Еще бомбы одна за другой с всплеском уходили в струю от винтов, когда торжествующим голосом Долганов приказал Колтакову начать циркуляцию. Борясь с инерцией, толкавшей корабль на прежний курс, рулевой внимательно следил за компасом. Стрелка обегала круг неравномерно, но быстро. Корабль, словно насаженный на штырь, вращался по окружности. И море, только что вспучившееся за ним, выбросило острые конусы последних больших бомб по носу. Большая волна ударила в скулу и окатила расчет первого орудия. Впрочем, артиллеристы не убежали; чем-то возбужденные, они возгласами и жестами показывали на воду. Ветер отнес их слова, но Колтаков и сам увидел, что на опадающем конусе блестят жирные пятна соляра.

Их становилось все больше. Стекаясь и сливаясь, они образовывали серебристо-масляные озерки. И вдруг в центр самого большого из этих выглаживающих воду озерков выскочили на поверхность, завертелись разные предметы: пробковый жилет, пробковый матрац, какие-то пестро выкрашенные жестянки.

Трап загрохотал под ногами Игнатова. В несколько прыжков он очутился возле Долганова, и его ликующий мальчишеский голос поднялся над всеми:

— Потоплена! Потоплена! На дне уже. Убежден, что на дне.

Николай Ильич перевел рукоятки телеграфа на средний ход, назначил курс и спокойно сказал:

— Игнатов, идите на свой пост, может быть, потребуется контрольное бомбометание.

А предметов на воде становилось все больше. Артиллеристы подтянули багром бескозырку, синее сукно которой намокло дочерна, и полосатый флагдук.

Из своей рубки выглянул акустик и, сияя, подмигнул соседнему сигнальщику:

— Браток, как, пойдет ко мне орден?

— А может быть, немец для обмана выбросил барахло?

— Для обмана! Гляди, весь запас солярки на воде. По всем швам лопнула акула. Да и взрыв был…

— Ну, уж так и быть, проверчу тебе дырочку, — снисходительно пообещал сигнальщик и отвернулся. На «Уверенном» вспыхнул узкий луч, и второй сигнальщик доложил, что командир отряда семафорит командиру «Упорного».

Долганов прочитал:

«Поздравляю. Однако, кроме погибшей лодки, в районе конвоя еще три, возможно, четыре. Боевую тревогу не снимать».

«Вот тебе логика! Уже забыл, что беспокоился, как бы я не открыл дорогу немцу к конвою. Любопытно, что товарищ Ручьев рапортует начальству… Да черт с ним, раньше или позже командование его раскусит».

— Что, Митрофанович, — заговорил он со своим заместителем, — не жалуются люди на усталость? Совсем сбили мы вахты. Пожалуй, вторые сутки люди без отдыха.

— Считай, скоро третьи начнутся. Но ты ведь знаешь наших ребят. Коммунисты и комсомольцы котельной группы сегодня ночью ликвидировали течь в трубках. Благодаря этому могли маневрировать на предельных ходах. А минеры приготовляли бомбы с рекордной скоростью. И ни один из молодых, укачивающихся матросов не отпросился в лазарет.

Он помолчал и добавил:

— Как придем в базу, попрошу тебя сразу на бюро. Восемь заявлений в партию.

— Отлично. Даже можно будет собрать, как втянемся в залив, сразу после Кильдина. — Долганов усмехнулся: — А фашист-то хитрил, хитрил и сжегся.

— Разворотили крепко, — согласился заместитель.

Николай Ильич тронул его за плечо:

— Ладно вышло. Сходи в рубку, объяви по трансляции. Многие посты еще ничего не знают.

Он вновь улыбнулся. Неизвестно, какими путями, по, конечно, весь корабль уже облетели подробные вести о победе.

После атаки экипаж с нетерпением ждал обеда, но еще одна лодка подняла суматоху, и хотя бомбили ее «Уверенный» с тральщиком, но и экипажу «Упорного» пришлось стоять в боевой готовности около получаса. А когда понесли в кубрики бачки с золотистым от томата жирным супом, акустик снова получил эхо. По-видимому немцы по всему пути заранее расставили свои подводные лодки, желая во что бы то ни стало нанести удар по транспортам.

На этот раз командир подводной лодки был еще более хитер и верток. Он словно прислушивался к решениям Долганова. Он понимал их отчетливо. Если «Упорный» ускорял ход, он стопорил, а как только миноносец менял скорость на среднюю, лавировал на самых полных. Потом оторвался на большой глубине и ушел из сектора. Хорошо уже было и то, что врагу не удалось выйти в атаку.

Наконец, после четырнадцати часов, обнаружили позиции последней немецкой лодки между конвоем и берегом.

Эта лодка успела выпустить две торпеды, но пузыри их своевременно заметили. Одна торпеда прошла в интервале между круто изменившими курс транспортами, а другая взорвалась в носовом отсеке британского корвета, и он остался на плаву. Катера бросились на эту лодку и бомбили ее еще долго после того, как конвои втянулся в пролив между материком и островом Кильдин.

Итак, за день были обнаружены пять подводных лодок и две из них погибли. Капитану первого ранга Ручьеву было с чем явиться к командующему, и он поторопил семафором Долганова, чтобы к двадцати четырем часам была приготовлена отчетная калька и «легенда» к ней, как поэтично именуют на флоте объяснительную записку.

— Поблагодарил, называется, — не удержался Долганов и показал заместителю после заседания бюро приказание Ручьева. — Ведь отлично знает, что мне нужно на берег, к жене. Сколько в разлуке были. А теперь сиди на корабле, еще черт знает когда являться с отчетом.

— От Ручьева внимания не дождешься, — поддержал Бекренев.

Но тут Николай Ильич совсем непоследовательно набросился на помощника:

— Не советую вам осуждать начальников.

До постановки на якорь он молчаливо и хмуро держался возле телеграфа. Корабль три раза проскакивал вперед, за бочку, и, разумеется, эти досадные неудачи нисколько не улучшили настроения.

«Кажется, за потопление лодки могли бы поставить к пирсу», — с сердцем говорил себе Долганов; он отказался от ужина и пошел в душевую.

Невесело было за ужином и в кают-компании и в кубриках. Никто не мог выйти на пирс, чтобы похвастать победой перед дружком с соседних кораблей, расписать дело, как оно рисовалось, похвалить работавших на посту сбрасывания бомб (корабельная радиогазета уже сообщила, что бомбы приготовлялись в рекордные сроки). И даже Ковалев — комендор, которому командир обещал увольнение в Мурманск, — видя угрюмые лица товарищей, не пошел к старшему артиллеристу за увольнительной, а стал ревностно смазывать трущиеся части орудия, хотя смазка держалась великолепно и ни одна капля соленой воды не проникла к ним.

Но штурман Кулешов нарушил немой уговор. Он сказал, поглощая третий стакан крепкого чая:

— Можно подумать — панихиду справляем. Хотя бы салют дали… Эх, завидую подводникам. Вот где морское братство…

В этот самый час одинокий выстрел гулко разорвал воздух над Главной базой. В проливе перед бонами вырос большой подводный корабль. Суетливый буксирчик оттащил часть заграждения, и корабль торжественно вступил в ворота гавани.

Стоя на высоком пригорке, Сенцов имел превосходную позицию для обзора базы подводников. Ее здания, выстроенные «покоем», не закрывали двора в узкой котловине, и Сенцов в прямых черных линиях угадал шеренги матросов, строившихся для встречи. Он увидел, как под музыку оркестра, над начищенной до блеска медью труб, поплыло красное знамя бригады, и черные линии вытянулись змейкой. Пошли… Вот бы и ему со всей братской семьей прошагать сейчас к пирсу, к которому уже приближается лодка Петрушенко. Даже со своего дальнего поста наблюдения Сенцов легко нашел Петрушенко в группе офицеров и матросов, высыпавших на палубу. На голову выше своих подчиненных, широкий, массивный, он стоял у перископа.

Порыв ветра с воды донес к Сенцову визг поросенка (традиционного подношения подводников своему счастливому в бою собрату), но тотчас его заглушил торжественный марш. «Будет рапортовать командующему», — подумал Сенцов. Представил себе мужественное и доброе лицо адмирала с застывшей у козырька фуражки рукой, и тут только вспомнил, что идет выполнять спешное поручение командующего. Он побежал в гору, ругая себя зевакой, любопытным бездельником и мальчишкой. Командующий отдал в его распоряжение свой катер, и Долганов томится на рейде, и хуже того — томится в неведении, когда наконец встретит Наташу.