— Голову конвоя — очевидно, тральщики и миноносцы — минуту назад поймал радиолокатор.

И он положил на стол бумажку с координатами.

Николай Ильич приказал связисту непрерывно следить за противником и точно прокладывать его курс. Следовало попытаться поймать центр и хвост конвоя.

— Есть, — сказал связист и исчез.

Петров продолжал торопливо есть, поглядывая искоса на Николая Ильича, но Кононов не удержался от прямого вопроса.

— Да, — сказал Николай Ильич, — через десять минут будем на дистанции артиллерийского залпа и начнем игру… Товарищ Петров, как только получим указания радиолокаторов, — первую группу вперед, и пусть проложат по южной границе нашей курсовой линии дымовую завесу, оставаясь внутри ее. Игнатову дайте распоряжение отойти на норд и затем зайти в тыл конвоя. Одним словом, как было условлено.

Петров залпом выпил чай и пошел к двери. Николай Ильич помолчал и тихо сказал:

— Ну что ж, и тебе, Виктор, можно начинать действовать.

— Так я вызываю штурмовиков, а часть истребителей направляю в прикрытие Игнатову.

— В добрый час, Виктор.

— В добрый…

Николай Ильич медленно прошел по каюте. Все мелкие вещи и бумаги были убраны с рабочего стола, и толстого стекла с фотографиями Наташи ничто не загораживало. Сейчас, когда все или почти все было выяснено, и бой должен был начаться, он мог подумать о ней. Улыбается. Доверчиво смотрит и все же о чем-то своем задумалась. Он вспомнил их встречу и ночь здесь, в этой каюте. Как хорошо, что Наташа была здесь!

Связист вновь встретил Долганова на пути в штурманскую рубку. Конвой идет в том порядке, как сообщала разведка. Надо подвернуть влево градусов на двадцать, и противник возникнет на горизонте.

— Кулешов проложил курс, — добавил он, задыхаясь после быстрого подъема по трапам.

— Добро, — сказал Николай Ильич. — Поднять «Наш», ход тридцать узлов.

Сенцов вовремя вспомнил, что для его доклада штабу непременно нужны сведения о радиолокации. К тому же это было средство убить время. Его досада не проходила. Все труднее становилось среди занятых людей оставаться наблюдателем. Он вслушивался в приказания, поступавшие от Долганова. Они уясняли слаженность действий авиации, миноносцев и катеров. Молодцы — и Долганов, и Кононов, и Петров. Да вот его доли в подготовке этого дела нет. В конце концов он лишь поверил, что начинание Долганова будет успешно. Но не стал инициативным сторонником его планов. Ему представлялось, что эти планы условны, как и возражения Ручьева, что все зависит от случая, от каких-то субъективных факторов. У Николая может выйти, потому что он из тех, кому удается. А у другого при тех же силах и намерениях в такой обстановке может быть просчет. «Чем же я лучше Ручьева?»

Он смотрел на экран и плохо слушал Неделяева, который легко разбирал, что происходит в воздухе.

— Видишь, Сергей, этот частокол, сдвигающийся вправо? «Юнкерсы»! Четверка. А вот навстречу пошли пики. Наши ястребки. Заставляют их убираться. Не дойти к нам.

Потом Неделяев потащил его к себе в салон.

— Пойдем, — сказал он баском. — Тут старпом разберется. Пойдем, Сережа, обмоем мои погоны.

Пить перед боем было непозволительно, но он покорно поплелся за Неделяевым, покручивая свисающие усы.

— По первой, — сказал командир «Умного». — За нашего адмирала!

— За то, что мы сейчас пьем, он нас с тобой не похвалит, — вздохнул Сенцов.

— А кто пьет? — удивился Неделяев. — Пропустим по второй для души, закусим корнишончиком — и на работу. Вот-с, чтобы не было соблазна, ставлю посудину обратно. Я, Сережа, правду сказать, вчера выпил гигантос. С подводниками… Могу сегодня воздержаться.

— А вчерашний хмель в голову не ударит?

— Вот еще! — отмахнулся хвастун. — Для злости как раз хорошо. Сегодня шебаршиться надо. Вот и ты отходишь. Ей-богу, Сережа, твои усы вверх пошли.

Сенцова в самом деле водка взбодрила. «Эх, будет сегодня музыка, только танцевать некогда», — мелькнуло в его голове, когда он подошел к зеркалу и начал подкручивать усы.

— Мне усы завтра сбрить придется. Я их проиграл Николаю Ильичу — против операции возражал,

— Ты! Возражал?! Ну, брат, тебя за это надо наголо обрить, — возмутился Неделяев. Что же, мы, миноносники, не люди? А? Да, вчера я пьяный был, но язык прикусил у подводников, чтобы не расхвастаться. В такое дело идем!

На трапе Неделяев вдруг захохотал:

— Постой, как же… Возражал, а сам в поход напросился? Тоже по уговору?

Они еще не успели осмотреться на мостике, когда сигнальщик стал репетовать сигналы комдива «К бою приготовиться, следовать за «Упорным»!»

Неделяев прокричал, молодецки играя голосом:

— Старпом, боевую! «Наш» до места. Поше-ве-ливай, нептуны!

Орудия главного калибра развернулись на левый борт, и стволы поднялись вверх для залпа на предельную дистанцию, и красный флаг молодо заполоскался под реей.

Николай Ильич поднял пистолет. С громким и веселым шипением ракета пошла вверх и рассыпалась дождем красных звезд.

Стало необыкновенно тихо. И вдруг разом горячие струи воздуха, пронизанные золотыми светящимися кругами, метнулись через мостик. Корабль затянуло дымом, и раздался двойной грохот выстрелов носовых орудий. В тот же миг он повторился на корме. Еще через миг, как эхо, прозвучал залп «Умного». Золото-багряные маки, то показываясь, то исчезая в дыму, возникли над бортами всех кораблей.

Над морем загрохотал артиллерийский бой.

Цель, пойманная дальномерами, была головным кораблем — двухтрубным и пятиорудийным миноносцем. Из постов управления стрельбой баллистический расчет с поправками на ветер и температуру, на движение и изменение места цели мгновенно передали на орудия миноносцев, и орудия загремели. На пятом залпе с «Упорного» наблюдатель доложил:

— Противник теряет ход… Отчетливо вижу пожар…

Отряд Долганова стремительно бежал к поврежденному кораблю противника, прикрываясь стеной дыма.

Катера поставили на волнах тяжелые беловато-серые клубы, и сейчас завесы вытягивались, ширились, вставали грядой бесконечных покачивающихся холмов, и море у их подошв стало чернильно-черным и угрюмым. Под сапогами Кононова хрустели осколки стекла. Он слушал голоса, вырывавшиеся из мембраны радиофона, и повторял негромко, но внятно:

— «Воробей шестнадцать», «Воробей шестнадцать». Я — Кононов, я — Кононов, вас плохо слышу.

«Воробей шестнадцать» внезапно перекрыл все голоса задорным тенорком:

— Я — «Воробей шестнадцать». Бомбардировщики уходят. Четырех уничтожили. Не беспокойтесь, вас прикрывают, вас прикрывают «воробьи» двадцать восьмого.

Тенорок утонул, перекрытый раздраженным басом:

— Восемьдесят пятый, восемьдесят пятый, под тобой «фокке», под тобой «фокке», заходи ему в хвост.

«Воробьи» встретили немецкую авиацию на подходах к отряду Долганова и навязали ей бой, отгоняя на зюйд. Теперь бой уже затухал далеко в стороне, за дымами транспортов. Кононов не мог за всем уследить по докладывающим, предупреждающим друг друга, приказывающим и одобряющим голосам, звучащим в радиофоне. Но то, что он видел сам, и то, что ему рассказывали все эти непонятные для постороннего человека отрывистые сообщения, его веселило. Истребители наносили врагу удары, обнаруживая то тактическое превосходство, какое совсем недавно Кононов считал свойством исключительного таланта, думал, что ему нельзя обучить и потому нельзя вносить в планированные расчеты. Он разъяснял воздушным участникам операции их задачу и с несвойственным ему раньше терпением наставлял молодых летчиков. Он еще не совсем верил Долганову. Сомневался, что летчики сумеют в горячке боя использовать опыт новых боевых маневров.

— С ума сойти можно от трескотни и гула, — сказал Петров, снимая наушники и вновь пододвигая их Кононову.

Виктор Иванович улыбнулся. Ему все звуки давали зримую картину. Перемена тона в моторном гуле, пулеметная очередь, вырвавшееся крепкое словечко — неужели для кого-то такие детали сливаются в хаос звуков?