Как всегда, не обошлось и без большевистской таинственности. ОГПУ знало о намерении находившегося в Париже меньшевистского правительства Грузии поднять восстание, но по каким-то своим причинам не приняло превентивных мер. Знал ли о грядущем восстании Сталин? Конечно, знал. И не от кого-нибудь, а от самого Берии. Почему допустил его? Знал только он один.

Но догадаться можно. Лучше всего на людей действуют не слова и увещевания, а наглядный пример. Возможно, именно таким примером и стало подавление восстания в Грузии. Чтобы другим неповадно было...

На состоявшемся сразу же после подавления восстания собрании партийных секретарей деревни Сталин назвал восстание в Грузии «бутафорским, не народным, а искусственным», и возможным оно стало только потому, что «в некоторых местах меньшевикам удалось вовлечь часть крестьянской массы». Однако уже на октябрьском пленуме ЦК он ушел от дешевой идеологии для малограмотных и назвал основной причиной грузинского бунта плохое экономическое положение крестьянства и очень высокие цены на промышленные товары.

На том же пленуме «крестьянофил» Зиновьев, как его окрестило московское студенчество, говорил о полном игнорировании партией коренных крестьянских интересов. «Крестьянством, — вещал он, — мы начинаем интересоваться лишь тогда, когда нужно брать продналог».

Новый защитник крестьян предложил покончить с грубой антирелигиозной пропагандой на селе, «окрестьянить народные комиссариаты и местные исполкомы и... увеличить число беспартийных крестьян. Повторил он и выдвинутый им еще в июне лозунг «Лицом к деревне», которым отныне должна была руководствоваться партия.

С лозунгом согласились все, поскольку понимали опасность дальнейшего пренебрежения к крестьянам. А вот с остальным... «Я думаю, — заявил Сталин, — что создание такой фракции означало бы начало организации политической партии крестьян. Я против... Руль должен остаться в руках партии теперь больше, чем когда бы то ни было. А потому лучше воздержаться от таких экспериментов...» Оно и понятно. Судьбы десятков миллионов людей и в конечном счете судьба страны его мало волновали, а вот возможность потерять «руль» пугала уже по-настоящему.

Возникла бурная дискуссия с Зиновьевым, и, в конце концов, слово «фракция» было заменено на «группу». Постановление пленума рекомендовало членам ЦК и ЦКК поехать на два-три месяца в деревню и своими глазами увидеть, как там обстоят дела.

Что же касается грузинского урока, то партия восприняла его как «тревожный сигнал» и решила пересмотреть всю свою политику в отношении деревни, чтобы избежать подобных эксцессов в будущем. Особенно проявил «заботу» о крестьянах Сталин, заговоривший о необходимости «чуткого подхода» к ним. В своем обращении к сельским секретарям он подчеркивал: «Не только учить беспартийных, но и учиться у них. А учиться нам есть чему».

Для оживления крестьянской жизни октябрьский пленум принял решение провести свободные выборы в Советы. Крестьяне и не думали идти в сельсоветы, где заседали одни коммунисты, и президиум ЦИК признал осенние выборы во всех областях, где доля участвовавших была ниже 35%, недействительными и провести в следующем году повторные выборы.

Лидеры партии намеревались таким образом привлечь беспартийных крестьян к работе в Советах, передав им часть полномочий совершенно непопулярных в деревне и малоэффективных сельских партийных ячеек. Что лишний раз говорило о непонимании всех тех процессов, которые происходили на селе. Позиции партии были очень слабы, и сельсоветы могли превратиться в оплот зажиточных крестьян, что, в конце концов, во многих районах и случилось.

Но как бы там ни было, пленум принял зиновьевский лозунг и провозгласил курс «Лицом к деревне», который должен был наложить свой отпечаток на всю внутриполитическую жизнь страны и изменить эту самую жизнь к лучшему.

Что и говорить, намерения были, конечно, благие, дело было за малым: действительно повернуться лицом к деревне в условиях становившейся все более могущественной системы партийной бюрократии, которая уже начинала сращиваться с хозяйственной и советской. Это и было главной причиной неэффективного управления советской экономикой.

Вот что писал об этом самом управлении председатель ВСНХ Ф. Дзержинский: «Из поездки своей... я вынес твердое убеждение о непригодности в настоящее время нашей системы управления, базирующейся на всеобщем недоверии, требующей от подчиненных органов всевозможных отчетов, справок, сведений.., губящей всякое живое дело и растрачивающей колоссальные средства и силы».

Комментарии, как принято говорить в подобных случаях, излишни, особенно если учесть, что эти слова принадлежат не какому-то там отъявленному оппозиционеру, а одному из ведущих партийцев. Впрочем, иначе и быть не могло, поскольку партия и на самом деле вырождалась. «Подавляющее большинство ее, — говорил Троцкому А. Иоффе, — во всяком случае, решающее большинство — чиновники; они гораздо больше заинтересованы в назначениях, повышениях, льготах, привилегиях, чем в вопросах социалистической теории или в событиях международной революции».

Были ли в стране люди, которые хотя бы теоретически разбирались в проблемах деревни и видели хоть какой-то свет в затянувшем деревню экономическом и политическом мраке? Наверное, были. Но беда их была в том, что их мало кто слушал, да и пробить воздвигнутую перед ними бюрократическую стену было для них делом уже безнадежным.

Что же касается партийной верхушки, то, мало что понимая в проблемах села, она всю свою деятельность сосредоточила на борьбе с Троцким, словно от этого зависела, по крайней мере, реставрация царизма. И повод для этого, как всегда, нашелся. Дело в том, что Троцкий решил уже «по-настоящему» сразиться с постоянно критиковавшими его «товарищами» по партии. И все основания для подобного выступления у него были. Ведь именно он, а отнюдь не Ленин, первым заговорил о возможности социалистической революции в отсталой стране еще в... 1905 году.

Тогда Ленин по своему обыкновению высмеял Троцкого. Как видно, только для того, чтобы в 1917-м согласиться с идеей перерастания буржузаной революции в социалистическую. В 1922 году Троцкий напомнил об этом открытии своей «перманентной революции», заявив, что «русская революция, перед которой непосредственно стоят буржуазные цели, не сможет, однако, на них остановиться». Что, в сущности, говорило о всем том же строительстве социализма в одной стране.

И вот теперь, когда, по сути дела, человеку, который опередил самого Ленина, ставили в вину его отход от ленинизма и все время припоминали его далеко не большевистское прошлое, Троцкий не мог больше смолчать. В предисловии к вышедшему в июне 1924 года третьему тому своих сочинений, названным им «Уроки Октября», он поведал стране как о самой революции, так и о прошлом тех, кто так старательно критиковал его. Для чего он и подверг уничижительной критике поведение в октябре 1917 года Зиновьева и Каменева, «которые проводили ложную политику». При этом Лев Давидович повел речь о событиях 1917-го таким образом, что у всех читавших его статью не оставалось и тени сомнения: в том, что революция произошла в России, она обязана именно ему и никому другому! Более того, каждый, кто читал «Уроки Октября», приходил к неизбежному выводу: в стране был только один человек, способный понимать всю сложность ситуации и вести ее к светлому будущему. И этим человеком был не кто иной, как сам Лев Давидович Троцкий.

Если же рассматривать «Уроки Октября» с точки зрения политики, то это был вызов тем «отдельным товарищам», которые ничего не понимали и ничего не умели. Ни в политике, ни в экономике. «Отдельные товарищи» все поняли как надо и нанесли ответный удар. Как и всегда в таких случаях, в средствах не стеснялись. Стали распространяться слухи о желании Троцкого стать «красным Бонапартом» и поставить крест на большевистской революции. Разносчики этих слухов очень убедительно доказывали, что Троцкий всю свою жизнь ненавидел Ленина и его дело, обманом втерся к нему в доверие и теперь, когда вождь болен, решился показать свое истинное лицо.