Николай Ильич пожалел, что сел далеко от руководителей собрания. Доклад явно не давал материала для обсуждения. Как только докладчик закончит, все будут ждать предложений и объявления, что собрание закончено. И верно, едва докладчик уселся, а Бекренев предложил записываться для участия в прениях, раздалось несколько голосов:

— Все ясно…

— Прочитать постановление надо.

— Есть проект решения? — спросил Бекренев и вдруг спохватился. — Однако ж обсудить надо, товарищи, мы по конкретному случаю собрались.

Николай Ильич видел, что началось движение между старшинами, заступающими на следующую вахту, и одним из первых стал протискиваться к выходу Ковалев, у которого на форменке ярко выделялся недавно полученный орден Красного Знамени.

— И все, Ковалев? — с упреком остановил его Николай Ильич.

Ковалев угрюмо ответил:

— Здесь не о том, товарищ капитан второго ранга, толкуют…

— Именно не о том, а вы скажите, о чем надо, — перебил Долганов и громко обратился к Бекреневу: — Алексей Иванович, дай слово Ковалеву.

— Ковалев хочет? — подхватил Бекренев. — Пожалуйста, Ковалев.

Командир орудия не спеша приблизился к столу.

— О том, что у нас случилось, здесь капитан-лейтенант объяснил. Что же тут еще сказать? Конечно, у нас много людей. И каждый старшина может сказать: это не из моего отделения. А ежели из моего? А ну-ка, много у нас таких командиров отделений, что за каждого бойца, как за себя, поручатся? В прошлом году один торпедный катер с боевого задания не вернулся. Слыхали? Перед выходом несчастье у них случилось: катер в готовности, и ему обязательно надо идти, а командир больной. Его, значит, подменили другим лейтенантом. Ну, не в этом дело. Оба, сказать правду, друг другу в смелости не уступали. Оба рискованные, дерзкие и дело свое знали — в этом разницы не было. Я об этом говорю потому, что судьба вышла страшная — командиру без своего экипажа остаться в живых. Он три дня не в себе был, все поджидал дружков. На скалу поднимется и на море смотрит. «Это ничего, — говорит, — они проскочат. Это ж орлята, а Митяй орел!» Митяем он своего сменщика называл. Но вот все-таки стало ясно, что не придут. И тогда, товарищи, лейтенант обстоятельно доложил, как могли себя вести и его друг Митяй, и боцман, и радист, и моторист. Он их поведению дал полное объяснение на основании близкой с ними жизни и заключил: ни в коем разе никто из них перед врагом флага не спустил. Если без рук и ног остались, то зубами, понимаете, зубами они подрывной патрон открыли бы… «Можете, — сказал лейтенант, — помянуть всех погибших героями». И все это было не голословно, товарищи, а весьма убедительно… Раз сам командующий поверил, значит, убедительно… Так я рассказал, товарищ старший лейтенант Игнатов?

— Так, — глухо сказал Игнатов, и многие поняли, что Ковалев рассказал о нем и что у веселого помощника было свое горе.

— А теперь я о себе скажу, — перевел дух Ковалев. — В последний раз, когда я командовал стрельбой по самолетам, показалось мне, что подносчик снарядов дрожит. Обязан я был в этом разобраться? Обязан. Но как все обошлось благополучно, я на это подозрение махнул рукой, и человека не проверил. До сих пор не знаю, как в самом деле он поведет себя в бою. А ему, может, раненному, ползком придется снаряды на орудие подавать! Вчера, значит, спохватился, иду к старшине Балыкину, у которого мой подносчик служит. А хотите знать наш разговор? «Ну, как он?» — спрашиваю я. — «А так», — отвечает Балыкин. — «Как так?» — «Да как все». И из «как таков» мы с Балыкиным не вышли.

— Я тебе сказал, что он партизан! — сердито крикнул из угла Балыкин, стараясь перекрыть побежавший по кают-компании смех.

Ковалев резко повернулся к смеющимся.

— Не смешно, товарищи. Может, он и был в партизанах, но проверять людей в деле надо. Этот Бушуев меня просил письмо отправить с ответом до востребования, и, когда я ему сказал, что лишнее это, не легко с корабля вырваться на почту, — удивился: «Я ж хорошо служу». Высокое мнение имеет о себе. А вообще — гладкий какой-то или, лучше сказать, скользкий…

— Наверно, девица, которая до востребования пишет, разобралась, — пошутил кто-то.

— Точить лясы давайте в другой раз. Тут не до шуток… Случай тяжелый на корабле. Теперь говори о корабельной дружбе на «Упорном» с оглядкой, пока не вышвырнем врага!

Собрание оживилось после речи Ковалева, и Николай Ильич убедился, что главная цель достигнута. Теперь каждый пытается разобраться в новых людях с такой основательностью, с какой моряки привыкли изучать вверенные им механизмы.

Николай Ильич ушел с корабля удовлетворенным. Но уже на следующий день на него обрушились новые неприятности.

Из политотдела с таинственным видом прибыл на «Упорный» инструктор для расследования. Прогулялся к местам аварии, покритиковал протокол и в особенности короткое постановление партийного собрания. Инструктор написал докладную на семи страницах с резкими выводами, и она попала к начальнику политотдела в неблагоприятную минуту: он только что прочитал политдонесение об ослаблении дисциплины на «Умном», неумении Неделяева укреплять ее и безобразном поведении этого командира.

Перед тем как «Упорный» поставили на ремонт, корабли дивизиона Долганова участвовали вместе с отрядом английских кораблей в обстреле укрепленного островка

Вадсе у входа в Варангер-фиорд. Эта короткая операция скорее имела значение демонстрации боевого сотрудничества союзников. Она не внесла никаких изменений в оперативную обстановку; и раньше в этом районе советские легкие силы с успехом атаковывали немецкие конвои, направлявшиеся в Киркенес и Петсамо.

На период операции капитан второго ранга Долганов, естественно, вступил в подчинение старшему в звании офицеру, каким был британский контр-адмирал. Отличная сплаванность кораблей в десятках походов позволила Долганову с ценимой моряками изящной точностью выполнить все сигналы контр-адмирала и в походном ордере, и при ведении артиллерийского огня. Контр-адмирал отметил это в приказе об итогах операции. Он посетовал, что командиры британских эсминцев не держали строя и производили перестроения не с такой точностью, какая наблюдалась в движениях русских. Англичанин также отметил, что русские артиллеристы открыли огонь раньше и полностью уложились в назначенное время, а стрельба их была весьма эффективна. Копия приказа была доставлена офицером связи вместе с приглашением на завтрак. Долганову и командирам кораблей пришлось сменить повседневную одежду на парадную форму с орденами и наносить визит.

Конечно, при этом пили, но пили умеренно. Николай Ильич скромно отвел новые комплименты и выражения признательности, пригласил англичан в гости на соединение и поднялся, ссылаясь на то, что корабли к ночи должны быть готовы к походу. По правде сказать, он беспокоился, что Неделяев выпьет лишнее, но этого не случилось. Неделяев даже имел светский успех, сколотив ко времени несколько английских фраз, в которых упомянул о содружестве британских и русских моряков в Наварринском сражении.

— Спасибо, Сенечка, не подвел, — сказал Долганов на катере. Очень довольный, что сковывавшая его процедура встречи закончилась, Николай Ильич в неслужебной обстановке позволил себе вернуться к старым дружеским отношениям.

И напрасно. Неделяев немедленно ухватился за возможность обрести на целый день свободу.

— Пустяки, Николай. Но после бренди неплохо выпить русской. Отпусти меня в Мурманск.

— Как же я тебя отпущу, несуразный человек? В ноль часов уходим в море.

Оказалось все же, что Неделяев успел выпить лишнее. Он стал в позу рапортующего, взял под козырек и нарочито низким баском официально повторил:

— Вновь прошу разрешения, товарищ командир дивизиона, на поездку в Мурманск.

— Разрешения дать не могу, — ответил Долганов, досадуя на комедианство Неделяева в присутствии других командиров.

— В таком случае разрешите отлучиться до полуночи в Главную базу.