Итак, если хочешь что‑либо познать и уразуметь, должно прежде взойти на гору ведения божия. Там‑то ты, просвещен тайными божества лучами, уразумеешь, что захочешь, не только юность орлюю, обветшающую старости ризу, но и ветхое из ветхих и небеса небес. Но кто нас выведет из преисподнего рова? Кто возведет на гору господпю? Где ты, свет наш, Иисус Христос? Ты один говоришь истину в сердце твоем. Слово твое истина есть. Евангелие твое есть зажженный фонарь, а ты в нем сам свет. Вот единственное средство к пзбежанию обмана и тьмы незнания. Вот дом Давидов, в котором судейский престол всякую ложь решит и режет. О чем ты, Антон, знать хочешь? Ищи в сих возлюбленных селениях. Если не сыщешь входа в один чертог, постучи в другой, в десятый, в сотый, в тысячный, в десятитысячный… Сей божий дом снаружи кажется скотскою пещерою, но внутри дева родит того, которого ангелы поют непрестанно. В сравнении сей премудрости все мудрости света не иное что суть, как рабские ухищрения. В сей дом воровским образом не входи. Ищи дверей и стучи, поколь не отворят. Не достоин будешь входа, если что в свете предпочтешь божией сей горе. Не впускают здесь никого с одною половиною сердца. А если насильно продерешься, в горшую тьму выброшен будешь.
Сколь горел Давид любовью к сему дому! Желал и истаивал от желания дворов господних. Знал он, что никоим образом нельзя выбраться из началородной безумия человеческого тьмы, разве через сии ворота. Знал он, что все заблудились от самого материпского чрева. И хотя говорили: «Се дверь! Вот путь!» — однак все лгали. Знал он, что никакая птица и никакая мудрость человеческая, сколь она быстра, не в силе вынести его из пропасти, кроме сей чпстон голубицы. Для того из нетерпеливости кричит: «Кто даст мне крылья?» Да чтобы они таковы были, каковы имеет спя голубица, то есть посребрены, а между связью крыльев блистало бы золото. А если не так, то не надобно для меня никаких летаний, сколь они ни быстропарны. Сею‑то нескверною голубкою он столь усладился, столь ею пленился, что, как Магдалина при гробе, всегда сидел у окошка своей возлюбленной. Просил и докучал, чтоб отворила для него дверь, чтоб окончила его страдания, чтоб разбила мглу и мятеж внутренний, называю ее всею своею утехою. «Встань, — говорит с плачем, — слава моя, встань ты, сладчайшая моя десятн- струнная, псалтырь п гусли сладкозвонные! Если ты только встанешь, то я и сам тотчас встану, а встану рано, поднимуся на свет. Долго ли мне во тьме жить? [182]» Когда приду и явлюся лицу божию? Кто, кроме тебя, о крас- нейшая всех дочерей в мире дева, кто воведет меня во град утвержден? Твоими только дверьми и одним только своим следом прпвестпся могут к царю небесному девы, если с тобою имеют дружество. Не без пользы же трудился Давид. С каким восторгом кричит:
«Отзорите мне врата правды!», «Исповедую тебя, чтобы услышал меня ты!», «Сей день возрадуемся и возвеселимся». «Бог господь и явился нам». «Призвал я господа и услышал меня в пространстве».
Что теперь сотворит мне человек? Ничего не боюся. Широк вельмп стал Давид. Вылетел из сетей и преисподних теснот на свободу духа. Исчезла вдруг вся тьма. Где ни шел, везде свет. «Куда пойду от духа твоего?» Окры- лател Давид: боится, любит, удивляется: от места на место перелетает: все видит, все разумеет, видя того, в которого руке свет и тьма.
Квадрат. Правда, что верно и ревностно возлюбленный Давид свою любезнейшую любит. Ее‑то он, думаю, называет матерью, Сионом, дочерью, царицею, в золото одетою и преукрашенною, колесницею божиею, царством живых людей, жилищем всех веселящихся и проч.
Едино просит от господа, чтобы жить в доме сем божием на месте покрова сего предивного, где глас радующихся и шум празднующих.
А впрочем, ничего ни на небесах, ни на земле не желает, кроме сей чаши, наполненной благосчастием, кроме сей дочери царской, которой вся красота внутри ее сокрывается и сокрылася. И столь сии врата сионские и путь сей, ведущий его к знанию господа, люб ему был, что на нем так наслаждался, как во всяком роде богатства. Что- либо в нем говорится, все то называем чудным и пре- славным, от общенародного мнения вовсе отличным. Тут- то его жертва, пение и покой душевный, пристанище хотения. Ах, покой душевный! Сколь ты редок, сколь дорог! Здесь‑то он закрывается в тайне лица божия от мятежа человеческого и от пререкания языков, сие есть от всех световых мнений, противных божией премудрости, называемой от него благолепием дома господнего, камнем прибежища для перестраненных грешников, о коих пишется: «Бежит нечестивый, никем не гонимый».
Антон. Без сомнения ж в сии каменные возводит он же очи свои горы, надеясь от них помощи.
Квадрат. Известно, что грешник, как только почувствовал опасность своего пути, бежит, как гонимый заяц, к сим горам, находясь в замешательстве бедных своих рассуждений, которые ему прежде весьма казались правильными. Но когда из божиих гор блеснувший свет на лицо ему покажет его прельщение, в то время весь свой путь сам уничтожает так, как случилось Павлу, едущему в Дамаск [183]. И в сей‑то силе говорит Давид: «Просвещаешь дивно от гор вечных». «Смутились все неразумные сердцем». Кому ж сей свет не был бы любезен, если б мы хоть мало его вкусили? О киот света, святой славы отца небесного! Конечно, твое блистание — несносное очам нашим, ко тьме привыкшим, а то бы мы непременно сна очам нашим не дали, пока бы дверь открылась, дабы можно увидеть, где селение свое имеет бог Ияковлев, где царствие и правда его, где начало, глава и счастие наше, дабы можно и о нас сказать: «Им же отворилися очи и познали его, и тот не видим был им». Или сие: «Пришли же и увидели, где жил, и у него пребыли день тот».
Антон. Как же ты говорил прежде, что Священное писание возводит на гору познания божпя, а ныне опое называешь горою?
Квадрат. Оно у Давида называется гора божия. Так разве тебе удивительно то, что горою восходим на гору? Если путь ведет из рова на гору, то, конечно, первая его часть есть низкая, а последняя высокая столько, сколько гора, на которую конец дороги поднимается. То же видеть можно и на лестнице, к высокому месту приставленной. Она дольней своей частию дольних, пли долинных, жителей принимает, а горней возносит на высоту; по сей же причине и крыльями называется, и дверьми, и пределом, или границею, пристанью, песком, или брегом, море ограничившим, и стеною.
Антон. Для чего стеною и пределом называется?
Квадрат. Разве мало сего водится, что стена грань делает, разделяя наше собственное от чуждого? А спябо- госозданная стена как не может назваться пределом, когда она граничит между светом и между чужестранного тьмою? Сия стена имеет темную сторону, ту, которая смотрит ко тьме. Но сторона ее, к востоку обращенная, есть внутренняя и вся светом вышнего бога позлащенная, так что если темный житель приходит к ее дверям, изна- ружи темным, не видит никоей красы и отходит назад, бродя во мраке; когда же уверится и, паче чаянпя, откроются двери, в то время светом воскресения облиставшися, закричит с Давидом: «Исповедуюся тебе, ибо страшно ты удивился». «Не сие, но дом божий и сии врата пебесные».
Антон. Посему она подобна луне, когда луна меж солнцем и землею. В то время один полукруг ее темный, а тот, что к солнцу, светлый.
Квадрат. Сия посредствепнпца похожа и на мост, делающий сообщение между богом и смертными.
Антон. Если сей чудный мост переводит смертных в живот, то достойно и праведно называться может воскресением.
Квадрат. Ах! Спя‑то голубица точное есть воскресение мертвых человеков. Она нас, спадших от горы долу, поставляет опять на той же горе.
Лука. И я сему согласен. Сие слово (воскресение) в греческом и римском языках значит, кажется, то, если падшего поставить опять на ноги. Кроме того, я слыхал, что голубица — по–еврейски иона. Да и бог явно говорит Иеремии, что поставит его опять на ноги, если будет ему послушен. И как в Священном писании весьма бедственное состояние значит сие слово сидеть, так, напротив того, стоять есть то быть в точпом благополучии. А как несчастное дело есть сидеть и быть колодником в темнице, так еще хуже быть в компании тех, коих Павел про- буживает: «Встань, спящий, и воскресни из мертвых…» Разбей сон глаз твоих, о несчастный мертвец! Поднимись на ноги! Авось уразумеешь, что‑то такое есть Христос, свет мира?
