— Вася, Вася, скорей, — торопил голос за окном, — поезд трогается.
— Да, певица. Вы обо мне не слышали?
— Ну вас к черту! — выругался солдат, махнул рукой и протиснулся к выходу — поезд уже в самом деле медленно пошел.
Фельдшер Рабинович нагнулся, чтобы не было видно с перрона, и пожал руку Эльжуне.
Все прошло благополучно. Несколько часов стояли в Москве, а потом в Киеве ждали, пока их вагон прицепят к другому составу. Рабинович записал адрес певицы и обещал, что в ближайшие дни даст о себе знать.
Эльжбета падала от усталости, когда после недели трудного путешествия очутилась наконец в Одессе. Отворив дверь, Эдгар увидел на пороге сестру с Геленкой. В полушубке и платке Эльжбета вошла в столовую и опустилась на стул, поддерживаемая братом и вбежавшей испуганной матерью. Взгляд Эльжбеты упал на высокого красивого юношу, который стоял по другую сторону стола и с изумлением смотрел на нее.
— Юзек! — сказала Эльжбета. — Я не узнала тебя в первую минуту. Мама, нельзя ли как-нибудь помыться?
— Сейчас что-нибудь придумаем. Надо согреть воды в кухне на плите…
— Только не трогайте Геленку, она тоже измучена.
Но Геленка уже сняла с себя полушубок, размотала все платки, в какие была закутана, и спокойно принялась хлопотать по дому.
— Где поселится панна Эльжбета? — спросила она.
— Ее комната свободна. Юзек, помоги Гелене перенести вещи.
Юзек схватил чемоданы Эльжуни, обвязанные для маскировки мешками, и понес их по длинному коридору в комнатку, находившуюся между спальней стариков Шиллеров и комнатой, которую занимали они с Янушем. Комнатка была маленькая, но очень уютная, обитая кретоном с крупными коричнево-зелеными птицами на кремовом фоне. На письменном столике стояла большая фотография Карузо{19}. Было здесь также миниатюрное пианино. В комнате стоял запах каких-то особенных духов. Сильный и в то же время нежный, он напоминал запах не то увядающей акации, не то нераспустившейся сирени. Поставив чемоданы на пол, Юзек спросил Геленку:
— Чем это здесь так пахнет?
— Это любимые духи панны Эльжбеты «Nuit de Paris», — ответила Геленка, обнаружив, к удивлению Юзека, хорошее французское произношение.
Над кроватью висела картина художника немецкой школы, на которой была изображена сцена из легенды о розах святой Елизаветы. Под картиной небольшая гравюра: Лист в сутане дирижирует оркестром, исполняющим ораторию «Легенда о святой Елизавете».
Когда Юзек вернулся в столовую, Эльжбета, все еще в полушубке и в платке, горячо обсуждала с матерью и тетей Михасей, у которой, как всегда, была повязана щека, предстоящий брак Оли и Голомбека.
— Это нелепо — выдавать молодую девушку за старика.
— Но ведь он молодой!
— Все пекари старики.
— Он кондитер, моя дорогая, кондитер! — с возмущением говорила тетя Михася.
— Они вернутся в Варшаву, — пани Шиллер устремила глаза ввысь, — подумай, Эльжуня, какое это счастье для Михаси!
— Но ведь не тетя Михася выходит замуж! — воскликнула Эльжуня негодующе.
Эдгар сидел рядом с сестрой и держал ее за руку. Он молча смотрел на нее и даже не слышал, о чем это они говорят.
Когда вошел Юзек, Эльжуня вспомнила о нем.
— Знаешь, я тебя не узнала, кто бы мог подумать, что ты так вырастешь! Этакий высоченный мужчина! А где мама?
— Мама ушла в город, скоро вернется.
Слова, какими они обменялись, были самые обыденные, но чуткое ухо Эдгара уловило в их голосах какой-то необычный оттенок. Он оторвал взгляд от лица сестры и внимательно посмотрел на Юзека.
Юзек и сам ощутил, что вложил слишком много чувства в простые слова: «Мама ушла в город, скоро вернется». В голосе прозвучала какая-то многозначительность. Будто натянутая струна виолончели. Он смутился и густо покраснел.
Эдгар заметил это.
— Почему ты не раздеваешься? — спросил он сестру, вставая.
— Уж лучше я у себя, — ответила Эльжуня, поднялась с места и, шатаясь от усталости, медленно пошла по коридору.
Через несколько дней появился фельдшер Рабинович. Геленка проводила его к Эльжуне. Из своей комнаты, через стену, Юзек слышал их громкий разговор и веселый смех. Это, непонятно почему, очень раздражало его.
У Юзека сидел Валерек, одетый в штатское. Где он живет и чем занимается, было неясно. Братья никак не могли найти общий язык. Юзек задавал вопросы прямо, а Валерек, как всегда, отвечал уклончиво. Так и не сказал ничего определенного. Похоже было, что занимается он торговлей. Но чем торговал, с кем и где — понять было невозможно. Впрочем, Юзек почти не слушал болтовню брата, рассказывавшего какие-то странные вещи о Спыхале. Он прислушивался к тому, что делалось за стеной. Разговор там был непродолжительный, вскоре послышались шаги по коридору, хлопанье двери, три звонка (так Эльжуня вызывала Геленку), и кто-то вышел в переднюю.
— Что такое ты говорил о Спыхале? — машинально спросил Юзек.
— Что он ведет здесь какую-то секретную работу… — сказал Валерек. — Никак не могу разнюхать — какую.
Валерек стоял у окна. Юзек смотрел на его высокую, тонкую, еще не сложившуюся фигуру. Ему не нравился беспокойный блеск, глаз Валерека. Когда тот наклонялся к нему и смотрел испытующе, левый глаз его словно уходил куда-то, ничего не выражая. Юзек возмущенно пожал плечами.
— Лучше уж не разнюхивай…
Он встал и пошел в столовую. Там посреди комнаты стояла пани Шиллер. Широко раскрыв глаза, она растерянно глядела в лицо Эльжуне, которая горячо убеждала в чем-то мать.
— Сейчас? Пароходом? По заминированному морю? — спрашивала пани Шиллер.
— Но ведь только до Румынии, — сказала Эльжуня.
— Румынию заняли немцы.
— Не всю. Он говорит, что будет пробираться в Константинополь.
Дамы замолчали. Пройдя через комнату, Юзек отправился к Эдгару. Тот лежал на кровати и читал.
— Знаешь, великолепная книга, — он назвал русскую фамилию автора. — О Сицилии…
Юзек молча сел в кресло у кровати. Но он не слушал, а лишь рассеянно поддакивал Эдгару, который что-то рассказывал ему о Сицилии. Подслушанный разговор встревожил Юзека, хотя смысл был ему непонятен. Из зала донеслись звуки вокальных упражнений. Это Эльжуня занималась с Ганкой, дочкой дворника, у которой оказался красивый голос.
— Странный ты, Эдгар, — сказал вдруг Юзек, — ни до чего тебе нет дела.
— Как это ни до чего? Наоборот, мне до всего есть дело.
Вошел Януш. Он, тоже молча, уселся в углу комнаты, и, хотя сидел там неподвижно, видно было, что он взволнован.
— Немцы продвигаются{20} вслед за разваливающейся армией, — вдруг сказал он, — скоро они будут здесь. В Крыму, на Дону наступает белая армия.{21} Положение красных в Одессе с каждым днем ухудшается.
Все помолчали, затем Эдгар вернулся к рассказу о Сицилии. Заговорил о Флоренции. Пение в зале смолкло, Эльжуня начала пробовать с Ганей гаммы. Юзек почувствовал, что больше выдержать не в силах.
Наступил вечер.
После ужина Юзек постучался к Эльжуне и смело вошел в комнату. Эльжуня сидела за письменным столом и, совсем не удивившись, подняла на него свои большие голубые глаза.
— Садись, Юзек.
Он сел у самого стола. Никогда еще так близко не видел он лицо Эльжуни, эти трепещущие ноздри, эти губы, такие выразительные, когда она говорила. У Эльжуни была великолепная дикция. Он наклонялся к ней все ближе, будто ловил каждое ее слово, хотя, по правде говоря, смысл их не доходил до его сознания.
Внезапно он прервал ее на полуслове:
— Этот фельдшер, что приходил сегодня, кто он такой?
Эльжуня усмехнулась.
— Это вовсе не фельдшер. Тебе я могу сказать, ты не выдашь. Это банкир Рубинштейн, знаешь, тот, из Петербурга. Он хочет пробраться в Крым, везет деньги, которые принадлежат матери царя.
