Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Пережив несколько довольно неприятных для своего самолюбия минут 20 октября, Сталин тем не менее явился на следующий день на заседание ЦК, на котором была принята предложенная им повестка работы II Всероссийского съезда Советов. Судя по всему, именно тогда был наконец-то определен час выступления. «Положение правительства непрочно, — писал вождь, — его необходимо свергнуть, чего бы это ни стоило. Всякое промедление смерти подобно!»

Открытие съезда было перенесено на 25 октября, и именно тогда Ленин произнес свое знаменитое: «Сегодня — рано: завтра — поздно». И это отнюдь не было игрой слов. 24 октября в Питер приехали еще не все делегаты съезда, а 26 октября съезд уже начал бы свою работу. «Мы, — заявил Ленин, — должны действовать 25 октября — в день открытия съезда, так, чтобы сказать ему — вот власть...» Иными словами, надо было сделать все так, чтобы съезд был поставлен перед фактом и не смог принять самостоятельного решения. Что ж, все в стиле большевиков: обмануть, опередить... Вот только обманут они в конечном счете самих себя...

Впрочем, существует и другая версия этого самого «рано-поздно». И все дело было в том, что Временное правительство намеревалось в те самые дни заключить сепаратный мир с воевавшими на стороне Германии государствами. Понятно, что оплатившего все расходы «купца революции» Парвуса подобное положение дел не устраивало, и он усилил нажим на Ленина. Но, с другой стороны, этот мир был нежелателен и самому Ильичу, поскольку в известной степени выбивал у него из-под ног почву.

Да и как знать, не планировал ли непредсказуемый Керенский сделать следующий шаг по выходу из войны и начать переговоры с Германией.

* * *

Тем не менее, когда с высоты сегодняшнего дня читаешь все эти «рано» и «поздно», ничего, кроме грустной улыбки, они вызвать не могут. И чего бы стоили все эти заседания и переодевания вождя, если бы не Керенский. Злой гений русской революции, он и здесь сказал свое веское слово, и, судя по его переговорам со Ставкой, совершенно не опасался «каких-либо волнений». Но, в конце концов, очнулся и он. В Петроград были вызваны войска с фронта, по улицам разъезжали казачьи патрули, и Временное правительство намеревалось за день до начала работы II съезда взять Смольный и арестовать лидеров большевистской партии.

Петроградские гостиницы и общежития были буквально набиты офицерами, готовыми вступить в бой с большевиками. Но... так и не вступили. Сгубил русский беспорядок. И вместо того чтобы серьезно готовиться к выступлению, офицеры, по свидетельству очевидцев, «лишь бестолково собираются группами, суетятся и не знают, куда им приткнуться. Оружия, кроме шашек и револьверов, у них нет, распоряжений со стороны военного начальства о том, чтобы куда-нибудь явиться, сорганизоваться, никаких не получается, и приходится ждать, как стаду баранов... На военных верхах царит полнейший хаос... Александр Федорович, конечно, занят «высшею политикой»...»

Завидное хладнокровие (или не столь завидную глупость) проявил Александр Федорович и 24 октября, в день, когда подготовка к перевороту шла полным ходом. Заявив на заседании Совета республики, что он никогда не стремился к «неоправданным репрессиям», он в то же время отметил, что большевики так и не освободились от ошибок. А потому и запросил одобрение на решительные меры.

Но куда там... Сразу же начались споры, и Совет Российской республики 122 голосами против 102 осудил деятельность правительства и потребовал от «Комитета общественного спасения» «ликвидировать конфликт с большевиками». И это за день до своего разгона!

Одним словом, все было, как всегда: по-русски бестолково. И надо ли удивляться тому, что, вместо того чтобы нанести мощный удар по всему фронту, Керенский ограничился только нападением 24 октября на типографию «Рабочий путь». Конфисковав дневной выпуск, юнкера уничтожили несколько матриц, опечатали вход в типографию и выставили охрану.

Уже через час в Смольном состоялось заседание ЦК, и на нем было принято решение отбить типографию и наладить выпуск газеты. Сталин на заседании отсутствовал, что вполне понятно: как главный редактор он был уже на месте и принимал соответствующие меры для выпуска газеты. И в 11 часов утра газета вышла из печати.

Днем Сталин выступил на очередном митинге в Политехническом институте. Куда, кстати, ему и принесла очередную записку вождя Фофанова. А затем он... пропал! Что, конечно же, не может не показаться на первый взгляд странным. Вообще, принято считать, что в сентябре — октябре 1917-го Сталин, по словам Дейчера, «отошел даже уже не в тень, в сумерки». Его уход в политическое небытие объяснялся в первую очередь тем, что в конце августа из тюрем вышли все видные большевики, и Сталин перестал играть заглавную роль в партии.

Вот только так ли это было на самом деле? И действительно ли один из главных партийцев, отдавший столько сил революции, в этой самой революции участия не принимал? Конечно, Троцкий воспользуется случаем и язвительно будет говорить о Сталине как о человеке, пропустившем революцию. «Когда между актерами, — напишет он в воспоминаниях, — распределялись роли в этой драме, никто не упомянул имени Сталина и не предложил для него никакого поручения. Он просто выпал из игры».

Да, в отличие от Бубнова, Дзержинского, Милютина, Подвойского и многих других, имени Сталина не оказалось в списке ответственных назначений. Нашли дело даже «предателю» Каменеву, которому поручили вести переговоры с левыми эсерами, но при этом забыли про человека, который столько сделал летом для спасения партии и самого вождя! Только вот забыли ли? И неужели такой человек, как Сталин, поддавшись мелочным обидам, не пошел бы на большевистский праздник из-за какого-то там Троцкого?

Да, конечно, пошел бы, если бы... не Ленин! А вернее, его панический страх оказаться в тюрьме. Кто мог спасти его в случае провала вооруженного восстания? Луначарский? Каменев? Зиновьев? Или, может быть, Троцкий? Тысячу раз нет! Его мог спасти только один человек, и этим человеком был старый и испытанный подпольщик Коба, Иванович и он же Нижарадзе! И сам того не ведая, ближе всех к возможной истине оказался не кто иной, как сам Троцкий!

«Возвращение к работе временно оторванных от нее членов ЦК, — говорил он, — отбрасывает его (Сталина. — Прим. авт.) от той выдающейся роли, которую он занял в период съезда. Его работа разворачивается в закрытом сосуде, неведомая для масс, незаметная для врагов».

Лев Давидович ошибался. Никто никуда Сталина не отбрасывал. Да и какая могла быть оторванность, если «связь с Лениным», по словам того же Троцкого, «поддерживалась главным образом через Сталина». И вряд ли Ленин оставил бы не у дел в самый решающий момент человека, которому не было равных по части устроения заговоров и вооруженных выступлений. Да и кого он мог поставить рядом со Сталиным, который чуть ли не два десятка лет ходил по лезвию бритвы и не только остался жив, но и выбился на самый верх большевистской партии.

Что же остается? А остается та самая работа в «закрытом сосуде», неведомая для масс и незаметная для врагов! И в этом была, вероятно, разгадка «оторванности» Сталина от революции, ибо он был призван обеспечивать безопасность вождя, которую тот, судя по всему, ставил куда выше всех мировых революций вместе взятых.

Его не было в Смольном! А что ему там было делать? Привлекать совершенно не нужное сейчас ни ему, ни Ленину внимание? Да и что делать «миротворцу», каким его уже знали в определенных кругах, в этом большевистском вертепе? И чтобы обезопасить себя (а заодно и Ленина), Сталину надо было держаться как можно дальше от Смольного, вокруг которого, надо полагать, собрались не только сочувствовавшие большевикам. Возможно, именно этим и можно объяснить то, что всего за день до переворота в своей последней предреволюционной статье «Что нам нужно?» он писал... о возможности бескровного переворота. И, упрекая за «роковую ошибку» всех тех, кто передал власть в Феврале Временному правительству, требовал «эту ошибку исправить теперь же». Но... мирным путем.

72
{"b":"248612","o":1}