Даже выслушав такую версию, я не вмешиваюсь. Ведь для моего внука эта картинка как для нас «Гамлет» — самые несуразные интерпретации словно растворяются, соприкасаясь с ним, исчезают без следа. А произведение искусства все так же сияет неувядаемой красотой.

Одна из самых прелестных игр моего внука называется «раздача подарков».

Происходит это в высшей степени просто.

Он глубоко засовывает руку в карман штанишек, затем вынимает ее и вручает тебе воображаемый предмет, о котором только и можно сказать, что он очень маленький, так как внук держит его двумя пальцами. Ему не жалко. Он готов оделить всех, и не по одному разу. А ты должен выразить восхищение и радостно воскликнуть: «Огромное тебе спасибо!» Больше ему ничего не требуется.

Посторонние, не знакомые с этой игрой, ведут себя очень по-разному. Есть такие, что мыслят слишком прямолинейно и желают знать наверняка, что именно им дарят. Но на такой вопрос мальчик не может дать ответа, потому что и сам этого не знает.

Другие же принимают от него таинственный подарок, а сообразить, что с ним делать дальше, не способны. Но самый яркий пример проникновения в суть дела подала одна старая дама, приезжавшая к нам с визитом. Она сердечно поблагодарила, положила невидимый дар в рот и вдруг испуганно воскликнула: «А это можно есть?»

Я заверил ее, что все в порядке.

Другая игра, занимающая его в последнее время, — это телефон. «Телон» называет он его, а вместо «звонить по телефону» говорит «телонить». Очень мелодичный глагол. Вначале ему было достаточно потрогать аппарат, но дети нынче такие смышленые, и он живенько научился крутить диск. Это бы еще ничего. Значительно хуже стало, когда он приладился названивать самым разнообразным гражданам нашего города. По его приветливому воркованию: «Здравствуйте, менеер» или «Добрый день, мефрау» — легко было догадаться, что упражнения с телефонным диском привели к ощутимым последствиям.

Абоненты по большей части реагировали довольно снисходительно. Бросят что-нибудь вроде: «Привет, малыш!», и весь разговор. Но один мужчина оказался не так благодушен. Когда я отобрал у внука трубку, он свирепо сообщил мне, что вылез из горячей ванны и с него капает прямо на аппарат, а все ради того, чтобы выслушать очень приветливое и никому не нужное «Здравствуйте, менеер».

Живо представив себе эту картину, я понял, что отныне придется взять дело в свои руки. И в следующий раз, когда внук дал понять, что не прочь поиграть с «телоном», я набрал 003 и дал ему трубку.

Теперь можно и посидеть спокойно.

Потому что, как известно, по этому номеру приятный женский голос сообщает вам сведения о погоде, которые в краткой форме резюмируют последние метеорологические прогнозы.

Внук не только со вниманием слушал, но и подбадривал диктора поощрительными: «Да, мефрау», помогая себе выразительными движениями правой руки — такая привычка была у его матери, и он считал это неотъемлемой принадлежностью телефонного разговора. Когда вестница погоды наконец выговорилась, мальчик очень уважительно попрощался с ней и, вполне удовлетворенный, положил трубку.

Что-то принесет завтрашний день…

Когда я в одиннадцать часов зашел в кафе, где деловые люди пьют кофе, с заговорщицким видом обмениваясь информацией или просто укрывшись от общества за утренними газетами, Вим был уже там и пил херес.

— Выпьешь? — спросил он.

Но я предпочел бульон, потому что, если начать спозаранку, весь день пойдет псу под хвост.

— Мне еще один, — рявкнул Вим кельнеру.

Так он и сидел, в полной прострации, бессмысленно уставясь перед собой. Я удивился. На Вима это не похоже. Он из числа людей, у которых все в жизни строго рассчитано, для случайностей там просто нет места. Ему принадлежало некое весьма процветающее заведение — бюро обслуживания, что ли, — где он и трудился не покладая рук. Я не раз встречал его в ресторанах и кафе в компании упитанных мужчин в отлично сшитых костюмах; грозно подняв вверх указующий перст, он в чем-то их убеждал.

— Так ты не выпьешь со мной? — спросил он.

— У меня же бульон, — сказал я.

Мы с ним знакомы уже не первый год. Когда-то он был женат на очень темпераментной особе по имени Мис, которая подарила ему сына, но вскоре увлеклась другим, этаким подобием Кларка Гейбла, только с вялым подбородком, — она брала у него уроки вождения машины. После развода он увез ее в Канаду, с глаз долой. Виму остался сынишка Аатье. Ему теперь, должно быть, лет шесть, очень славный, складненький мальчуган с вьющимися белокурыми волосами и немножко грустной улыбкой. Иногда я встречаю его по воскресеньям — они прогуливаются с папой. Вим строго блюдет эту традицию. «Воскресенье принадлежит ребенку», — любит он повторять. В другие дни забота об этом сокровище ложится на плечи экономки, крепкой женщины лет пятидесяти с хвостиком. Так что для Вима он не обуза.

— У тебя что-нибудь случилось? — спросил я, когда он поднес к губам третью рюмку.

— А-а… — отмахнулся он.

Но потом, немного поколебавшись, начал рассказывать:

— Что ни говори, а хорошего мало — одному с ребенком остаться. Понимаешь, и мне не повезло, но и ему тоже.

Он скорбно покачал головой и продолжал:

— Недавно я получил от матери в подарок серебряную шкатулку. Красивая такая. Для сигарет. Я поставил ее на письменном столе. У меня страсть к подобным вещицам. Тебе это, может, смешно…

— Да нет, почему же.

— Ну вот, прихожу я вчера домой, кладу на стол папки. И что же я вижу! Вся шкатулка исцарапана чем-то острым. Кошмар! Я здорово устал, на работе мы целый день заседали, а тут на тебе… Я совершенно вышел из себя, заорал истошным голосом: «Кто это сделал?» Конечно же, Аатье.

Он отхлебнул еще хересу и снова помотал головой.

— Я позвал его к себе в кабинет и накричал на него. Здорово ему досталось… Да, неблагоразумно, конечно, никогда я себе такого не позволял. Он страшно испугался и прямо зашелся в плаче. Тут я и сам струхнул не на шутку и решил сбавить тон. «Зачем же ты это сделал?» — спрашиваю. Молчит и только всхлипывает. И так мне жалко его стало! Подхожу я к нему и говорю: «Что, черт возьми, ты хотел там нацарапать?» Знаешь, что он мне ответил?

Само собой, я не имел ни малейшего понятия, но живо представил себе эту картину.

За письменным столом крупный, внушительного вида мужчина, голос как из бочки, а на стуле перед ним бледненький, всегда немного грустный мальчик. Дрожащим от слез голосом он произносит ответ, из-за которого Вим сегодня с утра хлещет херес:

Из кино девушка вышла в задумчивости, подошла к стоянке и взяла свой велосипед. Но, прежде чем ехать домой, решила проверить фару. Фара не зажигалась.

— Плохо дело? — спросил чей-то голос.

Рядом с ней стоял несколько рыхлый молодой человек лет тридцати. Живот, он, правда, постарался втянуть, но глаза его из-за очков смотрели на нее как-то жалобно, словно умоляюще.

— Похоже, что так, — сказала она. — То и дело отказывает, зараза.

— Может, я попробую…

Глядя, как он при свете уличного фонаря взялся за дело, она подумала, что он не больно-то симпатичный, но, похоже, из господ. Не подручный пекаря, не сварщик, отработавший свою смену, а скорее, служащий из конторы, подумала она. И не ошиблась. Это был господин Я. де Фрис, уже два года служивший в бухгалтерии за 348 гульденов 67 центов в месяц. Скромное жалованье позволяло ему оплачивать проживание в пансионе, где кормили одной фасолью, и благодаря жесточайшей экономии довольно регулярно откладывать кое-что впрок. В этот вечер, однако, в девять часов пятнадцать минут он захлопнул книгу и вскрыл свою копилку… Он взял из нее двенадцать с половиной гульденов и даже не посмотрел, сколько там осталось. Какая разница! Надоело ему сидеть взаперти, надоело читать книжку, надоело включенное в стоимость жилья ежевечернее чаепитие с печеньем и репродуктор в уголке возле кровати, который день за днем несет всякую чушь, точно слабоумный. Хватит! Сыт по горло.