— Ну перестань, — успокаивала ее хозяйка, — ведь господа к тебе по-хорошему.

Но плач становился все отчаянней.

— Ну что ты, — сказал Клоостербур и положил свою большую руку ей на плечо.

Лисье с головой исчезла под одеялом. Мы немного постояли. Потом ушли.

На лестнице хозяйка вздохнула:

— Бедняжка.

— Почему она так плакала? — спросил я.

— Да вот… эти цветы… Мужчины принесли ей цветы. Она к такому не привыкла. Сколько она вынесла от мужчин.

Как вы думаете, почему она лежит в постели? — И, покачивая жалостливо головой, она повторила: — Бедняжка.

Через неделю Лисье опять усердно трудилась в закусочной. Только улыбка у нее была теперь не поэтическая.

В дверь робко постучали, и в кабинет директора вошла девушка.

— Господин директор, не могли бы вы сейчас подписать почту? — спросила она. Ее голос. Такой застенчивый.

— Разумеется, юфрау Ваутерс. Подождите минуточку.

При этих словах она подошла ближе и стала рядом, чтобы переворачивать страницы в большой зеленой папке с письмами. От девушки исходил нежный аромат под стать голосу.

— Здесь я пропустила «т» и вставила чернилами. Если вам это кажется неаккуратным, то я перепечатаю письмо.

— Ах нет, юфрау. Письмо адресовано менееру Боку (Бок (Ьо1с) — козел (нидерл.).). Зачем тратить силы ради какого-то козла?

Ее улыбка. Такая поэтичная.

— Все. Это последнее?

— Да, менеер.

— Вы опять отлично справились со своей задачей, отлично. — Он слегка коснулся ее руки и посмотрел на нее. — Я очень доволен вами.

Она покраснела и, прижав к груди папку с письмами, шагнула в сторону. Затем пошла к двери. Походкой лани. Но это сравнение ему не понравилось. Слишком избито. И все же она шла как лань. Когда дверь за ней захлопнулась, он вдруг раздраженно подумал: «Не надо было касаться ее руки».

Директор взглянул на часы. Около пяти. За окнами лил дождь и завывал ветер. Наступающий вечер пугал его. Крохотная рюмочка с женой, которая не выносит спиртного. Тягостный разговор, конечно, опять о Йоосте Яне и его коммуне, в которой тот теперь жил. Ужин. А потом телевизор, болтливый целитель одиночества вдвоем.

«Не пойду домой, — решил он. — Не хочется. Какое мне дело до того, что там вытворяет Йоост Ян. Коммуна или не коммуна. Пусть поступает как хочет. Мне спокойнее оттого, что он теперь почти никогда не приходит домой со всеми! своими дерзкими спасительными идеями. Сиди и не вздумай возражать, иначе он разозлится. Чувствуешь себя санитаром в сумасшедшем доме. Стараешься не выводить пациента из 1 себя. — Он снял трубку и набрал домашний номер. — А раньше он был славным мальчишкой», — подумал он с нежностью.

— Да, алло! — ответила жена.

Ее голос. Такой усталый.

— Это я, — сказал он. — Очень неприятно, знаешь, но мне придется поужинать с коллегами в городе. Нет. Деловая встреча. Не стоит завидовать. Нудное занятие с горячими блинчиками под занавес. На рыбу теперь не раскошелишься. Поздно не засидимся. Они еще постарше нас, и ночной клуб со стриптизом не предусмотрен. К одиннадцати они определенно выдохнутся. Да. Что? Ну а почему он должен звонить? Такой парень без причин не звонит. Раз не звонит, значит, нет причины. И нечего волноваться.

Закончив разговор, он еще немного посидел, откинувшись в кресле-вертушке и скрестив руки на жилете с авторучками. Он чувствовал себя одновременно и нерешительным и смешным — странная комбинация. Наконец встал, надел пиджак и выключил свет. Секретарша была в комнате не одна. На подлокотнике кресла, положив руку на плечо девушки, сидел какой-то парень. Увидев директора, он встал.

— Ах, юфрау Ваутерс, — сказал директор, — я, наверно, имею удовольствие видеть вашего жениха?

Парень ухмыльнулся. На нем был забавный яркий пуловер, который, казалось, вот-вот развалится на куски.

— Давайте знакомиться. Я бессердечный начальник, заставляющий вашу подружку так много работать.

— Меня зовут Аатье, — представился парень. С усмешкой. Рука у него была вялая и потная.

— Какой у вас изумительный пуловер, — заметил директор. — Такой не часто увидишь.

— Сам связал, — ответил парень.

— Прекрасная работа. И такая оригинальная расцветка. Хвалю. Ну что ж, до свидания. И приятного вечера.

На улице было еще противнее, чем он предполагал. Сражаясь с немилосердным встречным ветром, он воскликнул:

— Господи, Аатье умеет вязать! Господи боже мой!

У стойки в кафе, где царил обманчивый уют, после первого глотка он подумал: «Не стоило позволять себе эту плоскую шутку насчет менеера Козла».

Из старого зеркала над стойкой на него сквозь дорогие очки укоризненно смотрел седеющий мужчина.

Господин Йо, все такой же элегантный, стоял на трамвайной остановке и, как бывало, приподнял шляпу в знак приветствия. На лице его вновь расплылась широкая улыбка, когда он горячо воскликнул:

— Добрый день! Добрый день! Опять домой, писать очередной великолепный рассказик? Да, вижу, вижу, на вас нашло вдохновение. Любопытно, что нас ждет на сей раз? Я весь в ожидании. Какая мудрость во всем, что вы поверяете бумаге! Какой тонкий юмор! И откуда вы все это черпаете? — Ох… - вздохнул я. Да и что можно добавить к тексту, который достоин музыки Вагнера? Я внимательно посмотрел ему в глаза. В них читалась ненависть, неподдельная ненависть. А ненависть придает сил.

— А ваши книги, книги мастера! — кричал он. Продолжения я не слышал, потому что отключил слух, как отключают звук телевизора, и видел лишь его шевелящиеся губы, на которых все еще играла отвратительная ухмылка. Мои мысли, получив свободу, улетели теперь в далекое прошлое.

Они вернулись более чем на двадцать лет назад. В маленький кабачок, куда я в то время наведывался ежедневно, привлеченный тамошней уютной атмосферой. На стене какая-то романтически-наивная душа прошлого века нарисовала лес. Картина выцвела, и бурые потеки делали лес загадочным. Мне этот лес нравился. Новый трактирщик заклеил лес обоями. Но до этого грубого вмешательства в дряхлеющем кабачке хозяйничала милая старая дама, этакая провинциальная тетушка, по ошибке угодившая за стойку. Странные у нее были посетители. Мрачный седовласый старик, пытавшийся утопить в кружке память о немецких концлагерях и порой, как усталый ребенок, склонявший свою измученную голову на плечо моей жены. И еще один старец по имени дядюшка Ян, лицо которого было вечно изукрашено лейкопластырем, потому что по утрам у него сильно дрожали руки, а он все равно упрямо брился чем-то наподобие мясницкого ножа. Был там и вредный горбун, страдавший недержанием мочи. Возле него на полу частенько стояли лужи, и хозяйка говорила: «Смотри, ну что же ты опять наделал».

Она приносила швабру и вытирала пол. Горбун молчал. Язык у него развязывался только в подпитии, и говорил он тогда главным образом о своем зяте, у которого была крупная фабрика. Раз в месяц горбун ходил к нему выманивать деньги. «Что ж, — говорил он со злостью, — моя дочь лакомый кусочек. С двумя горбами. Спереди. За это не грех ему и заплатить. Ничего не дается даром».

В этом больном обществе господин Йо казался белой вороной — из-за своей элегантности. Обыкновенно он сидел здесь с несколько самодовольным видом, точно здоровый посетитель в палате обреченных на смерть. Но он не был здоров. В нем жил какой-то бес, стремившийся наружу. Иногда он приносил газету, в которой я уже тогда печатался ежедневно, и, завидев меня, сразу же кричал: «Замечательно! Отличный рассказ напечатали сегодня вечером! Мадам, господа, послушайте!» Он разворачивал газету и принимался читать вслух. Печальному старику с думами о концлагерях. Злобному горбуну. И дядюшке Яну, который в разгар чтения медленно вставал и говорил: «Хозяюшка, запиши мой долг до завтра. Мне еще надо в ломбард».

С этими словами он поднимал джутовый мешок, в котором лежало нечто загадочное, видимо имевшее залоговую ценность. А господин Йо продолжал читать, время от времени громко смеясь и поглядывая на меня все с той же ненавистью. Неприятное чувство, но я считал это заслуженной карой. Нечего строчить каждый день по рассказу.