Слова Николая Ильича, что чувство Кононова — блажь и без поддержки скоро погаснет, нисколько не успокоили Наташу. Наоборот, его же рассказ о прошлом летчика заставил ее понимать, как велика и жадна в несчастье Кононова его потребность любить и добиваться любви. То страшное, что она вынесла в одиночестве, делало страдания летчика близкими, почти своими. Ведь она потеряла ребенка, не успев его увидеть и даже не привыкнув к мысли о своем материнстве. И в самые безотрадные минуты знала, что существует Николай, что встретит любимого. А Виктор Кононов сразу потерял всех близких — жену, мать, ребенка. И вот, чем чаще и победнее дрался он в воздухе, чем больше растил свою ненависть к врагу, рискуя жизнью, тем больше разрасталась его тоска по любви, по тому человеческому теплу, которое щедро дает любимая женщина. Не Наташу он полюбил, а свою мечту о Женщине наделил чертами Наташи. Это была случайность, но случайность, какую уже нельзя было устранить, не изменив всей обстановки жизни Кононова; тем меньше было надежды на это, что привычка властвовать и иметь успех мешали ему трезво и разумно оценивать свои поступки.

Наташе по-прежнему нужен был Николай, и лишь его она любила. Она знала, что с Кононовым могла быть счастлива совсем другая женщина, скорее Клавдия Андреевна, чем она, Наташа. Ведь Кононову, как и Петрушенко, не было дела до собственной жизни их подруг. Но рядом с возмущением против эгоизма Кононова в Наташе росло чувство жалости к сильному, душевно не устроенному человеку. Ни пренебречь его любовью, ни оставаться безразличной Наташа не могла.

«Я должна, должна помочь Кононову», — твердила себе Наташа. А не зная, что и как сделать для того, чтобы этот человек перестал ее мучать и вновь обрел спокойную и расчетливую силу, она приходила в отчаяние.

У Наташи часто бывал Сенцов, и она догадывалась: Сергей Юрьевич тоже любит ее. Но чувство Сенцова нисколько не беспокоило. Было ясно, Сенцову хорошо оттого, что любит, как хорошо бывает человеку, когда он оберегает в себе прекрасное. Сенцов не отделял Наташу от Николая и в беседах с ней часто рассказывал о том, какой Николай справедливый и мужественный.

Сенцов, сам того не зная, помогал Наташе преодолевать внутреннее смятение. Он не был мастерским рассказчиком, но сообщал о Николае то, что Наташа от самого мужа никогда не слышала и не могла услышать. Она узнала, что Николай оставался на мостике тонущего корабля, пока спасательные катера не забрали всю команду. Узнала, как корабль погиб, потому что Николай хладнокровно повернул на торпеду, предназначенную врагом крейсеру, более важному для мощи флота. Николай был награжден первым орденом за три похода через минные поля Финского залива к Ханко. Во втором походе бомба упала возле мостика, но, раненный, он не покинул своего поста и лечить ногу стал только после успешного окончания всей кампании. Здесь, на Севере, матросы и офицеры беззаветно верят ему. Кажется, нет обстоятельств сложнее тех, в которые попадали миноносцы под его командованием. Один раз Николай привел в базу корабль с оторванным полубаком. А главное, никто, кроме, может быть, Петрушенко, не заботится так о своих боевых товарищах. Он — в переписке с моряками, переведенными на другие флоты, с инвалидами, с десятками советских учреждений, которым напоминает о нуждах своих бойцов и их семей.

Сенцов также рассказал Наташе о корабельных проектах Николая Ильича и сделанных ему предложениях работать в Москве. Николай отказался. Конечно, потому, что до конца войны хочет быть боевым офицером.

— Нас всех удивляло, как может Николай вести в своей каюте образ жизни, который впору ученому конструктору где-то там, в тылу. Математика между бомбежками, технология после дуэли с немецкой береговой обороной, вопросы тактики вперемежку с расчетами десантов! — говорил как-то Сенцов.

Наташа слушала его, сложив руки на своей вышивке, и удивленные глаза ее глядели в окно.

— Вы знаете, кто нам разъяснил Николая? Командующий. Он как-то сказал, что наша советская черта — неуемная любовь к жизни. Сказал: «Посмотрите на Долганова, на его творческую работу». Конечно, тут еще талант. Николай после войны без всякой ломки будет продолжать свою работу. А ведь есть офицеры, которые говорят, что после войны служить на флоте скучно будет, и думают о других занятиях.

Для Наташи эти слова Сенцова были особенно важны: она впервые серьезно задумалась о том, как страдал Николай Ильич в ужасный год, когда она для него умерла, хуже чем умерла. Вдруг вспомнила: три года назад, узнав о ее беременности, Николай пошел с ней в детский универмаг и стал покупать все, что попадалось на глаза: костюмчики, распашонки, плюшевых собак, погремушки. Он так хотел быть отцом, но о своем горе молчит.

Конечно, и ему бывает страшно горько, но он черпает силы в творческой мысли, в сердечной близости с товарищами. Он — настоящий. Его любовь — настоящая. А вся эта неумеренность Кононова — от душевной нищеты, и ее святая обязанность — сказать летчику в лицо правду.

Придя к такому выводу, волнуясь и сомневаясь, Наташа решила объясниться с Кононовым.

Кононов получил ее письмо перед встречей с Долгановым. Прежде всего обрадовался, что Наташа, наконец, ответила; сначала уловил только, что она сомневается в серьезности его чувства. Это было первой победой, и он решил закрепить ее личным свиданием. Но в ожидании катера, дважды перечитав письмо, он открыл истинный смысл Наташиных слов. Вот почему его поведение так удивило Долганова. Наташа требовала, чтобы он был другим, но… что значит быть другим? Он не хотел никому подражать…

Николай Ильич быстро взбежал на крыльцо и с порога крикнул:

— Это я, Наташа!

А она уже узнала его по походке и торопилась навстречу, протягивая руки. И, еще не разбирая быстрых восклицаний между поцелуями, он почувствовал, что какая-то преграда, стеснявшая Наташу много недель, сломана и в этом непередаваемое счастье. Сразу забылись Кононов, неприятности последних дней и все предстоящие заботы. Сдержанность его рухнула, как в памятный день встречи на корабле…

Опустив ресницы, медленным движением прохладных рук Наташа гладила его лоб и щеки, точно хотела в пальцах оставить осязательную память об его чертах.

— Почему ты не делишься со мной, не рассказываешь о страшном — там, в походах?

— А что же страшного у нас? Обыкновенные плавания. Ничто не мешает мне мечтать в море… что ты опять так же встретишь меня.

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Ты так редко бываешь дома…

— А разве в мирное время мы чаще были вместе? Пора привыкнуть, жена моряка!

— Я не привыкну и не желаю привыкать. Каждая встреча будет у нас первой.

Раздался настойчивый телефонный звонок.

— Подожди, — шепнула Наташа. — Клавдия Андреевна подойдет.

Они прислушались. Волосы Наташи прикрывали лицо Николая Ильича. Он смотрел сквозь их золотую сетку и улыбался.

— Наташа, вас к телефону, — пропела за стеной Клавдия Андреевна.

Волна волос скользнула по лицу. Перед глазами возник серенький потолок. Хлопнула дверь. Он поднялся, набил трубку, зашагал по комнате, стараясь не слушать, что говорит Наташа. Но грудной глубокий звук ее голоса был отчетлив.

— …Я написала все, что думала. Больше мне сказать нечего… Нет, видеться нам не следует.

«Нет, видеться нам не следует, — повторил он машинально. — Кто же это? Кононов! Значит, Наташа ему писала и скрыла. И сегодня он ехал с ее письмом в кармане…»

Он стиснул спинку стула и услышал шум приливающей к сердцу крови.

Совсем издалека донесся глубокий голос:

— Нет! Тем хуже, если не поняли. Научитесь жить, как ваши товарищи, как Вербицкий, Петрушенко. Да, и как Николай…

Он облегченно вздохнул, кровь уходила от сердца, возвращалась к ритмичному течению.

Наташа вошла со странной жестковатой усмешкой в лице и взглянула на Николая. Что-то она успела уловить в его глазах, тревожное, неуверенное, настороженное. И тогда от глаз и губ ее побежали морщинки, а на ресницах блеснули слезы.