Пришел “домой” с двумя буханками хлеба, но при явной температуре даже боялся начинать есть – вдруг опять все станет комом в желудке и начнет рвать, как в январе! Но потом, уже полчетвертого, все же решился, поел хлеб с ларьковским же паштетом, запил соком, – вроде ничего, все нормально.
Делал этому тупорылому “телефонисту” жалобу, которую он собирается отправлять куда–то по инстанциям, обо всех безобразиях, творящихся в зоне, – барак, столовка, баня, и т.д. и т.п. Докопался до меня, чтобы я под эти факты искал ему в УИК нарушаемый администрацией статьи, ну и отредактировал заодно. Под это дело дал мне таблетку парацетамола, и вроде бы температура прошла, но было какое–то общее слабое, болезненное и странное состояние, – как будто бы я озираюсь по сторонам и никак не могу понять, где же я нахожусь. Но это было уже после ужина. А до ужина я провалялся с температурой, пытался было заснуть, но не заснул; и такое омерзение, такая ненависть к себе и ко всему окружающему душила – и за эти напрасно потраченные деньги (за 22 дней, со 2 марта – уже 1076 руб. Только на этих блатных мразей, на их нужды, почти что по 100 рублей в день!..), и за то, что так глупо попал сюда и так бессмысленно провожу здесь жизнь, теряю невозвратные годы, и вообще за все на свете, – что главной мыслью было: жаль, как безумно жаль, что я не разбился тогда, падая с окна! Ударился головой, сломал позвоночник, – и все–таки, блин, живой, непонятно зачем!..
С утра опять была температура, но от 2–й таблетки парацетамола вроде прошла.
15.3.09. 9–07
Вчера перед самой проверкой дозвонилась мать, и я только успел ей сказать, что мне получше, температуры уже нет, – как после проверки опять точно то же, что и накануне: дикий озноб, такой, что ноги в 2–х парах толстых носков я накрыл своей толстенной двухслойной телогрейкой – и все равно не мог согреть. Так вот, буквально трясясь от озноба, кое–как собрался и поплелся в столовку; съел там суп. Пришел – озноба уже нет, просто обычная температура, жар. Лежал часа полтора, до 4–х; потом вроде стало получше, смог даже перекусить. В общем–то, к вечеру жар прошел сам собой, без всяких таблеток; но то же самое “заботливое” чмо, что и накануне, когда уже он прошел, принесло–таки мне таблетку аспирина с наставлением выпить ее на ночь. Я оставил ее на сегодня – м.б., после проверки опять начнет колотить, тогда она пригодится.
По сведениям матери, “ребята” там, на воле, потихонечку, ни шатко, ни валко занимаются выпуском этой злосчастной книжки обо мне. Паша сделал макет, – это отлично. Но деньги так и не собраны, и даже обзвонить обещавших дать денег правозащитников никто не хочет и не спешит. Типографию пока тоже не нашли. Не говоря уж обо всем большом комплексе мероприятий, которые необходимо проводить с этой книжкой, если даже она и выйдет. У этих товарищей она – экземпляров 400 из всех 500–т будет просто лежать где–нибудь, у кого–нибудь из них на квартире. Но я очень сильно удивлюсь, если вообще она будет напечатана...
Обидно, конечно, и грустно, что жизнь кончена в 35 лет. Но это так, увы, и ничего хорошего впереди уже не будет, – только тоскливое ожидание смерти. Скорей бы уж... “Нам рано жить воспоминаньями,/Какими бы ни были они,/Живем, как прежде, ожиданьями/Еще не встреченной зари...” Увы, это уже не обо мне. Жизнь кончена, да и была ли она вообще?.. Нечего вспомнить. Промелькнула... Для матери самые счастливые – это наши поездки на теплоходе, а для меня? Вспомнил опять Ленку... Все время ее вспоминаю, хотя все уже кончено. Возвращаться некуда. Люблю ли я ее до сих пор? Ее, или только прошлые воспоминания о ней, когда казалось, что все еще наладится?.. Жалко, что не удалась, не сложилась личная жизнь, но, с другой стороны, теперь ясно, что это вообще не для меня, что она мне и не нужна, так что жалеть об этом не стоит. Не сложилась... Никому не нужен, не был нужен никогда и никогда не будешь. По крайней мере, бескорыстно. А поживиться с меня нечем... Нечего и вспомнить, – вот как я лежал еще в 2002 г. у Ленки в комнате, на диване, вечером, перед сном, смотрел на люстру и думал, изумляясь, как я сюда попал и что я здесь делаю... А самые счастливые мгновения – единственное, что, м.б., можно вспомнить хорошего за всю–то свою непутевую жизнь, – это было уже давно, еще в 1997 г., и так мимолетно, так коротко, что и вспоминать–то, по сути, нечего.
16.3.09. 18–05
Отрядник, как и ожидалось, явился сегодня (понедельник) на зарядку, причем даже раньше, чем обычно: она еще не успела начаться! Но я все же успел выйти еще раньше его, буквально на какие–то секунды. Больше он с тура не появлялся, но, м.б., придет сейчас вечером. Побриться после завтрака, как уже несколько дней планировал сделать именно сегодня, я, разумеется, забыл. Не забыть бы хоть завтра – уже будет ровно 10 дней с последнего раза. Тупорылые мрази, и блатные, и не блатные, повадились теперь прямо с утра выключать в секции свет, так что для традиционной ежеутренней проверки одежды на вшивость мне приходится усаживаться на другую сторону шконки, в другой проходняк, куда падает свет из окна (но его то и дело кто–то загораживает).
На улице по утрам еще сильный мороз, днем вчера и сегодня было не так солнечно и тепло, несколько пасмурно и туманно, но не так уж и холодно. Достал вчера демисезонный шарф, но сегодня уже не решился – а зря, днем в зимнем было жарковато.
Замучили эти проклятые язвы на ногах, да еще мизинец на левой, здоровой, где я в последнюю баню так неосторожно оторвал почти весь ноготь. Все это болит – и мизинец (особенно, хотя сегодня и послабее, чем вчера), и язвы, которые сильно сдавливает голенище зашнурованного ботинка. К тому же, и на правой ноге тоже 1 или 2 укуса вшей превратились уже в такие же язвы, адски чешутся и болят, когда зашнуруешь ботинок. Изнанка и длинных синтетических носков, присланных Глебом Эделевым, и финских спортивных брюк, купленных матерью в 2007 – вся в крови и засохшем гное и т.п. с этих язв. И я далеко не уверен, удастся ли стирмужику, при его лени и безалаберности, отстирать носки.
Пишу, а в том конце секции вот уже с полчаса раздается дикий, истерический, сатанинский хохот всей этой блатной “ботвы”. Над чем уж они там так ржут, не знаю, но местами смех доходит до тоненького, заливистого визга, практически женского (не отличишь на слух!) и кажется, что пора вызывать “скорую”... После обеда эта банда вдруг стала звать всех “мужиков” в “культяшку”. Я, не сомневаясь, что это очередная комиссия, пошел, чтобы убедиться в новом несчастье лично. Но нет – там на столе стояла банка с чифиром и поднос с карамельками. Я бы тотчас ушел, но они меня уже увидели... Короче, стали говорить, что у такого–то (имя и фамилия абсолютно незнакомые) сегодня день рождения. В помещении, м.б., и был один совсем новенький, молодой парнишка; но когда сказали, что “имениннику” сегодня исполнилось 45 лет, стало окончательно ясно, что это не из присутствующих, а из той воровской сволочи на воле, дни рождения (как, впрочем, и смерти иногда, но только в траурной, понятно, тональности) они порой тут отмечают. Хлебали свой чифир и дружно каркали: “Жизнь ворам!”. Звучало верноподданнически, почти как “Хайль Гитлер!”. А впрочем, какая разница?.. “Смерть ворам!” – единственное, что возникало при этом у меня в голове и чем я мог бы им ответить, но для чего? Зачем метать бисер перед свиньями, доказывать что–то заведомо уголовной сволочи, превратившей зоновский барак в бандитский притон? Нет, это надо будет во весь голос говорить, доказывать и реализовывать на воле (если доживу). Чифир их пить я не стал, как они (с подачи “телефониста”) ни пытались всей своей кодлой меня уговорить или же заставить...
Началась 105–я от конца срока неделя. Осталось мне ровно 734 дня заключения.
17.3.09. 15–54
Только успел наконец–то утром побриться, проверить одежду, замотать взятым у соседа–алкаша бинтом язвы на обеих ногах и мизинец с содранным ногтем на левой, да смазать спину мазью, чтоб не так болела (ортофен вчера кончился) – ровно в 10 утра приперлась шмон–бригада! Шмон был очень тяжелый и неприятный, даже перед Новым годом такого не было. У меня расшвыряли все книги и бумаги под изголовьем матраса, сорвали и вывернули на шконку все висящие над изголовьем пакеты с хлебом, газетами, всякой прочей мелочью; вытрясли банный пакт и все, что лежало за шконкой; наконец, залезли в мой продуктовый баул и повыкидали оттуда в общую кучу половину пакетов. Вид был буквально как после погрома (а это он, собственно, и был)! Полчаса, если не больше, я раскладывали и развешивал это все по местам. Ничего не пропало, за исключением того, что эти ублюдки зачем–то (чтобы ближе добраться до моего баула?) сняли щит вшивого дедушки, моего соседа, и воткнутая в него запасная заточка, разумеется, пропала. Основная – на счастье, хотя раньше казалось, что это может плохо кончиться – выпала из тайника в том же щите, и ее подобрали соседи.
