— Володя, — прошептал он, — Володя, это же немыслимо! Тебя здесь убьют!

— Не бойся, не убьют, я у своих, — раздался в темноте спокойный, приглушенный голос, — только бы ты меня не выдал.

— Не будь идиотом, — рассмеялся Януш. — Ну и отчаянный же ты человек! Неужели тебе не страшно?

— Так вышло. Меня легко ранило в ногу. Двигаться нельзя, пока не заживет рана. Этот крестьянин спрячет меня, а завтра вы уйдете. Да?

Януш не ответил. Он вспомнил вдруг, что разговаривает с врагом.

Володя понял это и заговорил другим тоном:

— Я прятался в стогу, в соломе. Увидел тебя, ты сидел на пороге овина. Ты был такой измученный. Мне стало жаль тебя.

— Да, ты прав, мы безумно измучены. Пятые сутки беспрерывно шагаем с утра до ночи.

Тут он спохватился, что, наверно, не следует говорить об этом, и замолчал.

— Товарищи могут заметить, что тебя нет в хате, и начнут разыскивать. Ты должен идти.

— Да-а, — протянул Януш. — Но все они так устали, что сразу же уснут. Никто не станет меня искать.

— Я шел на большой риск, вызывая тебя сюда, — прозвучал голос Володи, — но я хотел узнать… Не получал ли ты весточки от Ариадны?

Януш вздрогнул.

— Получил письмо, — с трудом произнес он.

— Давно?

— Уже давно. Год назад.

— Откуда?

— Из Парижа. Писала, что кое-как устроилась там.

— Не помнишь адреса?

— Нет.

— Ах, черт возьми. Но если будешь писать ей… Ты ведь наверняка будешь писать ей…

— Я на войне. Откуда мне знать?

— Война скоро кончится.

— Это верно. Я надеюсь.

— Так вот… если будешь писать, сообщи ей, что видел меня.

— Видел? Это, пожалуй, будет преувеличением.

Володя рассмеялся.

— Ну хорошо, напиши, что разговаривал со мной.

Володин смех мгновенно вызвал в памяти Януша давние времена, он увидел комнатку на Вокзальной.

— Володя… — произнес он, все еще дивясь случившемуся.

— Скажи ей, что все в порядке. Я теперь живу в Москве. Напиши, пусть возвращается.

— Напишу, — прошептал Януш.

— Напиши, пусть возвращается, — с ударением повторил Володя, — ведь нет смысла… Чем она занимается в Париже?

— Рисует как будто… Эскизы платьев для салона мод.

Володя фыркнул:

— Рисует платья — тьфу, пакость!

Януш молчал.

— Ну, тебе пора идти, — неуверенно произнес Володя.

Януш чувствовал, что Володе хочется еще хоть немножко поговорить с ним. Да и сам он не спешил — убежден был, что все уснули, так и не дождавшись вареной курятины.

— Представляешь, что я почувствовал, когда увидел тебя на пороге овина? Тихонечко, тихонечко так раздвигаю солому, гляжу… а на пороге сидишь ты! И словно нарочно насвистываешь вальс из «Евгения Онегина». Просто чудо, что я не закричал…

— Сердце забилось? — улыбнулся в темноте Януш.

— Еще как! Представляешь себе?

— Разумеется.

— Ну и встреча! — будто не веря самому себе, произнес Володя. — Везет же нам на встречи! Помнишь, тогда, в твоем доме?

— Не забуду до конца дней своих, — тихо сказал Януш.

— Мстить собираешься?

— Нет, но и не забуду.

— Раз уж мы вот так встретились, то, может быть, еще доведется встретиться? На общем пути? А?

— Может быть.

— Ты не забыл нашу последнюю беседу перед твоим отъездом в польское войско? Кстати, что с тем войском?

— С тем? Это так, эпизод.

— А нынешнее?

— Знаешь, давай лучше не будем говорить об этом.

— Стихи пишешь? — вдруг громче спросил Тарло.

— Стихи? Откуда тебе известно, что я пишу стихи? Я тебе никогда не говорил об этом.

— Ариадна рассказала.

— Позволь, ведь я и ей не говорил. Но стихи я действительно пишу.

— Романтик!

— Об этом мы однажды уже договорились. Иначе быть не может.

— Граф Генрик!^{67}

— Ты знаешь «Небожественную комедию»?

— Читал когда-то. Такое, знаешь, маленькое, копеечное издание. Помнишь?

— Помню. В Одессе, на улице… да…

— Граф Генрик. Все еще Маньковка перед глазами? Идете воевать за Маньковку?

— Ну и въедливый же ты! Говорю тебе, что нет!

— Ты, возможно, нет… Но другие…

— Прошу тебя, Володя!

— Хорошо, хорошо. Я тебя почти понимаю, хотя ты… интервент!

Януш зашипел.

— До свиданья, — сказал он.

И тут почувствовал на груди прикосновение Володиных рук.

— Как? Ты в одной сорочке? Тебе же холодно. Замерзнешь.

— Тронут вашей заботой, — резко ответил Януш.

— Постыдился бы, — прошептал Володя.

Януш схватил его за руку.

— Нет, нет. Володя, я и в самом деле так рад. Пойми, я очень люблю тебя. Ведь ты брат… Ариадны.

— Еще не забыл ее?

— Нет. И никогда не забуду.

— Романтик!

— И это тебе тоже не нравится?

— Нет, почему же!

Володя рывком притянул Януша к себе в угол, за веялку.

— Послушай, послушай, — зашептал он, — помни, что я тебе друг. О, как бы мне хотелось, чтобы ты понял нашу идею. Если нам больше не суждено встретиться… то хоть помни. Задумайся над тем, за что я борюсь.

Януш сознавал, сколь унизительно положение друга, вынужденного скрываться, и, какая масса сложных причин и обстоятельств безнадежно разделяет их.

— Я интервент, это правда, — прошептал он.

Володя торопливо заговорил в темноте:

— Януш, пойми же, пойми, за что мы боремся. Ведь ты был уже так близок… Мы тоже хотим Польши, лучшей Польши, а не такой, графской… Все вы там графами заделались, и у тебя, наверно, есть какие-нибудь поместья… И Маньковка тебе улыбается. Вернулся бы ты туда? Вернулся бы?

Этот торопливый шепот заставил Януша отстраниться.

— Нет, пожалуй, не вернулся бы.

— Не пытайся казаться лучше, чем ты есть в действительности. Почему ты в этой армии?

— Я не хотел…

Володя тихонько рассмеялся.

— Не хотел, но оказался.

— Существуют вещи, которые сильнее нас…

— Хорошо, если это вещи правые. А почему ты оказался на стороне неправой?

— Мне кажется, что справедливость на нашей стороне.

— Подумай, Януш, хорошо подумай. Нельзя все время плыть по течению. Помнишь на Вокзальной? Ариадна…

— Да, Ариадна… И убежала… убежала.

Володя грубо выругался.

— На, — донесся его голос, — держи.

Януш ощупал пальцами не то тетрадь, не то книжку и взял ее.

— Спрячь на груди, — сказал Володя, — чтобы никто не увидел. И прочти.

Януш рассмеялся:

— Даже здесь агитируешь?

— Я не агитирую, — строго прошептал Володя, — я люблю, люблю тебя… весь мир… Вот мне и хотелось бы…

Он замолчал.

— Может быть, поедешь в Париж, — снова начал он, будто ворочая тяжелый груз. — Поцелуй тогда Ариадну.

Хозяин, видно, потерял терпение. Слышались его беспокойные шаги взад и вперед за воротами. Наконец он тихонько постучал.

— Нужно идти, — сказал Януш и отодвинулся от Володи. Он сделал шаг в темноте, и Володя сразу же растворился в небытии, как будто его и не было. Януш проскользнул в приоткрытые ворота, и хозяин тотчас же налетел на него:

— Чего так долго болтали? К стенке захотелось? Я за вас голову сложить не намерен…

Януш ничего не ответил. Ежась от холода под дождевыми струями, он быстро пробежал от овина к крыльцу хаты. В комнате действительно «все спало» на соломе, которую расстелили на глиняном полу. Только Збышек при его появлении поднял взлохмаченную голову и спросил:

— Что с тобой, Януш? Где ты пропадал так долго?

Януш пожал плечами и улегся рядом со Збышеком.

— Черт возьми… у… — ответил Януш.

Впервые в жизни он употребил грубое слово, будто хотел с его помощью отгородиться от всего, что было сказано в овине, и подладиться к друзьям, храпевшим в комнате. Но слово это не помогло. Он долго не мог заснуть, потрясенный свиданием в темноте.

А спустя какое-то время почувствовал, что все еще сжимает в руке книгу, которую дал ему Володя. Достал из вещевого мешка карманный фонарик, луч легко скользнул по брошюре. В мимолетном свете он разобрал одно только слово: «Ленин».