Что оставалось делать молодому человеку, который попадал в такую затхлую и тяжелую атмосферу? Да только одно: подстраиваться под нее с помощью тех самых средств, которые и лежали в основе жизни в семинарии. То есть с помощью лжи, неверия, подозрительности ко всем. С годами ненависть его становилась все тяжелее, и ничего удивительного в том, что он, в конце концов, с такой страстью ухватился за марксизм, не было. Поскольку именно в нем он увидел средство дать своей ненависти выход.

После исключения Сталина из семинарии началась третья фаза его духовного созревания. И какой она могла быть, можно хорошо себе представить по словам все того же друга детства И. Иремашвили. «Он, — рассказывал Иремашвили позже, — покинул семинарию, исполненный горькой и злобной ненависти к школьному начальству, буржуазии и всему тому, что было в стране воплощением царизма».

И все же самым главным для того периода стало то, что Сталин окончательно определился с идентификацией собственного «я», став профессиональным революционером. Но даже тогда все было далеко не так просто, и именно поэтому, начитавшись книг о благородных разбойниках, Сталин был настроен романтически. Потому и отождествлял себя с тем самым Кобой, о котором мы уже рассказывали в начале книги. Что, конечно же, послужило нарциссическому усилению его еще полностью не сложившейся идентификации.

Современное учение о «нарциссизме» позволяет хорошо понять механизм тех расстройств, которые находят свое видимое проявление в неудачных попытках личности установить нормальные контакты с конкретным и абстрактным миром. И все дело в том, что нарциссическая личность воспринимает только ту данность, которая соответствует ее желаниям, мыслям и чувствам. Поэтому все вещи и лица вне этого эгоцентрического круга не заслуживают внимания, а все, что делают другие люди, оценивается и интерпретируется исключительно относительно собственной личности.

При высокой степени выраженности нарциссических механизмов, которые, как известно, могут достигать мессианских масштабов, постулат собственной непогрешимости и неконтролируемой абсолютной власти может завести столь далеко, что в тот момент, когда малейшая критика или действие ставит под угрозу идеал, созданный собственным воображением, источник такой критики подвергается беспощадным преследованиям вплоть до физического уничтожения.

И вряд ли можно найти лучший пример в этом отношении, нежели Троцкий. Мало того, что Сталин сделал его изгоем и врагом революции, он еще и убил его. Он мог бы простить ему все, что угодно, но только не обвинения в бездарности.

Именно этот двойной стандарт отрицательно сказался на способности Сталина правильно и объективно оценивать действительность. Возможно, что и истинная причина возникновения культа Сталина кроется отнюдь не в заслугах великого вождя (да и какие у него были заслуги в 1929 году), а в его нарциссической мании величия, которую так тонко уловили окружавшие его и, что самое главное, подчиненные ему люди. И Сталин уже тогда слышал не то, что заслуживал, а то, что больше всего хотел слышать...

Посчитав свое изгнание актом дискриминации, Сталин стал полноценным членом того боевого кадрового состава, который Ленин назвал «авангардом рабочего класса». Это приобщение сыграло свою положительную роль, поскольку он не только обрел достойное его дело, но и боевых соратников. И после всех перенесенных им уничижений наконец-то смог почувствовать себя хоть что-то значившим человеком.

Но и здесь не обошлось без Фрейда, поскольку именно такие политические группировки самым что ни на есть естественным образом апеллировали к нарциссическим предрассудкам, которые укрепляли в них солидарность и внутреннюю замкнутость. Само собой понятно, что степень группового нарциссизма соответствует дефициту реальной удовлетворенности своим существованием отдельного индивидуума. И теперь даже несколько снисходительное отношение к нему старших товарищей не действовало на Сталина столь угнетающе, хотя и не нравилось.

Ну и, наконец, четвертой фазой формирования Сталина стали те 16 лет, которые он провел в подполье, тюрьмах и ссылках. И вполне понятно, что все пережитое им за это время еще более усилило его равнодушие к страданиям других, расчетливость и коварство, без которых в подполье нечего было и делать, и, конечно же, подозрительность.

Иначе и не могло быть. В условиях тотальной слежки за революционерами и проникновения в их ряды провокаторов выживал только тот, кто сам становился изощренным игроком. Иначе... тюрьма и каторга... Все это не могло не привести к тому, что заматеревший подпольщик все больше превращался в этакого одинокого волка, который никогда не раскрывал душу даже своим самым близким коллегам. О друзьях здесь речь вообще не идет.

Как это ни печально, но комфортнее всего он чувствовал себя в компании уголовников и других темных личностей, что не могло не отразиться, в свою очередь, на его характере и психике.

Так, Сталин превращался, с одной стороны, в грубого и всегда готового на месть человека, который обладал какой-то гипертрофической чувствительностью даже к самой незначительной обиде или оказанным ему пренебрежением, что также являлось самым типичным признаком нарциссизма.

Психологи давно уже установили, что те лица, которые подвергались в детстве, да и в молодости, жестоким истязаниям, в той или иной степени были подвержены садизму. И, как доказал Э. Фромм, особое значение для возникновения садизма имеет то чувство бессилия, с каким ребенок или уже даже взрослый человек подвергался в свое время истязаниям. И неважно каким: физическим или моральным. Среди них Фромм выделял так называемые диктаторские наказания: «строгость способна внушить страх, жестко не ограничена и не находится в разумном соотношении с конкретным поступком, а зависит лишь исключительно от садизма наказующего».

Со всем этим Сталин столкнулся и дома, и в семинарии и, конечно же, в тюрьмах и ссылках. И когда говорят о причинах сталинского садизма, то имеют в виду не только столь благоприятные для этого условия, в которых он пребывал чуть ли не всю свою жизнь. Его садизм имел и социальные корни. Советская система с первого дня своего существования отличалась крайне жестоким духом, и работавшие в ней люди так или иначе пропитывались этой самой жестокостью.

Расстрелы и насилие постепенно становились привычными и рассматривались как часть повседневной работы, и с этой точки зрения советская система явилась, наверное, самой благодатной почвой для возникновения садизма. И неудивительно, что Фромм считал Сталина ярчайшим представителем так называемого несексуального садизма. Именно он приказал применять пытки к политическим заключенным, и следователи НКВД прекрасно усвоили эту страшную науку.

Но наибольшее наслаждение Сталин получал от душевных истязаний, которым подвергал своих врагов, когда держал свои жертвы как бы в подвешенном состоянии между выражениями искренней симпатии и неожиданным оглашением смертного приговора.

Достаточно лишь вспомнить его издевательства над Молотовым, Хрущевым, Ворошиловым, Микояном, и особенно Бухариным, чтобы понять, какую радость он испытывал при виде их мучений. И именно здесь ярче всего проявилось то самое явление, которое и лежит в природе всякого садизма: страстное желание обладать абсолютной властью и ничем не ограниченной властью над живым существом. Эта власть позволяла доставлять физические и моральные страдания другим людям и приносила Сталину не только величайшее чувственное наслаждение, но и лишний раз подтверждала ощущение его абсолютного господства.

В свою очередь, осознание этого господства создавало иллюзию, что именно он способен решать проблему существования человека вообще. Такая иллюзия, по уверениям психоаналитиков, является объектом страстного вожделения для людей, напрочь лишенных творческой силы и малейшей искры радости. С этой стороны садизм, по выражению Фромма, является «превращением бессилия во всесилие. Это религия духовных калек».