Он беспомощно посмотрел на меня и воскликнул:

— Понимаете?! Мне же никогда не найти ее в этом огромном, сумасшедшем городе!

— Выпейте-ка еще рюмочку. Я угощаю, — предложил я.

Скоро ему стукнет восемьдесят, и по возрасту он давным-давно должен относиться к категории тех, кого завсегдатаи пивной, где он проводит свои дни, должны были бы ласково именовать «дедуля», но все называют его не иначе как «менеер Диркс». Лишних денег у него не водится, это потрепанный, спившийся человек. Однако, глядя на его осанку, невольно проникаешься к нему самым глубоким почтением. Поэтому даже к вечеру, когда народу здесь порядочно и кто-то из посетителей, случается, захочет его угостить, хозяину обычно говорят: «Вон менеер Диркс. Плесни и ему чего-нибудь».

Это высокий осанистый старик, абсолютно седой, и, хотя на его подбородке частенько топорщится многодневная щетина, никто не сомневается в том, что достаточно отвести его к хорошему портному да побрить у приличного мастера — и перед вами предстанет этакий посол Ее Величества в Мадриде. Правда, я не думаю, чтобы такой пост прельстил его. Вряд ли ему пришлись бы по душе все эти пустые и притворно-вежливые приемы и коктейли. Молчаливый, погруженный в свои думы в часы утреннего бдения — дань одинокой старости, — он преображался, когда начинал размышлять о чем-нибудь вслух, убежденный долгим житейским опытом в непреложности изрекаемых истин. На жизнь он не держит зла.

— Я верю в случай, — слышался его мягкий голос, который нисколько не повышался даже после принятия доброго литра можжевеловки. — Но только в слепой случай. Без всякого вмешательства высших сил. Бога придумали люди без гроша за душой, которые вкалывают до седьмого пота и при этом надеются, что когда-нибудь им удастся провести отпуск на Ривьере в самом дорогом отеле, где можно себе позволить все, что пожелаешь: только щелкни пальцами — и официанты уже несут тебе самые изысканные яства. Ерунда. Какие там еще официанты? И кто тебе станет все это готовить? Вы? Я? Галерник какой-нибудь? Мне бы такое и в глотку не полезло. Нет уж, спасибо, это не для меня. Детские сказки. Вы читали «Силу и материю»? Вот там вся правда написана. Я ее всю знал наизусть, когда книгами занимался. Тоже ведь случай. Мне после дядюшки осталась библиотека, и я открыл торговлю. Там была целая коллекция Библий. Дядя их собирал. Правда, книги были что надо, загляденье. Продаешь такую красоту, и сердце кровью обливается. Любил я их рассматривать. Но читать — никогда.

Каждый раз, как он доходит до этого места, гол его повышается, приобретает совершенно иной оттенок. У него постоянный репертуар, но я всегда слушаю с удовольствием, потому что он никогда не повторяется, а его убежденность — словно бальзам на любое сомнение.

— Человек должен отдаться на волю случая, — продолжает он. — Тот, кто ему сопротивляется, обречен.

Теперь его можно спросить, почему так происходит.

— Сейчас докажу. Сам я из деревни. И всегда с благодарностью вспоминаю мою матушку. А вот отец, тот всегда хотел подчинить меня. Мальцом я мечтал стать изобретателем но он решил за меня, что мое место — на его бойне, а меня мутило от одного ее вида. Ну, отсюда и раздоры да ненависть. И вот как-то сидим мы все за столом — мне тогда уже семнадцать стукнуло, — на обед, помнится, была курица, и так он меня разозлил, что я запустил в него соусник. Прямо в физиономию угодил. Как сейчас вижу: сидит он, верещит, а с него соус течет… Тут я встаю и спокойно так: «Я ухожу». Случай. Сдержись я тогда с этим соусником, кто знает, так, наверное, и остался бы там, на этой бойне. Выскочил я из-за стола и в чем был — на улицу. Хорошо — лето на дворе. Тоже случай. Зимой я, конечно, вернулся бы после за пальто, и они бы меня уговорили. Но я прямо из-за стола шагнул в широкий мир. Только сестренка побежала за мной и сунула мне в руки свою копилку. Восемь семьдесят, как сейчас помню. Я уехал в Амстердам, бродил по берегу Амстела. Наконец-то я свободен. Возле театра «Каррэ» вижу висит объявление: «Требуются статисты». Я и думаю, мол, давай, на первое время сойдет… Швейцар послал меня наверх к директору. Поднимаюсь, стучу во вторую дверь слева, вхожу. Там сидел какой-то человек, который сразу же спросил меня, смыслю ли я что-нибудь в технике. А как же. Я ведь собирался стать изобретателем и мастерил кое-что помаленьку. Мы, говорит, возьмем тебя на испытательный срок. А он, оказалось, был инспектором сцены и как раз ожидал директора. Случай. Постучись я на пять минут раньше или позже, ну, походил бы пару недель в статистах. Однако судьба избрала именно этот момент, и вот я оказался в «Каррэ», где, почитай, четырнадцать лет поднимал и опускал солнце. Я сам придумал такую хитрую машину, потом выпускал скорый поезд, который мчался с гор прямо на испуганных зрителей. Хорошие спектакли, только я вот забыл уж их названия. Пожил я тогда от души. И все по воле случая.

Как-то в середине дня забрел я в небольшую пивную, каких много в Амстердаме. Там было всего-навсего два живых существа — престарелый хозяин, чья внешность не оставляла сомнений в том, что веселое настроение сюда нужно приносить с собой, да толстый рыжий кот, лениво развалившийся на стойке. Тишина. На стене красуется надпись: «О времени забудь в уютном доме». Но куда уместнее была бы другая: «Сюда пришедший — помолчи». Я сел за столик и молча развернул газету. А немного погодя в дверях появился молодой человек, небрежно бросил через плечо что-то о погоде и вдруг ни с того ни с сего разразился тирадой о футболе, о каком-то игроке, имя которого я слышал впервые, как тот запорол два отличных прохода из-за неумелого дриблинга. Как только он закончил, вступил хозяин, и голос его как нельзя лучше подходил к выражению его глаз:

— Спорт. По мне, все едино — есть он, нет ли. Я всю жизнь признаю только один вид спорта — поднятие стаканчика. — И чтобы наглядно проиллюстрировать свои слова, он налил себе, а потом повернулся к коту. — Ты будешь?

Кот зажмурился. Хозяин до краев наполнил блюдечко молоком и со словами:

— Вот, пей. Это по крайней мере полезно, — пододвинул его коту.

Тот, не меняя позы, принялся лакать.

— Полезно? — усомнился молодой человек. — В молоке нет никакой пользы. От него только сосудистые заболевания.

— У кошек нет сосудов, — с солидной уверенностью парировал хозяин.

— Так в газетах пишут.

— А я не читаю газет. Мне и без них тошно. Очень надо интересоваться ихней глупостью. Народ гробит друг друга. А зачем? Не знаю. Поди разберись в людях. Да что люди. Вот возьми этого.

Он кивнул в сторону кота, который к тому времени успел рассчитаться с молоком и, зажмурив глаза, устраивался поудобнее на послеобеденный отдых.

— Он у меня уже шесть лет, — продолжал хозяин. — Так подумать, за это время можно изучить все его повадки, а? Куда там! Такие штуки иной раз отмачивает.

— Налей-ка мне лучше пивка. — Футбольного спеца явно не интересовала судьба кота, который ко всему прочему понятия не имел, что такое дриблинг. Хозяин наполнил бокал и продолжил:

— Почитай уж столько лет я выпускаю его в полвосьмого на задний двор. Тут у нас у всех есть задние дворы. Вот он и куролесит там. Ровно в восемь: «Мяу!» Значит, сидит под дверью. Хоть часы по нему ставь. И тут… Месяцев шесть назад, помню, во вторник выпустил я его в полвосьмого. Восемь — никакого тебе «мяу». И в девять нет, и в десять. В пол-одиннадцатого заявился. Ну, думаю, подцепил себе какую-нибудь кралю-кошечку. Потом все стало нормально. В восемь — он дома. А во вторник — опять в пол-одиннадцатого. Так и повелось, каждый вторник. Ну никак в толк не возьму, что за притча! И любопытство разбирает. Знаешь, что я придумал?

Молодой человек покачал головой.

— На той неделе во вторник поставил я к стойке жену, а сам с соседом — за котом. И что же ты думаешь? Тут у нас школа рядом. Вечером там, понятно, нету света. А по вторникам вот уже полгода там играют в пинг-понг. Так вот этот ложится на подоконник и глазами следит за шариком — туда-сюда, туда-сюда. В пол-одиннадцатого они закончили, и он направился домой.