26.9.08. 8–45

Теперь все усложнилось, все изменилось к худшему, в т.ч. самые простые бытовые мелочи. Теперь надо с завтрака возвращаться не спокойно, не спеша, как обычно, – а скорей–скорей, чуть не бегом. Потому что это чмо в проходняке – оно не только шапку свою заходит вешать в проходняк, оно теперь и ботинки садится тут снимать, на мою шконку садится. Естественно, оно ходит быстрей меня и всегда обгоняет, я прихожу – оно уже тут сидит. И пока оно не переоденет обувь и не выйдет – в проходнячок–щель никак нельзя зайти, взять чайник и поставить его греться. А когда становится можно – всё, “фаза” уже вся занята, там из 6 розеток осталось 5, но из них 2 тоже испорчены так, что кипятильник в них можно включать, а чайник – нет. И приходится ждать, когда у всех этих закипят их кружки, банки и чайники, чтобы можно быть вскипятить себе чай. Вот такой здесь быт, убогий и выматывающий все нервы. А если еще и жить среди самого отпетого быдла, швали и дебилов, в самом тесном и непосредственном их окружении, – то и совсем тяжело становится. Почти уже до того уровня мерзости доходит, который был в том году в том проходняке. Отличий все меньше. И писать–то теперь можно только тогда, когда оно спит или, по крайней мере, лежит у себя наверху и не загораживает свет.

Мать, Матвеев и Зимбовский сейчас должны уже ехать ко мне на матвеевской машине. Как обычно, начинаю я нервничать, – не случилось бы чего... И поезда, бывает, сходят с рельсов, но на автотрассах катастрофы бывают еще куда чаще. Не дай бог... Остается сидеть, нервничать, самому успокаивать себя – и ждать, когда можно будет взять “трубу” и узнать, как там у них дела.

17–40

Тупорылое долговязое чмо вроде бы ушло играть в домино, так что можно надеяться, что на сегодняшний вечер, до моего ужина (через 2 – 2,5 часа) проходняк будет свободен. Все же какой молодец Нестеренко, как отлично сформулировал! Я ненавижу и считаю себя врагом этой косоглазой мрази настолько, что вполне серьезно обдумываю наилучшие способы ее физического уничтожения...

Но главная сенсация дня – это, конечно, баня, в которой таки починили дверь! Я глазам не поверил сегодня, входя: вместо 2–х старых порванных резинок – натянута одна, тугая, а 2–я рядом с ней по–прежнему болтается. Я так и не понял: заменили они их совсем, или же вновь прибили одну из оборванных прежних. Но дверь закрывается.

Вообще, некоторый прогресс налицо. Они стали чуть получше кормить – и макароны поприличнее, и даже рис – рис! – вдруг появился в их меню (точнее, конечно, рисовая каша). Вместо невыносимо кислой “черняги” с лета стали давать то белый хлеб, то какой–то серый (тоже не бог весть что, но все же получше той кислятины). Они уже в сентябре вставили вторые рамы в окна столовой. Они даже зимние вещи выдают вот уже сейчас. в эти дни, – почти на месяц раньше, чем в том году. Прогресс? Может быть. Чуть–чуть. Но неволя все равно остается неволей...

Мать звонила сегодня дважды сама, – 1–й раз они проезжали Балашиху, 2–й – уже за Владимиром. Обещала звонить еще. Вроде стало от всего этого поспокойнее на душе, но все равно не до конца. И так быстро пролетают эти длительные свидания, и так горько кончаются!.. Их бы надо из длительных переименовать в мимолетные... Осталось мне еще 129 бань, или же 129 недель и 2 дня.

30.9.08. 10–00

Ну вот и прошло оно, очередное длительное свидание. Все обошлось хорошо, почти как надо, – больше всего я опасался, чем встретят в бараке, не полезут ли в вещи, не найдут ли этот дневник. Нет, не нашли, и даже не лазили, и даже воровать, как в тот раз, никто не пытался. Это наказание нервотрепкой, я уже давно понял эту простую истину: самое худшее, что может с тобой случиться, – не случается, но ты сполна наказываешь сам себя, изводясь ожиданием этого худшего и просчитывая, как быть, если оно наступит...

Почти и не ругались с матерью, только под вечер последнего дня ею овладело ее обычное злобно–истерическое состояние, и то ненадолго. Нет, все прошло хорошо, можно успокоиться теперь минимум на месяц (до короткого свидания 29.10.), а то и на 2 – до следующего длительного. Хотя, конечно, успокаиваться не на чем, там у них на воле все совсем не хорошо, полная апатия, распад и упадок движения, никто ничего не делает и не хочет делать. Грузию, по словам Тарасова, полностью поддерживают в тусовке трое: он, Гиляров и Козырев. И все трое к активной работе не склонны, а к самостоятельной – и не способны. А я, четвертый, кто способен, – сижу здесь и никак, ни на что не могу отсюда повлиять. (Ну разве что ради справедливости надо отметить, что Гиляров к самостоятельной работе все же способен, по опыту нашего с ним прошлого сотрудничества.)

19–00

Маразматики, блин! Только было я обрадовался, что хлеб в столовке стали давать белый, или хотя бы серый, вместо жуткой кислой черняги, – бац, и сегодня на обед опять черняга!.. М.б., и вчера, и позавчера тоже, но меня–то в столовке не было. Ничего не меняется в этой проклятой стране, несмотря на любые кажущиеся улучшения. “Внешняя иллюзия пути, а на деле сотни лет на месте”.

На принесенные сигареты эти уродцы, разумеется, накинулись как бешеные, – пачку одному, пачку другому, плюс блок на общее, плюс на заготовку... Из принесенных 4–х блоков к вечеру осталось дай бог 2,5.

1.10.08. 8–45

Сегодня шмон на 1–м бараке начался почему–то аж в 8 утра! Едва дозвонилась мать – прямо сразу же, где–то в 8, – как наш разговор был прерван криками: “Шмон–бригада на большом!!!”. Естественно, пришлось закончить разговор тут же (ничего не успев еще узнать), а шмон–бригада чуть позже оказалась уже на 1–м. Пользуясь столь ранним началом, она может до проверки успеть прошмонать еще какой–нибудь барак, – наш, например.

Идиот, стирающий мне вещи и испортивший уже одну наволочку, как оказалось, за время моей свиданки испортил мне и вторую. Не так смертельно, как ту, конечно, но пятна появились и на этой, – он что–то там не так сделал при стирке, я даже не понял из его объяснений шепотом, что именно. А вот сейчас, после завтрака, он вдруг объявил мне – тоже, как всегда, шепотом, – что будет впредь стирать мне все, кроме трусов и носков. (Кроме них, там обычно бывают только рубашка и наволочки.) На мои просьбы объяснить причину он – не сразу – сказал, что это для него, видите ли, унизительно. Или, по крайней мере, если он и постирает, – я должен буду сам снимать их на улице с трубы, где они сохнут. Это вместо того, чтобы и то, и другое, как здесь делают против вшей, каждый раз тщательно гладить утюгом.

Видимо, от услуг этого идиота придется отказываться окончательно. Достал уже!!! Одновременно не нужно будет больше покупать ему хлеб, конфеты, чай, давать курить и т.д. Это быдло, видите ли, хочет что–то иметь, но не хочет при этом работать так, как положено, и зарабатывать, – это им унизительно, тО им не подходит, и т.д.; да при этом еще и портит регулярно вещи, – не мне одному; он сам мне говорил, что одному (полу)блатному, гладя брюки, тоже сжег их, и тот теперь требует с него за брюки деньги (а это чмо пыталось выпросить их у меня).

Дебилы, блин. Народ дебилов. Тупые скоты. И на воле ведь он такой, не только здесь... Боже, за что угораздило меня здесь родиться, среди них?!.

Untermenschen. Bastards.

2.10.08. 9–25

Постоянные стрессы, – мелкие, но сливающиеся в один большой. Жизнь среди нечисти, среди конченных подонков и мрази, по которой плачет крематорий и ямы с известью. Утро сегодня началось с того, что я заметил: мой баул с продуктами, стоящий под соседней шконкой, почему–то расстегнут. Полез – и точно: нет пакета с сигаретами! Того, который привезла мать только что, и я вчера успел, в 1–й же день (нет, за 2 дня, sorry), раздать около 2–х блоков (в том числе 1 на “общее”), а еще 2 оставалось в этом пакете. Внаглую, пока я спал, залезли, расстегнули баул, точно зная, где лежит, и украли! Точнее, конечно, “украл”, это был один человек, и я сильно подозреваю, кто именно: судя по безошибочному знанию, где лежало, по тому, что не стали расстегивать вторую молнию (у меня там 2 клетчатых баула вставлены один в другой), – это кто–то из тех, кто живет рядом и постоянно видит, как я туда залезаю и откуда точно достаю. Видимо, это из живущих в соседнем проходняке, – та же нечисть, что уже лазила в висящий у меня над изголовьем пакет и тоже украла из него сигареты, еще зимой. (А еще ведь и до того, прямо из баула, стоявшего тогда в каптерке, сперли ни много ни мало – 10 нераспечатанных блоков!) Подозрения подозрениями, но доказать я, конечно, ничего не смогу, и никто не сможет и не найдет, так что шум поднимать бессмысленно. Но зато – о, как проясняют сознание такие моменты! Не первый раз, и даже уже не второй (обворовали баулы ведь и в июле, во время длительной свиданки), – тенденция, однако! О, как бы хотелось уничтожить без сожаления всю эту мразь, когда понимаешь, что это именно мразь, нечисть, ублюдки, пускающие тебе пыль в глаза, мило улыбающиеся и разговаривающие, а чуть улучат момент – норовящие тебя ограбить, обворовать, – и среди них ты принужден жить годами!.. Сдохните, твари!!! Пусть будет проклята эта страна и этот народ – сброд подонков, рабов и воров!.. Ненависть, ненависть, ненависть!!! Ненависть такая, что могла бы испепелить не только этот проклятый барак и всю эту воровскую нечисть в нем, и не только всю эту зону, – а выжечь всю эту проклятую землю, 1/7 суши, от Кенигсберга (entschuldigen Sie bitte, meine deutsche Freunden!) до Владивостока.