27.8.08. 12–45

Шмон был сегодня а 9–м бараке. В 10 часов примерно, – даже раньше, чем у них обычно бывает. Политика четкая и определенная: в среду и четверг у них шмоны. Хорошо, что хоть не всю неделю. Завтра четверг – вполне могут прийти и к нам.

Тем временем кремлевские бандиты вчера объявили о своем “признании независимости” Абхазии и Южной Осетии. Пришлось–таки – вчера вечером, после отбоя, благо свет опять не тушили почти до 11 вечера – писать короткий текст о моем отношении к происходящему, с изложением всей аргументации. Но дойдет ли он отсюда куда–нибудь, и какова его дальнейшая судьба, – захотят ли его распространять люди, которых я об этом прошу, но заведомо с этим текстом не согласные, – неизвестно, и прогнозы на этот счет печальные. А самое обидное, самое горькое – сознание того, что вот опять начались там, на воле, большие события, кончилось затишье, подул штормовой ветер, – а ты сидишь тут, бессильный, и не можешь ничего сделать...

16–44

Твари проклятые, суки, мразь!.. Шел из ларька – попал под сильный дождь, промокли и брюки, и куртка форменная, и спортивная под ней – на спине. Брюки уже высохли на мне, а вот обе куртки – совсем еще сырые. И дать бы им просушиться до утра, как раз успели бы, – так нет, надо сейчас вот опять переться под дождем на ужин, который я и есть–то не буду! Выбор невелик: или одевать все то же, сырое, – или одевать сухое и промачивать уже его. Твари, придумали жизнь: 5 раз в день выскакивай на улицу, хоть в дождь, хоть в мороз, – им плевать...

21–03

Физическое уничтожение было, есть и всегда будет наилучшим способом разрешения любых самых неразрешимых противоречий. Прав Юра Нестеренко: “Не говори, что ты кому–то враг, когда ты не готов его убить” собственными руками. Я бы лично сейчас вот этих всех, которые вокруг меня, – с огромным бы удовольствием, с дорогой душой! Из автомата, из пулемета, ножом, топором, дубиной, на части, на куски, в мясо, в кровавый фарш...

28.8.08. 17–40

Вызывали сегодня опять к психологу. Причем не одного, а целую группу из отряда, но многие не пошли. Оказалось, это уже не УДО, а “профучет” (профилактический, видимо) по теме склонности к членовредительству и суициду. Угадали, суки!.. Казалось бы, откуда? Ну, я – еще ладно, а остальные вызванные, которые тоже говорили, что к суициду – ни сном, ни духом? “Психолог” (не та уже, что в тот раз, постарше) пыталась объяснять, что это якобы по результатам “разбора этапа” в карантине и задаваемых там вопросов ставятся на “профучет” склонные к алкоголизму–наркомании и к членовредительству–суициду. Но в том–то и дело, что никаких вопросов в карантине никому не задавали. Говоря короче, было в этот раз там 3 теста – 2 с вопросами и один цветовой – насколько я помню, знаменитый тест Люшера (выбор предпочитаемых цветов по убыванию), который я когда–то проходил сам для себя в компьютерном виде, а потом – на психиатрических экспертизах и в НПА, и в институте Сербского. За результатом, сказала она, можно в какие–то определенные дни после обеда в штаб, в их (психологов, что ли?) кабинет, но я не пойду.

Завтра – короткая свиданка. Сейчас вот, через минут 20–30, мать и Женя Фрумкин должны уже выезжать с Ярославского вокзала. Фрумкин не обиделся на мои слова о нем (в письме к Е.С.) о том, что он вышел в тираж, стал слишком уж “умеренным и аккуратным”, и пора ему на – политическую, конечно – пенсию, в богадельню. Он продолжает ездить, таскать мне передачи. Ну что ж, спасибо ему за это большое! Но – тем тоскливее думать, что, увы, работать всерьез с этими людьми на воле я уже не смогу. Хотя – до воли еще надо дожить. Еще 934 дня.

Тоска и скука. Пустота в душе и какая–то расслабленность, усталость – больше душевная, чем физическая. Омерзение и прочная, лютая, ничем уже не переубедить, ненависть к окружающему и окружающим...

30.8.08. 9–01

Ну что ж, вот и прошло вчера короткое свидание. Продолжалось оно вместо положенных 4–х часов 2 с половиной, – сперва долго ждали, пока заведут, а потом – родителей начали выгонять даже не в час дня, как обычно, а в полпервого.

Самая хорошая новость, которую не привезла, а уже здесь узнала мать и сообщила мне, – уволился Макаревич! После отпуска он в эту зону уже не вернулся, а, говорят, перешел на соседнюю, в Шерстки. Что ж, новость отличная! Без этой озверелой мрази, дикого свирепого кабана в погонах, без его постоянных обходов и саморучного выбрасывания баулов из–под шконок – сидеть здесь станет все же чуть–чуть легче.

Женя Фрумкин неожиданно оказался почти что согласен со мной по грузинскому вопросу, соглашался так или иначе с большинством моих аргументов, – или только делал вид, что соглашается. Я, во всяком случае, ожидал от него более резкой реакции. Он обещал даже (впрочем, я не придаю этому обещанию большого значения) поговорить с Майсуряном, их реальным идеологом и автором заявления этой части ДС о грузинских событиях, считающим, что между “элитами” Москвы и Тбилиси никакой разницы нет. А т.к. газета их еще не вышла – есть мизерный, но все же шанс, что мое послание на эту тему успеет до них дойти и быть там если не опубликованным, то так или иначе упомянутым.

Самая большая радость от их приезда, кроме просто увидеться и пообщаться, – что привезли распечатки, прессу и книги. На этот раз распечатки отдали мне все и сразу (волк в лесу сдох!), прессы было мало (только “тусовочный” самиздат), а из книг мать привезла давно мною просимых Фрейда и Ницше (хотя совсем не ту книгу, которую я просил, а, по простоте своей, взяла вместо нее то, что было, – “Заратустру”). И одну из книг Эдички Лимонова.

С вещами оказалось чуть похуже – привезла она мне новую “спортивную” куртку, которая оказалась и не особо спортивной, и короткой, и, главное, очень тонкой и почти не греющей, – а я–то именно для тепла и просил. Привезла также 2 пачки чая в пакетиках, – опять с бергамотом, который я терпеть не могу и много раз просил не брать...

Сегодня ровно год, как меня выписали из лагерной больницы после проведенного там месяца.

31.8.08. 17–05

Последний день лета. Жуткая, совершенно осенняя погода на улице: целый день дождь. Жуткий ливень с подъема и до завтрака, потом просто мелкий дождь. Потом – как раз к проверке, в 12 и в час дня – выглянуло солнышко. Потом, как раз нам выходить на обед (начало 3–го) – опять сильнейший ливень. Ждали–ждали, пока чуть утихнет, – аж до полтретьего. На “продоле”, перед воротами “нулевого поста”, – не лужи, а моря, хотя летом там и заравнивали, засыпали землей. Все равно – хоть на лодке переправляйся, ужас!.. Потоки, широкие и быстрые, перед столовой, и огромное прозрачное озеро на ее крыльце – к дверям подойти можно только по воде. Хорошо еще, шли обратно с обеда, – кто–то догадался положить через эти лужи на “продоле” несколько досок.

Унылый, тоскливый день. 133 недели еще таких осталось. Кроме сырости, на улице еще и довольно холодно; в столовку я ходил в старой телогрейке, оставленной ушедшим по УДО “ночным”, одевал ее прямо на футболку – и было как раз не только от дождя, но и для тепла. Сижу, читаю Ницше, отмечая сразу по ходу наиболее сильные места, которые могут пригодиться потом. Но вот опять, только что, вырубили свет, и уже не почитаешь. Хорошо, что совсем недавно успел сходить набрать в бутылку воды, – с их постоянными отключениями света это стало уже привычкой...

1.9.08. 8–43

Первый день осени. Вторые сутки льет; правда, дождь мелкий. Жуткая сырость, и стало реально холодно. Говорят, что сентябрь будет хороший, и на это вся надежда. А пока погода ужасная, да и настроение тоже.

В проходняке моем все хуже и хуже. Всякая сволочь – и с этого барака, и с других – собирается по 4–5 человек, взгромождается по 2–3 человека на каждую из верхних шконок, свешивая ноги в проход или ставя их на ребро соседней шконки (т.е. почти что мне на голову); а кто–нибудь при этом еще обязательно стоит внизу, в проходняке, полностью блокируя возможность войти или выйти. Основной темой разговоров и собственно прихода сторонних посетителей являются наколки, делаемые всем желающим моим новым соседом сверху, а основным занятием – регулярное (по многу раз в день) “заваривание” и коллективное питье чифира.