Памва. «Согрейся, сердце мое». «Сказал языком моим».

Лука. «Дал ты веселие в сердце моем».

Квадрат. «Отрыгну сердце мое, слово благо, язык мой — трость…»

Памва. «Возрадуется язык мой правде твоей».

Квадрат. «Слово господне разожжет его».

Лука. «Возвеселйтйся в веселий языка твоего».

Памва. «Разожжется сердце мое и утроба моя».

Лука. «Возрадуются уста мои и душа моя».

Квадрат. «Тебе говорит сердце мое: господа найду».

Друг. Полно! Слышишь ли, Антон, симфонию? Понял ли ты, что язык со устами радуется, а сердце говорит? Признайся ж с Сираховым сыном, что «уста мудрых в сердце их». Но как сердца их не видишь, так ни уст их, ни языка, ни слова уст их, ни речи. Видишь, сколь трудное слово «сказал».

Антон. А внешние уста и язык — что такое?

Друг. Онемей и молчи! Не слыхал ли ты, что на сих гуслях не должно петь для твоей земли, плоти и крови, но единому господу и его языку, о коем пишется: «Земля убоялася и умолчала тогда восстать на суд богу».

Антон. Новый подлинно язык.

Друг. Новый человек имеет и язык новый. Слушай, Памва! Запойте сему возлюбленному нашему человеку, сладости и желанию нашему. Но так пойте, чтоб сладка была ему ваша хвала. Воспойте умом, и не одним воздух поражающим голосом. Новому новую песнь.

Памва. «Пою тебе в гуслях, святой Израиль».

Лука. «Красен добротою паче сынов человеческих».

Квадрат. «Возлюбленный, как сын единорожден- ный».

Памва. «Сего ради помазал тебя, боже, бог твой».

Лука. «Честно имя его пред ними и жив будет».

Квадрат. «Обновится, как орлина, юность твоя».

Памва. «Жезл силы пошлет тебе господь от Сиона».

Лука. «Что есть человек, как помнишь его».

Квадрат. «Человек и человек родился».

Памва. «Престол его, как солнце».

Лука. «Восстань, почему спишь, господи!»

Квадрат. «Десница твоя воспримет меня».

Памва. «Не дашь преподобному твоему видеть нетления».

Лука. «Еще же и плоть моя вселится на уповании».

Квадрат. «И лета твои не оскудеют».

Друг. Знаешь ли, Антон, сего блаженного мужа? Он не умирает, а плоть его не истлевает.

Антон. Признаюсь, не знаю. А что знаю, те все умирают и тлеют.

Друг. Так слушай же, что те все у бога непочетные. «Не соберу, — говорит господь, — соборов пх от кровей». Какая польза в крови их, когда они тлеют? Ищи, что то за человек, который в памятной записи у бога? Если сыщешь, в то время и сам записан будешь на небесах. Ведь ты читал, что «единою говорит бога», а там разумеется двое — человек и человек, язык и язык, «сказал» и «сказал», старое и новое, истинное и пустое, слово божие и смертное, глава и пята, путь и грех, то есть заблуждение… «Сказал». А потом что? «Сохраню пути мои». «Сказал беззаконнующим». А что такое? — «Не беззаконнуйте». «Сказал». Что ж то за речь? «Услышу, что говорит во мне господь?» «Мир! Яко говорит мир на людей своих». «Сказал: Вот же и речь». «Господи, уста мои откроешь». «Сказал: господь скажет слово благовест- вующим». «Сказал: послал слово свое и исцелил их». «Сказал: вначале было слово». «Сказал: бог, повелевший из тьмы свету воссиять». «Сказал: тот сотрет твою главу». «Сказал: говорит бог. — Да будет свет». «Сказал: просвещаешь тьму мою». «Сказал: сердце чистое созидай». «Сказал: господи, во чреве нашем зачатый». «Сказал: всякая плоть — трава». «Сказал: клялся и поставил судьбы…» «Сказал: живо есть слово божие». «Сказал: доколе сечешь, о меч божий? Говорящий истину в сердце моем, бог сердца моего, доколе сечешь? Я уже скрыл слова твои в сердце моем».

Антон. А я думал, что Давид обыкновенно сказал нашим языком — «сказал».

Друг. Нет, но тайным, новым, нетленным. Он не любил иначе говорить; слышь, что сказывает: «О господи, похвалю слово».

Антон. О, когда б бог дал и мне новый сей язык!

Друг. Если узнаешь старый, познаешь и новый.

Антон. Тьфу! Что за беда? Будто я уже и старого не знаю? Ты меня чучелом сделал.

Друг. Если б тебе трактирщик поставил один старого, другой стакан вина нового, а ты не знаток, то как можно сказать, будто знаешь? Ошибкою можешь почесть старое вместо нового.

Антон. Что же пользы видеть, не имея вкуса?

Друг. Самая правда. А я тебе говорю, что и о самом старом языке не знаешь, где он, хотя б ты вкуса и не был лишен.

Антон. Что ты поешь? Ведь старый наш язык во рту.

Друг. А рот где?

Антон. Разве не видишь моего рта?

Друг. Полно врать, непросвещенная грязь! Преисподняя тьма! Послушай Давидовых гуслей и прогони духа лжи. Воспой, старик!

Памва. «Нет в устах их истины. Сердце их суетно».

Лука. «Уста льстивые в сердце».

Квадрат. «Говорит безумен в сердце своем».

Памва. «Труд и болезнь под языком их».

Лука. «Доколе положу советы в душе моей?»

Квадрат. «Болезни в сердце моем…»

Друг. Вот видишь, что и самый старый твой язык в ветхом твоем сердце, а не в наружности.

Антон. Как же наружный мой язык не говорит, когда он говорит? Ведь голос его слышен.

Друг. Мысль движет грязь твоего языка, и она‑то говорит ИхМ, но не грязь; так как молоток часы на башне бьет, выходит из нутра часовой машины побудительная сила, коею нечувственный движется молоток. И посему‑то Давид поет: «Помыслили (так вот уже) и сказали». Старый, новый ли язык — оба закрылпся в бездне сердец своих. «Помыслил, — говорит, — пути твои», то есть «Сказал: сохраню пути мои». А опять о злом языке вот что: «Неправду умыслил язык твой», то есть «Сердце его собрало беззаконие себе». А как в мертвость твоего наружного языка, так во все твоей тленности члены выходит побудительная сила из сердечной же машины. Посему видно, что все они в той же бездне, как яблоня в своем семени, утаиваются, а наружная грязь о них только свидетельствует. Певчие, поиграйте и сей песенки!

Памва. «Нога моя стоит на правоте».

Лука. «Те же всегда заблуждают сердцем».

Квадрат. «Неправду руки ваши сплетают».

П а м в а. «В сердце беззаконие делаете».

Лука. «Язык его соплетает лыцение».

Квадрат. «Возвел очи мои».

Памва. «К тебе взял душу мою».

Лука. «Глянь и приклони ухо твое».

Квадрат. «Преклонил сердце мое в откровения твои».

Друг. Разжуй силу сих слов и усмотришь, что нога гордыни и рука, и рога грешных, и зубы, уши, и око простое п лукавое — и все до последнего волоса спряталось в сердечной глубине. Отсюда‑то исходят помышления, всю нашу крайнюю плоть и грязь движущие. Помышление, владеющее наружным твоим оком, есть главное твое око, а плотское так, как бы одежда, последующая своей внутренности. То же разумей и о прочих частях.

Антон. Да ты ж говорил, что уста мудрых только одних в сердце их, а теперь говоришь то о всяких устах.

Друг. Весьма ты приметлив на мои ошибки. Вот Си- рахов стих: «Сердце безумных в устах их, уста же мудрых в сердце их». Пускай же и безумного уста будут в сердце. Но если ты сего не разумеешь, в то время мысль твоя будет в грязи наружных твоих уст. А о чем размышляешь, там твое пустое и сердце. Оно думает, что плотская грязь сильна и важна. В сем ложном мнении оно пребывая, делается и само пустошью, так как и язык его есть суетный. Таков помысел есть устами твоими бренными, а в них твое сердце дотоле будет, поколе не скажешь: «Сказал: сохраню пути мои». «Спаси меня от грязи, пусть не утону». Затем‑то язык и головою называется, что за сим вождем все человеческое сердце идет. Желал бы я, чтобы тебе господь и всем нам дал новое и чистое сердце, стер главу языка змпиного, а заговорил в сердце нашем тем языком, о коем сказано: «Языка его же не видя, услышал». «Послал слово свое и избавил их от растлений их».

Антон. Теперь, кажется, и я разумею спи слова: «Возрадуются кости смиренные».

Друг. Когда все–на–все, то и самая кость в душе и в сердце заключается. «Как только, — говорит, — умолчал, обветшали кости мои».