Не радовала его и предстоящая зима с ее 50-градусными морозами. О побеге нельзя было даже и мечтать. Ледяной ветер и страшная пурга убили бы каждого, кто осмелился бы бросить вызов царившему за Полярным кругом белому безмолвию. Что там говорить, гиблое место! И не случайно вечный покой в вечной мерзлоте тундры нашли покончивший с собой соратник Ленина Дубровинский и умерший от чахотки Сурен Спандарян.

Тем не менее на совещании ЦК РСДРП 27 июля было решено организовать Кобе и Свердлову побег, о чем Малиновский тут же проинформировал департамент полиции. И в конце августа енисейские жандармы получили указание Москвы «принять все необходимые меры».

Поначалу Кобу «водворили» в село Монастырское, где он повел себя, мягко говоря, весьма странно. «По неписаному закону, — рассказывала жена большевика Филиппа Захарова, — принято было, что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я.М. Свердлов и Филипп, работала в это время в селе Монастырском... туда как раз и должен был прибыть Сталин.

Дубровинского уже не было в живых, Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров, да к тому же слышавший от Дубровинского бесстрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественней встретить Сталина.

Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь. Прибыл! Пришел в приготовленную для него комнату и... больше из нее не показывался! Доклада о положении в России он так и не сделал.

Свердлов был очень смущен. Но еще больше смутиться ему пришлось после того, как Сталина отправили в назначенную ему деревню Курейку и он захватил с собой в полное свое владение все книги Дубровинского. А между тем ссыльные еще до его приезда по общей договоренности решили, что библиотека Дубровинского в память о нем будет считаться общей.

Горячий Филипп поехал объясняться. Однако не чувствовавший никаких угрызений совести Сталин принял его так, как царский генерал мог бы принять рядового солдата, осмелившегося предстать перед ним с какими-то требованиями. Возмущенный Филипп (возмущались все!) на всю жизнь сохранил осадок от этого разговора и никогда не менял создавшегося у него нелестного мнения о Сталине».

Библиотеку он действительно увез, и жена Захарова ошибалась только в одном: из Монастырского он был направлен не в Курейку, а в Мироедиху, расположенную в двадцати пяти верстах южнее Монастырского.

С первых же дней ссылки он почувствовал все прелести этого проклятого Богом и забытого людьми места. Болота, тучи мошкары и комаров, лихорадка... А что будет с ним, одетым в обычное пальто и фетровую шляпу, зимой, когда ударят страшные морозы и великий холод закует в лед могучий Енисей? Помимо веры в мировую революцию, у него больше ничего не было, а зимовать в Заполярье без денег было смерти подобно...

Да и с верой тоже было не важно. После ленских расстрелов революционный подъем шел на убыль, и сам Ленин с грустью заявил, что революции им не увидеть... А Ленину он верить привык, несмотря ни на что. Порой, конечно, мелькало: хорошо ему там в женевах, и тепло, и сытно, и деньги привезут. И... никаких тебе комаров... А он? Ежедневное хождение по лезвию бритвы и игра в прятки с жандармами, аресты, ссылки и... Енисей! Как награда...

С неожиданной злостью он вспомнил окружавших Ленина людей: сытых и ухоженных. Посмотрел бы он на них в той развалюхе, где его поселил местный пристав! А может... лучше ему к ним? К свету да теплу, где не надо каждую минуту оглядываться и отгонять сосущую кровь мошкару!

Он вздохнул. Нет, пока рано. Не примут. Да и зачем он им там? Конечно, Ленин ценит его, да как-то не так! Да и кто он для него? Исполнитель! Самый обыкновенный исполнитель, только и всего... Как этот головорез Камо для него самого. А он хотел большего, много большего...

А этот «русский Бебель», как называл Малиновского Ленин? Неужели он на самом деле работал на охранку? Впрочем, чего удивительного! И разве мало он видел партийных организаций, члены которых чуть ли не полностью состояли на связи с жандармами. С ним самим не раз беседовали на эту тему ласковые люди, которые в любую минуту могли предложить сладкого чая, хорошего табаку и... ссылку к черту на кулички!

Да, Ленин верил «брату» Роману безоговорочно. А может быть, потому и верил, что знал! И использовал как двойного агента! От этой мысли Кобе становилось не по себе. Ведь если все так оно и было на самом деле, то им просто пожертвовали, как жертвуют во время шахматной партии слабой фигурой!

Впрочем, какая теперь разница? Игра шла нешуточная, и ставки в ней были огромные. Шутка ли сказать: власть в России! И что стоил в этой игре по-крупному какой-там пусть и некогда сильный козырь! И не надо понапрасну изводить себя подобными рассуждениями. А что надо? Только одно, не верить никому и... делать свое дело...

И забегая вперед, надо заметить, что в подобных рассуждениях, а Сталин не мог не думать о подобных вещах, была достаточно большая доля истины. И, наверное, не случайно сам Малиновский на состоявшемся над ним суде 5 ноября 1918 года неожиданно для всех воскликнул: «Ленину должна быть известна моя связь с полицией!»

Что ж, вполне возможно... Как бы ни покрывали Малиновского позором, но для партии он, как это не покажется странным, сделал куда больше, чем для охранки, что в конце концов признали сами ее руководители. А это дорогого стоило. Да говоря откровенно, ничего особенного в двойных агентах не было. Эта был обычный прием в тех сложных играх, в которые играли политики в своей борьбе за власть. Придет время, и сам Сталин отвернется из-за подобного подозрения от Рихарда Зорге...

Но все это будет потом, а пока его снова перевели, на этот раз в село Костино, и ему надо было решать куда более насущные проблемы и где-то доставать деньги на дрова и теплую одежду. Для начала он обратился к туруханскому приставу. «Сим имею честь заявить, — писал он, — что постоянных источников существования у меня не имеется, в виду чего и прошу сделать представление, куда следует, чтобы мне выдавали положенное пособие».

Пособие ему дали. Целых 15 рублей. Но в суровых условиях Заполярья этой суммы было крайне мало, и Сталин обратился в Краков к Г.Е. Зиновьеву: «Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег. Если нужна моя помощь, напишите, приеду немедля...» Странное обещание! «Приеду немедля!» Вот только откуда такая уверенность? Можно подумать, что он сослан не за Полярный круг, а куда-нибудь под Рязань!

Ему вторили и жившие от него в пятнадцати верстах Свердлов и Голощекин в своем послании... Роману Малиновскому! «Если у тебя будут деньги, — писал ему Свердлов, — для меня или Васьки, то посылай...»

Лучшего адресата Свердлов не нашел, и тем не менее на совещании ЦК РСДРП(б) 1 октября было принято решение выслать Сталину и Свердлову на побег 100 рублей. Вскоре пришли деньги и от Аллилуева с Бадаевым, которых просил уже сам Сталин.

В предупрежденной еще летом полиции прекрасно понимали, для чего были нужны деньги ссыльному Джугашвили, и 18 декабря 1913 года директор департамента полиции С. Белецкий направил енисейскому губернатору телеграмму следующего содержания: «Яков Свердлов, Иосиф Джугашвили намереваются бежать. Благоволите принять меры...»

Благоволили, конечно, и в середине марта Сталина вместе со Свердловым «водворили» в поселок Курейку, в ста восьмидесяти километрах от Монастырского по Енисею и в восьмидесяти за Полярным кругом. Да, это был удар! О побеге нельзя было теперь даже и мечтать. За короткое северное лето в Курейку заходил только один пароход, а весной и зимой — не было вообще никакой связи.

Поселились они на квартире у Алексея Яковлевича Тарасева. Впрочем, выбор был невелик, в Курейке было всего... восемь домов. Но даже здесь, на самом краю земли, Сталин остался верным себе и очень быстро рассорился со Свердловым, с которым он поначалу жил под одной крышей.