На местное начальство появление Глеба и адвоката тоже произвело заметное впечатление – это я почувствовал в ближайшее же время, как вышел со свиданки.
На свиданке, как еще идя туда к Глебу, я увидел – тоже ремонт! Совсем обалдели, как лето – везде ремонты, всюду краска, штукатурка, не пройти, не измазавшись. На 2–м этаже к вечеру предпоследнего дня, когда нас осталось всего трое – новые дневальные тоже затеяли ремонт в дальних, пустых комнатах, расставили по коридору все свое ремонтное барахло, откуда–то вытащенное, тоже затруднив проход.
Свиданка прошла на этот раз хорошо, – как я и надеялся, после двух последних – с лютым холодом в январе и с дикими болями у меня в животе в марте – получился настоящий маленький праздник. Мы почти не ругались с матерью; правда, когда сдавали передачу, произошел небольшой инцидент, имевший, как потом выяснилось, последствия.
Вышел со свиданки – и за забором, в толпе ждущих вывода на работу, вижу вдруг азербайджанца с 11–го, бывшего подметальщика, того, что все мне подмигивал и называл своим другом. У него я тут же и спросил, не переехали ли еще из блатной секции в отремонтированную (при каковом переезде без меня могли бы пропасть все мои вещи). Он сказал, что нет, а затем удивил меня безмерно: оказалось, он пришел не вывода на работу ждать, как я думал, а – встречать меня; более того, приходил с той же целью, перепутав дни, и вчера утром! Вот уж не ожидал я от него! – но, тем не менее, был ему за такую заботу искренне благодарен, и он на своем богатырском плече :) допер мой баул прямо в барак, до моего проходняка.
Ремонт, оказалось, еще далек от завершения: одновременно красят пол и кладут посреди его линолеум – ни тот, ни другой процесс не закончены, осталось еще где–то четверть секции. Плинтуса тоже положены не все, светильников нет вообще, и на их крючках висят гирляндой удлиннители, подключенные в розетку “фазы” в “фойе” (из 6–ти розеток там теперь 2 постоянно заняты – холодильником и этим удлиннителем). Самое же загадочное и, похоже, безумное – в торцевой стене секции, со стороны “фойе”, пробивают на уровне пола какие–то дыры – по слухам, хотят вроде бы провести трубы и поставить умывальник в самой секции. Зачем???!!! Но насчет переезда и потери вещей нервничал я на свиданке, как всегда, напрасно.
И еще 2 интересных события случились вчера. После обеда, в начале 3–го, вызывают вдруг в штаб, в 12–й кабинет – завхоз говорит, что, мол, там от тебя социальным работника что–то надо. Иду. Там сидит тетка в форме, при погонах, лицо знакомое, но как зовут – не знаю. И говорит мне: вот, мол, тут все вокруг только и говорят про Вас и Вашу инвалидность; а получаете ли Вы, мол, пенсию? :)) Я внутренне рассмеялся: “все говорят” вдруг – это несомненное эхо приезда Глеба, до этого обо мне тут уже давно не говорил никто. Я вкратце объяснил ей ситуацию с несуществующей моей пенсией, инвалидностью и ВТЭКом января 2008 г.; поговорили мы и про то, куда я поеду после освобождения; когда мне наконец оформят тут паспорт – по заявлению еще июля 2007 г., и т.д. Я расписался по ее просьбе в журнале – о том, видимо, что беседа, то бишь “социальная работа”, со мной проведена и местожительство мое выяснено – и на том мы расстались.
А вечером, между ужином и проверкой, вызывает к себе Палыч. И – т.к. мать перед свиданкой успела познакомиться с ним и поговорить обо мне – спрашивает сперва про рассказанный ею эпизод с кражей у меня колбасы. Эпизод давний, прошлогодний еще, ноябрь, по–моему, – но мать–то рассказала ему так, как будто это произошло недавно. Я сказал, что это было давно и я в принципе знаю, кто это сделал, но называть не хочу. (Да и ЧТО он им сделает, даже если я назову? Выговор вынесет? В ШИЗО отправит?..) А потом он спрашивает меня, ЧТО такое произошло там на свиданке, из–за чего на меня написали рапорт?
Значит, эта старая сука свиданщица, мразь, все же написала его, как обещала! Зовут Нина Васильевна (выяснила мать), немолодая уже, явно за 40 – и, как она сама нам рассказывала еще несколько свиданий назад, долгое время работала тут в охране периметра (т.е., видимо, стояла на вышке).
Написала–таки, тварь! А дело было так. Вот уже почти 3 года мать возит на эти свиданки шоколадные конфеты – суфле и “Лещину” – в пакетике, и до позавчерашнего дня все было нормально. Свиданщицы–контролерши просто тыкали их в пакетике прямо, не вынимая, выборочно, своими щупами – и все. Однако вчера эта старая сука увидев кулек, неожиданно заявила, что все обертки с конфет надо снять!
Я кратенько (причем без ругани, вежливо) ответил ей, что 3 года почти возили так, с обертками, и было все нормально – и отказался снимать эти фантики. Мне казалось, что проще не класть эти конфеты в передачу, чем заниматься столь явной и унизительной ерундой по приказу этой наглой твари! Однако мать взялась все–таки ободрать все конфеты – и та отдала ей кулек, сказав, что, мол, у себя в комнате сделаете, тогда и принесете. Мать сделала, отдала – и в результате, оставшись без оберток, почти все суфле уже засохло.
И вот, когда я спорил с этой старой сукой, отказываясь снимать обертки, она и заявила мне: “Не пререкайтесь со мной! Я сейчас на вас рапорт напишу!”. И написала–таки – что я “препятствовал приему (или досмотру, как–то так) передачи”, как мне сообщил Палыч.
Расспросил, что случилось на самом деле; сказал, что сегодня (точнее, это явствовало из его слов), еще до разговора со мной, сам ходил туда, в КДС, узнавать, но внятного ответа не получил – и свиданщицы, и их начальник Степанов молчат. Сказал, что еще будет разбираться с ними по этому рапорту, а мне грозит максимум выговор (я и так это знал). Я рассказал про 3–хлетнюю предысторию – и предположил, что это тоже эхо приезде Глеба; он согласился со мной, но несколько иначе: мол, из–за его приезда одну из свиданщиц (не эту, а маленькую, белобрысую и еще более злобную) попросили остаться до 6 часов – м.б., это их мелкая месть... Что ж, может быть.
Зашел, как всегда, у нас с ним разговор и об общих вопросах – от планов постройки тюрем на месте зон (я напомнил, как писали в “За волю” Паша Л. и Аня Петренко, про Штаммхайм и судьбу лидеров RAF в нем; для Палыча все это было новостью) до судеб России, менталитета ее населения, и т.п. То ли он хотел выспросить меня об этом, то ли что еще – но мать поразило, что в беседе с ней Палыч о моем якобы “разжигании розни” говорил совсем не таким сочувственным тоном, как в том году со мной (что, мол, я и впрямь сижу ни за что), а скорее наоборот. В ответ на мой, давно созревший и наконец–то удачно ввернутый в разговор вопрос рассказал он и кое–что о себе. Сказал, что работает “мусором” на зоне только 16 лет (с 94–го?),а до того был инженером в области сельского хозяйства. И, 16 лет назад, на каком–то собрании в Тоншаеве, будучи представлен тогдашнему губернатору области Немцову как самый молодой инженер в этой сфере, подвергся с его стороны разносу и заявлению, что он ничего не смыслит в с/х. После чего, видимо, был уволен (детали этого рассказа я, увы, не запомнил). Видимо, пошел в зону по тем же причинам, что и та свиданщица (она тоже успела затронуть эту тему в “пререканиях” со мной :) – другой работы не было... Что ж, добился немалого – стал аж майором, здесь их не так уж много; но, ей–богу, лучше бы он избрал что–нибудь другое в жизни, хоть и уехав из области. Я, по крайней мере, искренне посоветовал ему бросить эту работу.
Да, заодно, говоря о моих вещах, что их не надо трогать, стояли и будут стоять у меня под шконкой, и об ужасах прошедшей зимы, – зацепили мы с ним наконец и вопрос о том, ЧТО должно быть в тумбочках. На мой вопрос он наконец–то назвал источник этого “мыльно–рыльного” идиотизма: оказалось, это приказ по ФСИНу, причем секретный – “для служебного пользования”, т.е. для меня заведомо недействительный. При этом Палыч этак сочувственно рассмеялся на мои слова о том, что есть в “ПВР” “список запрещенных предметов”, с которым я не могу согласиться, но могу хоть как–то понять; однако нет и не может быть никакого списка разрешенных предметов.
