дамочкой. И в результате проигрывает в матче. Его исключают из клуба. Но ему на это плевать. Забыл, как фильм кончается, длинный такой…

Когда мы проезжали Айыдерси, спустила шина. Два часа чинили ее. А когда проезжали Ташан, нас остановили двое, попросили подвезти.

— Завтра, завтра подвезу, — отмахнулся от них Карами. — Нет у меня в машине ни одного свободного места.

Миновали еще несколько деревень. Уже перед самым въездом в Кырыклы Карами собрал с нас плату за проезд. Я торопился на минибус до Анкары, но Али Деликурт задержал меня:

— Не знаешь ли, где тут доктор принимает?

И Ашык Мехмед хоть и не лезет с вопросами, но тоже уши навострил, смотрит на меня. Тут я не выдержал:

— Слушайте, вы, олухи царя небесного, поменялись бы вы лучше женами, деньги целее будут. Пораскиньте-ка мозгами! Нет на бас дубины! — и зашагал прочь.

Они аж взвились, слышу, мне вслед понеслись проклятья. Уж как они крыли меня! Не с руки мне в чужих краях драку затевать с односельчанами, вот и предпочел отмолчаться.

Сел я в минибус, выложил восемь лир, и мы поехали. Одна за другой проносились мимо деревушки и городки — Кёпрюбаши, станция Ирмак, Эльмадаг, Кызылджакёй. А когда остановились у бензозаправки, я сходил в туалет и заглянул в местную мечеть, где совершали намаз те, кто ехали из Йозгата в Самсун.

А дальше опять понеслись деревни, деревушки, поселки — Гюндегмез, Карабайыр, Юрегиль, Дутлук, Мамак, пока не вкатили в Анкару. Не знаю, кто как, а я люблю запоминать названия новых мест, мимо которых проезжаю. Когда-то, когда еще в армии служил, нас везли поездом в Курталан, так я названия всех станций и переездов запомнил. Потом, правда, забыл.

В Анкаре первым делом я решил направиться в контору по трудоустройству. Номер своей очереди — судьбы своей — я хранил в шапке. Я уже наперед знал, как будет. Поднимусь на второй этаж, там сидит одна женщина, служащая, поклонюсь ей, поприветствую по всем правилам, спрошу, не подошла ли моя очередь ехать в Германию. Если ее не окажется на месте, подойду к парню с наголо остриженной головой. А если и его не окажется, пойду к кривому Ирфану-бею.

На деле все оказалось совсем не так просто. Еще на подходе к конторе я увидел большую очередь на вход. Собрались тут такие же бедолаги, как я, — всем в Германию надо. Ничего не поделаешь, встал я в самый хвост. Все мы равны перед Аллахом.

Впереди меня стоял Ясин Кёроглу из деревни Табаклы близ Хаймана. Этот уже седьмой год обивает пороги конторы по трудоустройству.

— Если мне суждено вторично в этот мир вернуться, — говорит он, — то я еще младенцем запишусь в очередь, чтоб к тридцати пяти годам подошла.

Не успели мы с Ясином обменяться и парой фраз, как за мной пристроился Махмуд Кырлангыч из деревни Башёрен близ Бейпазары.

— Эх, не знал я, что жену надо было сперва записать, — начал он разговор. — Оказывается, у женщин очередь быстрей идет. А как только жена устраивается на новом месте, присылает мужу вызов. Тогда уж никаких проволочек — сразу посылают. Жаль, поздно узнал. Больше шести лет околачиваюсь я тут. Сколько времени потратил впустую!

За полчаса до закрытия подошла моя очередь. Там, за окошком, сидел новый, совсем не знакомый мне служащий. Старых, оказывается, уволили за взяточничество. Как будто что-нибудь изменится от этого! Не те, так другие будут взятки брать. Разве наши могут без взяток обойтись? Если б у нас в стране перестали взятки брать, я бы первый стал гордиться своим народом.

— Чего ждешь? — накинулся на меня служащий. — Быстрей номер подавай. Как имя?

Я протянул бумажку с номером.

— Зовут меня Сейит Бюкюльмез, то бишь «несгибаемый». Но это фамилия моего отца, а сам я давным-давно согнулся в три погибели.

Новый служащий недоверчиво взглянул на меня:

— Это твой номер? А где удостоверение личности?

— Нет его у меня с собой, господин.

— Откуда мне знать, твой ли это номер? Может, врешь. Многие приходят, получают заграничные паспорта по чужому номеру, а мы потом расхлебывай. Принеси удостоверение, тогда и говорить будем.

— Послушайте, почтенный бей… Господин…

Он перегнем постучал по стеклу и пригласил следующего — Махмуда Кырлангыча, но и у того не оказалось при себе удостоверения. Кто ж мог знать наперед, что они тут новые порядки заведут? Неужели опять тащиться в деревню, опять деньги на дорогу наскребать, опять врать отцу, что на рынок еду, опять как-то добираться до Анкары и, отстоявши несколько часов, услышать, что на этот раз нужно не удостоверение, а какая-то другая бумажка?! Время идет… Будь переводчик порядочным человеком, попросил бы для меня карточку у американцев. Я б и сам попросил, умей говорить по-ихнему, по-американски.

Вышли мы с Махмудом из конторы несолоно хлебавши. Обидно — слов нет. Хоть в голос вой, наподобие той псины, в которую по ошибке угодила пуля, предназначенная для кабана. Шли мы, шли, пока не пришли к Дому Армии. Большой дом с садом, под навесом, в тени, сидят офицеры с женами. На женах платья в цветочек, прически мудреные. У офицеров форма изменилась. Когда я служил, она была совсем другая. Вон сколько перемен в жизни! Выходит, старею я, если за всем уследить не успеваю, старею. Вот так и дряхлым стариком стану, а очередь не подойдет. Помнится, когда я службу проходил, мне майоры казались до того внушительными, представительными, а сейчас гляжу — совсем молодые они. Выходит, старею. Все мы стареем — я, лучи света, птицы, весь мир…