Федор Силыч испытующе посмотрел на спокойное лицо жены в зеркале. Оно не выражало недовольства и огорчения.

— Ничего, Клаша! Все будет ладно. Я хочу уехать с уверенностью, что моим матросам, кораблю хорошо без меня.

Она быстро повернулась к нему и взяла его голову в свои руки.

— Хорошо без тебя? Вот в это не верится. Нам всем отлично только с тобой, командир. Сегодня смотрела на чужую любовь, Федя, — и моя стала еще больше.

Дни стали гораздо длиннее. На сопках заметно оседал снег, обнажался влажный гранит, зачернели пласты шифера, желтыми пятнами выбился к солнечным лучам прошлогодний мох, и уже наливались соками ветви карликовых деревьев на южных склонах увалов. Выдавались ясные теплые дни, когда море блестело, как атлас. Но настоящая весна еще долго отвоевывала место у зимы. За погожим днем следовала снежная буря, снова разыгрывались штормы, и моряки возвращались из походов уставшими от напряженного труда в студеном море.

А Николаю Ильичу приходилось плавать чаще прежнего. Он принял дивизион и ходил то на «Умном», то на «Уверенном», то на «Увертливом», и только на «Упорном» не появлялся в продолжение нескольких недель. Он ходил в походы на других кораблях не только потому, что хотел ближе узнать командиров и офицеров миноносцев своего дивизиона, но также из деликатности по отношению к Бекреневу. Ему казалось, что новому командиру «Упорного» трудно было бы на его глазах перейти от роли помощника к самостоятельному руководству. Но что бы ни делал Долганов, он беспокойно думал о своем корабле. Может быть, его решение ложно и, наоборот, нужно находиться там, чтобы Бекренев не сломал налаженную организацию? Дело ведь не только в управлении маневрами корабля, чему Бекренев хорошо выучился еще в должности помощника.

Эти тревожные мысли погнали, наконец, Долганова на «Упорный».

Придя на свой старый корабль, Николай Ильич испытал сложные чувства. Все говорило о том, что он возвратился в родную семью, где о нем помнят, где по нему соскучились. Но в продолжение дня, наблюдая за Бекреневым, слыша его приказания, а главное, присматриваясь к жизни корабля, Долганов с удивлением и некоторой ревностью заметил, что ничего не изменилось со дня его ухода. Бекренев распоряжался именно так, как распорядился бы он сам, и люди работали так же, как при нем, может быть, даже с некоторым подъемом, будто каждый на своем посту ощущал возросшую личную ответственность.

«Упорный» становился в плановый ремонт. Бегло просмотрев ведомости работ по боевым частям, Долганов убедился, что офицеры предусмотрели все важные мероприятия и даже оказались в некоторых частностях смелее и требовательнее его самого. Кулешов хлопотал о том, чтобы была уничтожена креповая девиация, хотя прежде в планово-предупредительном ремонте ограничивались уничтожением полукруговой. Он вынес на берег для проверки все магнитные компасы и очень тщательно подготовлялся к определению скорости на мерной миле. Штурман мечтал, что после дока корабль будет иметь большую скорость на максимальных ходах. Механик умудрился варить и клепать в таких местах корабля, о которых Долганов думал лишь в связи со средним ремонтом.

Николай Ильич и Бекренев засиделись в салоне допоздна. Бекренев, как обычно, петушась, быстро говорил:

— Вот, Николай Ильич, я записочку составляю о вещевом довольствии. Непрактичные эти ватники и ушанки. Нужно подобрать такую одежду, чтобы люди лучше владели своим телом. Башлык, старый русский башлык надо вернуть в жизнь. Спецовки черные или синие — опять же для однообразия, в котором и состоит военная красота. Белое хорошо было, когда работа шла в парусах.

Поутру Николай Ильич услышал, как новый помощник, его любимец Игнатов, выговаривал боцману за небрежно брошенный мушкель у шлюпки левого борта:

— Где же ваш глаз, Кийко? И тряпки засунуты под шлюпку. Зрелище!

Конечно, несколькими минутами позже опытный, старательный боцман сам заметил бы огрехи. Но Игнатов был прав в своей требовательности.

Эта подробность подтверждала вывод Долганова: люди на всех кораблях хорошие, но они становятся настоящими работниками, если от них требуют и показывают, что и как делать, пока они не научатся самостоятельно разбираться в задачах.

Этот вывод был приятен, но вместе с тем Николай Ильич не мог отделаться от неожиданной и смешной досады, что и без него корабль может жить и воевать не хуже.

Последние три недели Долганов провел преимущественно на «Умном». Впечатление было грустное. Как только «Умному» давали задачу по боевой подготовке, непредвиденную офицерами, управление на корабле разлаживалось: между Неделяевым и командиром боевой части, между этим командиром и его боевыми постами исчезало взаимное понимание.

При постановке учебных мин команда правого борта в окончательном приготовлении отставала на две минуты. При калибровой учебной стрельбе была совершена грубая ошибка в исчислениях. Артиллерист и штурман сваливали друг на друга вину за неудовлетворительную стрельбу, и пришлось делать подробный анализ их записей, чтобы доказать ошибки обоих. Люди слонялись без дела часами, а Неделяев жаловался, что времени на тренировку не хватает.

Николаю Ильичу не удавалось вырваться домой, и, хотя очень хотелось очередной выходной день провести с Наташей, он решил снова уйти в море на «Умном». Он должен подтянуть корабль на уровень «Упорного».

Среди других учебных задач предстояло отражение атаки подводной лодки. В двустороннем учении участвовала лодка Петрушенко, и Долганов напомнил Неделяеву, кто его противник.

— А пусть хоть сам черт. Я его огрею так, что будь здоров! — откликнулся Неделяев.

Миноносец шел полным ходом на противолодочном зигзаге. На ноках реи трепетали пестрые флаги. Но даже на поворотах, когда взлетали сигналы «Люди» и «Покой» и корабль круто ворочал то влево, то вправо, штилевая вода быстро смыкалась за кормой. Высоким куполом поднимался голубой и розовый небосвод с мраморными прожилками облачности. Форштевень корабля разрезал слепящие лучи, багрянцем вспыхивали стекла рубки, выплывал черно-рыжий крутоскалый берег с белыми пятнами нерастаявшего снега в морщинах камней; пролегали на воде дрожащие тени, и снова блестящее золотое отражение солнца застывало перед кораблем.

— За перископом наблюдать внимательнее. В тени берега особенно, — напоминал Неделяев вахтенному офицеру.

Он тщательно изображал вежливое безразличие к присутствию на мостике комдива. За три недели в его отношениях с Долгановым многое определилось. Сначала он старался показать, что незачем комдиву зазнаваться. «Умный» не хуже «Упорного». Но плохая работа была явственна, и спесь Неделяева облезла, как дешевая позолота. Окончательно он вынужден был признать неблагополучие в своем руководстве кораблем после партийного актива соединения.

На повестке многолюдного собрания был только один вопрос — о состоянии партийной работы по укреплению старшинского состава. Когда были названы члены президиума и к столу прошли, кроме Долганова, два других командира миноносцев, Неделяев развернул газету с видом незаинтересованного наблюдателя: «А ну, посмотрим, подождем, когда будет что-нибудь интересное». Раньше его непременно избирали в президиум и раньше с ним советовались, подготовляя такие собрания.

Поверх листа газеты командир «Умного» поглядывал на Николая Ильича. Вот к нему склонил голову начальник политотдела. Неужели не скажет Николай: «Напрасно мы обидели Неделяева»? И сердце стеснилось от сознания, что Долганов, несомненно, считает правильным не избирать в президиум командира, которого следует на сегодняшнем активе критиковать.

Неделяев напряженно слушал доклад начальника политотдела. Но докладчик, называя корабли, на которых были достижения в повышении знаний старшин, и упоминая также другие корабли, где к росту старшин продолжали относиться равнодушно, ни разу не назвал «Умного».

Николай Ильич не выступал до перерыва. На катере — они вместе отправились на «Умный» обедать — Неделяев спросил: