— Это тебе, товарищ, боевое крещение. Еще в топку слазишь, в коллектор — трубку глушить (оно, конечно, труднее) — и исправный матрос. А это, товарищ Бушуев, приятно — получить полное уважение от экипажа, от командования.

«Как же, нуждаюсь я в вашем уважении. Я бы тебя пихнул с доски — бултых, и нет героя», — злобствовал про себя Бушуев.

Балыкин сказал, что они вылезут, набрав полные ведра мазута. Но как ни старался Бушуев, Балыкин уже передал свое ведро наверх, а у Бушуева и на три четверти не заполнилось. Балыкин стал помогать ему.

«Работа дураков любит», — подумал Бушуев и сказал:

— Ладно, товарищ старшина, сменяйтесь, я сам закончу.

Протестовал он, однако, не сильно, чтобы Балыкин не вздумал и впрямь оставить его одного. Через несколько минут, когда оба вылезли, Бушуева распирало от презрения к старшине: работает, когда может только командовать!

Почти шесть ведер мазута выбрали из котла, сохранив драгоценную в походе котельную пресную воду. Она уже не отсвечивала цветами радуги, и в трубке за водомерным стеклом глаз с трудом различал линию на ее прозрачной поверхности. Вахта, задержанная происшествием на три часа, гурьбой отправилась мыться, переодеваться и отдыхать.

Бушуев спал плохо. Беспокоил храп соседа, но больше мешали спать тревожные мысли. Он вспоминал недавнее прошлое, перебирал в памяти фамилии фашистских офицеров, представлял себе их лица, их обещания, все убийства, которые совершал вместе с фашистами.

Он вспомнил отца, матерого зубра древних дворянских кровей. Вспоминал, как удачливо складывалась жизнь в первые два года войны, как близок был он к осуществлению своей старой мечты о праздности и богатстве, утерянном родителем, — все обещали ему немцы, если будет усердно служить… И это исполнится! Неужели сила Гитлера уже истощилась и погибла?!

Перед ужином он хмуро подошел к переборке, на которой в аккуратной рамке был вывешен свежий номер боевого листка.

В двух заметках он прочел, что краснофлотец Бушуев добровольно вызвался на работу в раскаленном котле и что он же, Бушуев, отлично работал на срочном ремонте нефтяного насоса. «На флоте молодой краснофлотец хочет быть передовым бойцом, каким был на партизанском фронте против подлых врагов нашей Родины».

— Как же, держи карман шире… — прошептал Бушуев, отходя от боевого листка.

Перед выходом «Упорного» в конвойную операцию Ковалев снова получил увольнение в Мурманск. Он так ценил минуты встречи с Лизой, что с досадой посматривал на старшину катера, медленно подводившего свою посудину. Не стал дожидаться, когда закрепят концы и положат сходни, торопливо прыгнул на пирс и пошел для сокращения пути к полевой почте через выгоревший квартал. На пустырях, возникших после бомбежки и пожаров в первые месяцы войны, уже давно были протоптаны тропки, и движение на них было людное, как в уцелевших центральных кварталах.

Ковалев ходил и сам, и с Лизой по этим тропам довольно часто и сейчас шагал уверенно, пока неожиданно не ткнулся в изгородь из железного хлама.

Он подумал, что, занятый своими мыслями, свернул нечаянно в сторону, и осмотрелся. Участок впереди на большом расстоянии был занят под огороды. Между темно-зелеными рядами капустной листвы и белыми цветами картофеля торчали оголенные печные трубы и углы фундамента. Однако груды кирпича и железных балок, ржавые листы, что осенью гремели под порывами ветра, исчезли. Что за чудо? Справа — большой Дом моряков в лесах, слева — вниз сбегает дорога к вокзалу и рыбному порту, по ней снуют грузовики. Все так и не так.

Только теперь Ковалев заметил, что по дорожке он шел один — мурманцы уже отвыкли шагать не по улицам.

Досадно было, что по своей невнимательности отдалил встречу с Лизой, но, может быть, иначе он не заметил бы, что город быстро возрождается.

Да, война шла к концу. Над Мурманском уже год не появлялись немецкие самолеты, если не считать одиночку, сбросившего ночью бомбу на пруд.

Люди выходили из землянок, восстанавливали обрушенные стены, настилали потолки и полы, вставляли застекленные рамы. И жителей становилось заметно больше. Они приезжали с каждым поездом, везли обратно нехитрый скарб из Колы, Мончегорска, Кеми и Архангельска. Пора было подумать о том, как устраивать жизнь после войны, когда Лиза снимет морскую форму и перестанет сортировать почту, направляемую в части действующего флота. Она, конечно, вернется на учебу в техникум. А он?..

Трудно было ответить себе на такой вопрос. Но факт, что для Лизы не безразлично, чем он станет заниматься. Еще в прошлый приезд он хотел об этом говорить, но умолк. У Лизы сидела подружка, фитюлька, у которой язык работал скорострельно, и оплакивала судьбу девушек, выходящих замуж за моряков: мужья приходят, будто в гости, и покидают семьи снова на неизвестное время…

Лиза, правда, храбро посмеялась: «Видишь, какую я глупость сделала», — но, может быть, она в душе согласна с этой болтушкой…

Недавно Андрей беседовал с братом-подводником. Сначала они одинаково тосковали по привычной жизни в семье и работе в затоне, по всему укладу их верхневолжского городка. А потом им по складу пришелся размеренный порядок военного корабля, полюбилось ходить в море. Они оба были здоровые, мускулистые парни, выросшие на воде, и, когда товарищи кляли штормы и холод, у них рос азарт бойцов. Андрею нравилась его артиллерийская специальность. Она знакомила с законами физики, оптикой, а он был любознателен и понимал, что работа в башенной артиллерии на крейсере или линкоре еще занимательнее. Когда спустят на воду новые корабли, его, разумеется, возьмут… Брат одобрял планы Андрея. Однако свой выбор, свою профессию подводника Иван считал более интересной, свое торпедное оружие — более умным, более грозным…

Подходя к почте, Андрей твердо решил, что приведет Лизе неотразимые доводы в пользу военной службы.

Он посторонился, услышав гудок машины, но автомобиль вдруг остановился.

— Товарищ старшина, вы что не признаетесь?

Под насмешливым взглядом девушек, сидевших на тюках почты, Андрей полез в кузов и несмело посмотрел в зеленые сощуренные глаза Лизы.

— Я к тебе на почту шел.

— А мы на бот сдадим почту, и буду свободна. У меня теперь половина комнаты есть, Андрюша. Даже дерево под окном.

Он кивнул головой, продолжая смущаться, и плохо слышал Лизу, потому что машина прыгала на булыжниках и выбоинах и тюки ездили с борта на борт.

— Бесхозяйственные вы, — сказал Андрей, — на корабле за такое всыпали бы.

Но девушки дружно ответили, что в их работе главное — скорость, и он не ввязался в спор, радуясь присутствию Лизы.

— Хорошо? — спросила Лиза, вводя его через барачный темный коридор в побеленную комнату с цветами в банках, занавесками на окнах, с аккуратно застланными кроватями и книжной полочкой над столом.

— Хорошо, — одобрил Андрей и подошел к окну.

Хилое северное деревцо под окном Лизы напомнило Андрею о комнатке сестры Машеньки в далеком доме. У нее под окном росла яблоня. И, может быть, только яблоня эта уцелела… Он помрачнел и, вздохнув, погладил вымазанную штемпельной краской руку жены. А Лиза посмотрела на него и прижалась головой к плечу.

— Так и знала, что тебе будет грустно в домашней обстановке. Уж лучше бы я осталась в общежитии.

— Что ж, привыкать надо…

Он избегал называть вслух мать и сестру, но Лиза и без слов догадывалась, когда Андрея мучило воспоминание о них. Нельзя забыть, как загубили фашисты семью, угнали мать и сестру на каторгу, отступая из городка.

— А ты опять Ваню не привез? Не хочет братишка знакомиться? — спросила Лиза.

— Не пришлось увидеться. Мы от их базы далеко.

— Может быть, в поход ушел?

— Нет. Впрочем, не знаю. А вообще он охотно приедет.

Странное дело. Ведь в мыслях Андрея Лиза была стержнем новой семьи, а сейчас коробило произнесенное ею «братишка». Слишком запросто, буднично заступала Лиза на место Маши. Муж, брат… Конечно, для Лизы не существуют воспоминания о приволжском домике, о пепелище, из которого угнали любимую мать и сестру. Он заставил себя погладить руку Лизы, но не ощутил обычно охватывающего его чувства умиления, тепла.