Ночь тоже устроили веселую. Еще с вечера целая толпа мерзких гопников, откровенных ублюдков–недочеловеков, собралась в соседнем “стремном” проходняке, даже, по–моему, с других бараков. Весь вечер они возились, бесились и дрались, то и дело валясь со шконки в мой проходняк и довольно ощутимо задевая меня. Но говорить что–либо этой биомассе бесполезно, кроме хамства, ничего в ответ не услышишь, поэтому я молчал. И так уже целую неделю, с понедельничного шмона на 12–м, я мучаюсь, – эти твари убрали на все время “комиссии” “шкерку”, наглухо отгораживавшую их раньше от меня, и лишь в изголовье хозяин шконки повесил полотенце – примерно четверть той ширины, которую надо завесить; так что теперь я страдаю вдвойне – не только слушаю их поневоле, но и вынужден лицезреть их дегенеративные хари. А этой ночью... Вдруг неожиданно рано вырубили свет после отбоя – и почти тотчас же один из этих ублюдков притащил и включил какой–то светильник, типа настенного бра (в проходняке у них, естественно, имеется нелегальная розетка, чтобы заряжать телефоны – вот в нее и воткнул). Стало светлее, чем бывает, когда над этим концом секции выкручивают лампу – хотя остальные еще горят, но по уровню освещенности можно уже ложиться спать. А тут вдруг – вместо желанной и неожиданно сбывшейся вдруг полной темноты – такой сюрприз!.. И даже не завешено ничем, кроме куцего полотенца, – “обиженные” рядом со мной тоже раньше жгли по ночам лампу, но они хоть отгорожены от меня одеялом, да еще завешено все у них там, внутри... И радостно стали говорить, что вот, мол, так гораздо лучше, чем сидеть в полной темноте. Вам, суки, лучше, а на всех, кому вы мешаете спать, вам плевать!.. Весь этот конец секции был ярко освещен, в т.ч. противоположная сторона, под окнами, но и там никто не возмутился, не потребовал выключить или хотя бы завесить. Когда пошел обход – они сразу погасили (впрочем, к нам “мусора” и не зашли, – только 12–й и сразу за ним 10–й), а потом – включили опять. Поспать в эту ночь, правда, сколько–то удалось, хотя раза 3 я просыпался; но в любом случае, при свете и под их (даже ночью) гомон и толчею под боком, в соседнем проходняке, на расстоянии вытянутой руки, – нормальным и полноценным этот сон считать, конечно, нельзя. Если будут включать каждую ночь – все ночи превратятся в один сплошной кошмар...
А “обиженный” ублюдок на этом бараке, которому я отдаю здесь стирать свои вещи, оказался такой же мразью, как и все его коллеги на других бараках. Он “поднимался” при мне на 13–й летом 2008–го, был первое время шнырем тогдашнего завхоза – и я, помню, писал в дневнике, как жестоко его избили тогда в раздевалке 13–го, узнав случайно от кого–то, что он “обиженный”. Навострился здесь за 2 с лишним года... Постирал еще в понедельник, после бани, вещи, повесил на улицу. Но ведь ясно, что в ноябре, да еще под частыми дождями, на улице они не высохнут. Я сказал ему дня через 2: занеси в барак, повесь где–нибудь внутри. Он обещал, а потом, к вечеру, сказал, что повесил в раздевалке. И вот вчера днем, когда что–то, навешанное поверх, убрали, я вдруг вижу на веревке во дворе знакомые прищепки. Подхожу – мои вещи висят как висели, уже все заиндевевшие, покрытые шедшим вчера днем снегом. Пошел спросить у этой твари – в ответ она начала столь же глупо, сколь и нагло врать: мол, я вешал в раздевалку, а кто опять повесил на улицу – не знаю... (Ага, на то же самое, в точности, место!..) По идее, завтра уже баня, вещи должны быть готовы, чтобы их надеть – но у этой мрази они так и висят во дворе, засыпанные снегом, и никакой перспективы их оттуда перемещения и высыхания пока не видно...
А магнитная теперь калитка бывшего “1–го поста” действует, собирает теперь по обе свои стороны толпы круглосуточно. Открывается она все же с “нулевого”, как я и предполагал. Насекомые подходят, нажимают кнопочку, что–то говорят в “домофон” – и, скапливаясь все большей толпой, долго, безнадежно ждут, когда им откроют. Завтра мне надо будет пройти через эту калитку за полдня дважды: в баню, а потом в ларек, и предвкушение этого мерзкого, унизительного стояния перед закрытой калиткой буквально переворачивает мне всю душу...
16–00
Все оказалось проще и неожиданней. Почти сразу после проверки блатной малолетка из той секции объявил, что комиссия, оказывается, приехала еще вчера (!) и сейчас – 2 полковника (на деле оказавшихся подполковниками) и двое в масках – смотрят баню, – мол, “уберите все лишнее”, как всегда.
Потащили опять сумки в каптерку – и наконец–то сняли картину со стены напротив меня! :) С тяжелым сердцем пошел я в столовку на обед: и блатная верхушка, и мелкий сучонок–уборщик остаются здесь, без меня, – мало ли что может случиться с вещами, продуктами, сумками...
Когда я увидел, что у ворот столовки столпотворение – 2 “мусора”, плюс отрядник 6–го, плюс двое “масок”, но маски у них были задраны, лица открыты, – хотел было (как уже не раз) повернуть назад, не ходить в эту западню. Первый порыв всегда правильный, в этом я убеждался не раз, но – может завизжать при виде такого демарша какая–нибудь полублатная сволочь, и я, скрепя сердце, пошел.
Пока гулял там, ожидая возможности уйти – из столовки вдруг вышли трое (кажись, – уже не помню точно) тех же “масок” с открытыми лицами и 2 “мусора” в форме, незнакомых. Я так и понял: вот она, “комиссия”!! :))) Один из “масок” нес свернутый чей–то матрас с вольным одеялом, простыней и т.д. – чью–то постель, короче. Ну да, вспомнил я, ведь по их “ПВР” запрещено устраивать себе спальные места на работе и вообще не в жилом бараке, – вот и забрали...
За воротами столовки постель отдали кому–то из зэков и тот понес ее в сторону вахты, а вся группа пошла в сторону бараков. Как раз стал строиться 9–й отряд, и я встал сзади, мечтая поскорее уйти. Но “мусор”, дотошно подравнивавший строй, спросил–таки меня: что, ты тоже с 9–м? Я в ответ сказал, что могу ходить и один (имея в виду разрешение Демина), он разрешил – и я вышел вперед 9–го.
Зашел в барак почти сразу после этих “мусоров”! – и увидел, как в моей секции, прямо в начале, около меня, все трое “масок” в зеленом камуфляже и синяя куртка подполковника – стоят кого–то о чем–то спрашивают, осматривают, распекают, – издали, подходя к секции, я еще не мог понять. Но когда я туда вошел – подполковник почти тотчас из нее испарился, а потом и “маски”.
Как выяснилось из разговоров, он выяснял, почему столько “ночных”, кто спит или вообще в бараке, когда все на обеде. Я сел, а синий камуфляж подполковника в это время уже мелькал в щели приоткрытой двери “культяшки” – похоже, они ходили, смотрели или рылись там. От проходящих мимо узналось, что они лазят в основном по “культяшке” и “приемке”; пару раз один из “мусоров” выходил в секцию, проходил туда–сюда, делая разные замечания уже пришедшим с обеда зэкам – типа, почему не встают его приветствовать, почему один небрит; азеру, не только вставшему для приветствия, но и надевшему на голову “феску” – посоветовал заодно и снять полотенце (висящее над его изголовьем в торце шконки, натянутое, чтобы загородить свет из окна) – если сухое, а если мокрое, то пусть висит, сушится. Сказал даже (тварь!), что по “ПВР”, если он их правильно помнит, на шконках нельзя сидеть – а на чем, спрашивается? Но в целом настроен он был не злобно, а этак иронически, с ехидцей, с юморком – и я, думаю, вполне смог бы ответить ему на любые придирки, ссылаясь на их же “ПВР”, – да вот беда, мне он не сказал ни слова! :)) Сумки мои, так и не убранные, стоящие под шконкой, естественно, не заметил, – а если б даже и заметил, ЧТО он мог бы сказать против них? Только – как “Макар” – что пол мести мешают...
Продолжалась это довольно долго, я уже стал уставать от этого напряжения. Наконец, один вышел из барака, а другой, выходя, потребовал ключ и полез в этакую тоже “каптерку” возле выхода, где хранится всякое хозяйственно–техническое барахло, какие–то коробки, большие телеантенны и т.д. Он рылся там, грохотал чем–то, потом слышен был звук, как будто сгребают осколки разбитой посуды, – в общем, отвел душу, глубоко засунув свой нос в обычный хозяйственный чулан. Наконец, ушел и этот – пошли сперва на 2–й, а потом, через полчаса примерно (у нас рылись дольше, по–моему) – на “контрольную”.
