— Коля! Ты мог?.. Ты мог подумать…

Она не договорила и заплакала: то ли оттого, что была обижена подозрительностью мужа, то ли оттого, что сама обидела сейчас, непоправимо обидела чужого ей, но, несомненно, несчастного человека.

Бушуев переоделся в рабочее платье и рывком поднял крышку шахтного люка. Балыкин торопил, нависая над ним на скоб-трапе, — время было заступать на вахту а разводить в котле пары. Поступило приказание готовить корабль к походу.

Бушуев занял свое место у нефтяного насоса. Он работал вяло, угрюмо молчал, не слушая разговоров товарищей. Ходили поршни, и шумно дышали топки; котельное помещение наполнил ритмичный рабочий гул. Внизу становилось жарко; были введены в действие три форсунки и, хотя с верхней решетчатой площадки задувал прохладный ветерок от нагнетаемого вентиляторами воздуха, температура повышалась непрерывно.

Балыкин досадовал на предыдущую вахту, осматривая форсунки и диффузоры. В последней партии топлива были механические примеси, и при горении они спекались в кокс, который способствовал дымности. Кокс сняли недостаточно тщательно, и Балыкин приказал резаками и ломиками удалить коксовую корку полностью. Несколькими ловкими движениями он показал, как лучше делать эту работу. Потом стал обходить другие посты, и Бушуев не сразу заметил, что старшина остановился рядом и внимательно следил за его действиями.

Упрек Ковалева на партийном собрании Балыкин запомнил, и он обещал себе присмотреться к Бушуеву, но ничего плохого не замечал за исполнительным матросом. А вот сейчас Бушуев работал неладно. Он не смотрел на приборы, и в лице его была отчужденность от дела, непозволительная на военном корабле.

«Неужели не видит, что насос неправильно работает, в неполную силу тянет?»

— Бушуев, надо быть внимательнее на вахте. Прибавьте пару, подкачайте воздух, регулируйте давление, — приказал Балыкин.

Он выжидал и терпеливо следил за действиями подчиненного. Паузы в стуке поршней на минуту исчезли, но затем возник какой-то хлюпающий звук.

— Ну, — спросил Балыкин, — теперь лучше работает?

— Теперь лучше, — равнодушно повторил Бушуев.

Балыкин с сердцем отодвинул его в сторону и нагнулся над насосом; он пытался отрегулировать подкачку воздуха, но ничего не получалось. Хлюпающий звук возрастал.

Бушуев ухмыльнулся, услышав, что Балыкин по телефону вызывает командный пункт части, просит разрешения остановить насос и перейти на резервные средства.

Он получил практический урок, как вывести агрегат из строя, и эта мысль даже оживила его. При вскрытии насоса он хлопотал больше, чем обычно, задавал вопросы и сам попросился ставить новые кольца. Это смягчило Балыкина:

— В другой раз слушайте звук. Как голос нарушится, вроде как спирает, прерывается, значит — надо лечить. А сейчас поршни у нас заговорят нормально.

Бушуев осторожно вставил:

— Хорошо, что в начале вахты случилось, а то бы поход задержали.

— Из-за таких пустяков? — удивился Балыкин. — Водогрейные и паровые трубки на ходу глушим, так это… — Он пренебрежительно махнул рукой. — Однако стыдно. Надо, чтобы вахта была без происшествий. У меня давно происшествий не было на вахте, и надо работать так, чтобы предупредить их.

Запустили насос, и в котельном восстановилась размеренная, скупая на движения и слова работа ходовой вахты.

Миноносцы и охраняемые суда, очевидно, уже вышли в открытое море. Слегка покачивало, и ощущалась равномерная дрожь корабля, быстро пробивающего себе путь в тяжелых массах воды. Горение теперь шло в шести форсунках, и во всех пламя было светло-оранжевого цвета, означавшего, что воздуха поступает не мало и не много, как раз столько, сколько нужно, чтобы над широкой трубой миноносца не появлялась шапка дыма. Стрелка манометра показывала, что пар держится на марке, в соответствии с заданным давлением. Но Балыкин не чувствовал себя спокойно. Полбеды — принять вахту с неполадками в механизме, но две беды — сдать вахту, когда нарушен нормальный ритм работы. Он то нагибался к форсунке, то прислушивался к звукам циркуляционной помпы, то проверял в ней охлаждение масла. Его томило предчувствие, что неблагополучно начавшаяся вахта еще принесет ему неприятности. И верно, только решил он присесть, как встревоженный матрос позвал к водомерному стеклу.

В котле был мазут. На прозрачной поверхности водомерного стекла поблескивала тонкая маслянистая пленка. Балыкин отвернул пробку, и струящаяся по трубке вода заиграла цветами радуги. Балыкин выругал себя за хвастливость: похорохорился — и накликал настоящее несчастье. Котел выведен из строя на много часов! Его надо основательно промыть. Его надо остановить. А если кораблю понадобятся в операции все котлы? Он пошел теперь к телефону гораздо медленнее, обдумывая напрашивавшееся решение и опровергая доводы, которые могли быть не в пользу его плана. Он еще постоял у аппарата, раздумывая, но, начав докладывать, уже был тем неутомимым, уверенным, изобретательным Балыкиным, которым гордился весь экипаж «Упорного».

Нельзя было не принять предложения Балыкина, позволявшего через два — три часа вернуть котел в строй, и Бекренев, узнав о том, что берется сделать Балыкин, разрешил пока ввести третий котел.

В шахту спустили доски, а также наскоро сделанные марлевые сачки. Балыкин уже успел снять крышку котла, и из отверстия поднимался тяжелый влажный жар. Изогнувшись, уйдя с головой вниз, он изловчился окунуть привязанную к палке сетку в тусклую зеркальную пелену и зачерпнул коричневую жирную жидкость.

— Поторопитесь, товарищи, поторопитесь! — крикнул он.

Вытаскивая доски и устраивая их над поверхностью воды, матросы шутили:

— Будем бабочек ловить!

— Сливки, теплые сливки снимать, — возразил машинист, позванивая ведром, в которое надо было выжимать мазут.

Оттого, что прекратились гудение воздуха и движение механизмов, голоса звучали необычно гулко.

Бушуев не принимал участия в общем оживлении и опасливо посматривал на котел.

«А если с доски — да в воду? Сваришься сразу, как рак. Ишь, смеются! А небось каждый думает, что другой полезет. Я ни за что…»

Но Балыкин просто сказал, что работать будет тяжело. Надо устроить смену попарно. Первым полезет он, а с ним — кто желает?

Он осмотрелся, и Бушуев, бывший ближе всех, почувствовал на себе поощряющий взгляд старшины.

— Пожалуй, я, — сказал Бушуев против воли, надеясь, что Балыкин не расслышит, что его перебьют другие голоса, что его отставят.

— Так, значит, надевай ватник, мажь лицо вазелином, — сказал старшина.

И Бушуев понял, что вовлечен в опасное дело и надо пройти испытание. Он утешился мыслью поднять себя в глазах командования, заставить забыть об оплошности у нефтяного насоса; получит благодарность, и строгий командир отделения будет его рекомендовать как преданного бойца.

Однако ноги Бушуева дрожали и колени подгибались, когда он вплотную подошел к котлу. Он сразу покрылся крупным обильным потом и отпрянул, как только нагнулся к горловине.

— Смелее, смелее! — крикнул уже устроившийся на досках Балыкин. — Смелее, Бушуев, нельзя время терять!

Судорожным усилием Бушуев перекинул тело, зажмурил глаза и с облегчением почувствовал, что его приняли крепкие руки командира.

— Становись, осматривайся, не поджимай ног.

Начали работать. Бушуев старался не отставать от Балыкина. Они черпали сачками воду и держали их на весу, чтобы стекла вода и осела тяжелая маслянистая жидкость. Потом подносили сачки к ведрам и выжимали марлю руками. Десятки раз повторялись эти движения, а в ведрах коричневый слой был еще на дне, и на поверхности котла не уменьшалась тусклая пелена мазута.

Глаза пощипывало от едких испарений, в носу невыносимо щекотало. Бушуев проклинал все на свете и особенно своих далеких хозяев — могли избрать для него не такую тяжелую службу.

А Балыкин находил обстановку удобной для воспитательного воздействия. Нынче же объявит Ковалеву, что Бушуев — парень, из которого будет толк. И настойчиво внушал: