Уже охваченный азартным нетерпением, Федор Силыч посмотрел на часы. До конца срока, назначенного на отдых, оставалось десять минут. Где командир? Где механик?

Петрушенко вышел в кают-компанию. Офицеры дремали за столом, положив голову на руки.

— Приказали будить, как подниметесь, — сказал дневавший Маркелов.

— Погодим еще десять минут, — сказал Федор Силыч и спросил: — Как там раненые?

— Нормально. Ковалев сильно ослабел, без памяти был. А остальные — нипочем. Меня вот тоже обожгло. Ну, вроде охромел сначала, а теперь опять ничего. Кислород помог.

— Хорошо, если нормально, — одобрил Федор Силыч, плеснул на донышко стакана немного вина, выпил и закусил шоколадом.

Дневальный, круглолицый, белозубый, продолжал внимательно смотреть на Петрушенко. И Федор Силыч догадался, что у молодого матроса есть еще что-то, но парень не решается сказать.

— Вы ели, Маркелов, или вас не сменяли?

— Заправлялся. Я, товарищ капитан второго ранга, хотел спросить, долго еще на фашистском якоре стоять?

— Да, не выбирается якорь.

— А в команде старые матросы говорят, вы знаете, как уйти. Еще не такое бывало.

— Не такое?

— Ну да, пострашнее, говорят, бывало. Под парусом из соседнего фиорда будто выходили.

Федор Силыч довольно хмыкнул, но лукаво заговорил о другом:

— Так. А ты бы что посоветовал, Маркелов? Вот, положим, ты остался за старшего. А? Раскинь-ка мозгами, поэт. Придумай.

Маркелов отвел глаза. Его уже огрел Ковалев за дерзкие фантазии. Нашел время командир шутить. У него в самом деле была мысль, пусть фантастическая, пусть похожая на то, что делал капитан Немо, когда «Наутилус» был в ледяных тисках… Так ведь, когда Жюль Верн писал свой роман, кажется, тогда еще подводных лодок не было.

Маркелов напряженно кряхтел, одергивая свой сырой бушлат.

— Так что же, Маркелов? — повторил вопрос Федор Силыч и незаметно махнул рукой поднявшим головы офицерам, чтобы не смущали парня.

Маркелов решился:

— Выйти из лодки надо, пропилить проход в сети.

Он выпалил свою фразу, уставясь в палубу, и столько было мальчишеского самолюбивого задора и одновременно стеснительности в его голосе, что в эту минуту офицеры забыли о положении лодки. Не помнил об этом и Маркелов, чувствовавший себя лишь школьником перед строгим экзаменатором.

— Вот и еще вариант, опасный и длительный по исполнению, но совершенно реальный, — сказал раздельно Федор Силыч. — Молодец, Маркелов. Если придется использовать твой план, пойдешь резать?

— Прошу, товарищ капитан второго ранга, — быстро сказал Маркелов, поднимая опущенную голову и еще сомневаясь в том, что Петрушенко говорит серьезно.

— Добро! А пока позови к нам штурмана. Пусть захватит карту.

Именно в это время, когда уточняли план спасения корабля, очнулся Иван Ковалев. Голова болела, но он мог, внимательно вслушиваясь в звуки, представлять себе, что делают в центральном посту. А потом в отсек с новостями вернулся Маркелов. Уселся рядом с Иваном и торопливо рассказал о своей беседе с капитаном второго ранга и что решили на совещании офицеров. Он не надеялся убедить товарищей в серьезном отношении Петрушенко к своему проекту. Но два подводника сказали:

— Эге, такой совет уже давали. Механик на этот случай приготовил водолазов и режущий инструмент.

Может быть, потому, что Ковалев ослабел и беспомощно лежал на койке, он смотрел на товарищей, как сторонний наблюдатель. Его удивляло их спокойное внимание, сдержанность, обыденность поведения. Будто никто из находившихся в отсеке не верил в возможность гибели.

Перед койкой, в углу у компрессора, усердно трудился старшина машинной группы. Вымокшие при осушке трюма товарищи доставали, сухое белье, натягивали выцветшие рубахи. Штурманский электрик даже брился, на цыпочках подтягиваясь к зеркальцу.

— Нет, Маркелов, — сказал он, направляя бритву, — твой план чересчур, так сказать, героический. Силыч задумал проще и с уважением к технике.

— Какое ж у меня неуважение?

— Обыкновенное. Неучет способности подводного корабля ре-а-ги-ро-вать, — он так и сказал для отчетливости мысли по складам, — на законы механики. Управление балластом, брат, тонкая штука, фи-зи-ка. Обязательно выручит.

— Ну и хорошо.

— Слышь, Маркелов, — обернулся от компрессора старшина и для привлечения внимания легонько стукнул разводным ключом, — не обижайся: по твоему способу, по другому, лишь бы нам здесь навек не остаться.

Какой-то скептик с верхней койки мрачно вмешался:

— Не вмер Данило, болячка задавила. По любому способу хлопочи, конец один — могила.

На этот раз старшина постучал ключом по лбу и выразительно ткнул им в койку скептика.

— Ну, ну, Васенька, выше клотика не лазь.

Электрик щегольнул пословицей:

— Просится на берег, а лезет в воду. В общем, струсил.

Скептик не унимался:

— Погляжу, как носы повесите, когда чудеса не произойдут.

Ковалеву боль мешала принять участие в возникшей перепалке. Он только переводил глаза с одного товарища на другого, силился увидеть лицо напуганного и тихо улыбался. Это даже хорошо было, что один спасовал. Ярче стала видна общая душевная сила.

Регенерацию окончили, и из центрального поста велели задраить отсеки по-боевому. Сразу смолкли разговоры. Матросы тихо разошлись по койкам. Только Маркелов остался у глазка, плотно прижался к нему ухом.

— Вы тише, ребята, — попросил он, — буду все докладывать.

Теперь из центрального поста последовал приказ внимательно прислушиваться. Со стороны носа зашумела вода, вытолкнутая напором сжатого воздуха.

— Ну-ну, — поощряюще прошептал электрик. Его левая рука пошла вверх, правую он энергично опустил вниз, словно хотел помочь изменению веса в частях корабля. Вдруг сквозь визг помп прорвался новый звук; он шел от киля, неприятный металлический скрежет. Почти тотчас же корпус дрогнул, лампочки переместились.

— Дифферент увеличивается. Движение началось, — сказал старшина.

— Падаем, падаем! — хрипло крикнул скептик Васенька, свисая из койки.

— Ничего, уже обратно балласт берут, — ободрил Маркелов.

Нет, под килем, судя по доносившимся передачам от штурманского эхолота, количество воды быстро уменьшалось. Сто тридцать. Девяносто два. Тридцать шесть. Конец? Нет, тут лодка заболталась, упорно сопротивляясь падению. Чуть подняла корму. И Маркелов порадовал:

— Пятьдесят восемь, порядок!

Но в следующую секунду показалось, что ни инерцию падения, ни крен нельзя одолеть и задержать.

— Двадцать один, — дрогнув, шепнул Маркелов.

«Винты, голубчики, винты, не выдайте», — взмолился про себя Ковалев, ухватившись за поручни, чтобы не выпасть из койки, стоявшей почти вертикально.

И вдруг корабль, выбросив тонны воды, понесся вверх.

Иван свободно откинул голову и поднял похолодевшие руки. Подволок уже не убегал вверх — лодка была удифферентована, плавно уходила из опасных вод.

— Легче? — спросил Маркелов.

— Совсем хорошо, — чужим, но радостным голосом ответил Иван. — А ты огорчаешься? Не довелось?

— Водолазом? Ладно, что обошлось. — И новая нотка, новая интонация зрелого, много пережившего человека была в этом коротком ответе. — Правду говорили о комдиве, — добавил он после раздумья, — герой.

Немцы, должно быть, продолжали бомбить район сети, еще не подозревая, что добыча ускользнула из ловушки. Далеко уже были продранные ячеи. Оттуда разрывы доносились чуть слышно: бултых-бултых. Так стучат камешки, когда их встряхивают в стеклянном сосуде.

Теплый грибной дождь промочил легкие платья Наташи и Клавдии Андреевны. Женщины взобрались на гладкую вершину скалы, щедро обогретую солнцем. По расселинам сбегал чахлый северный лесок. Низкие деревца простирали свои ветки с мелкими и тонкими листочками над самой землей.

Наташа не отрывала глаз от озерной глади. Вода узким серпом прорезала ущелье; под левым берегом была голубой и розовой, а под правым — почти черной в тени отвесной гранитной стены.