К тебе, человек, приступаю с мольбою:
Карун обезумевший – твой образец.
Спасайся! Ты накрепко связан собою –
Тщетой одурманенный нищий скупец.
Унынием грешен и я, мусульмане;
Душа моя также блуждает в тумане.
И я свою ношу забот и страданий
Влачу, бесприютного мира жилец.
Я райскую музыку слышал сначала.
Но горькая жалоба громче звучала,
И музыка стихла, и сердце попало
На торжище раненных скорбью сердец.
Есть множество рек и морей полноводных,
И семьдесят два языка разнородных,
И счесть невозможно мужей благородных,
А только царю достается венец.
Слепой не увидит, как нищий томится,
Глухой не услышит, как плачет вдовица;
И пестрядью мира мой взор не прельстится,-
В золу и песок превратится дворец.
Я – в горле у мира – взываю: помилуй!
Я – снедь ястребиная – кану в могилу,
Как жалкий поденщик, утративший силу,
Как царь, облаченный в бесценный багрец.
И плоть моя стала пристанищем боли,
И жил я для общего счета в юдоли,
И если я утром сидел на престоле,
Я в полдень – отчизной забытый беглец.
Достойных врасплох застигает измена;
Глаза мои слепнут, слабеют колена;
Не вырвется муж из позорного плена,
Клинок свой булатный уронит храбрец.
Состарились горы, Фраги сострадая,
Темницею стала страна золотая,
Склонись перед матерью-правдой, рыдая,
Пока еще нас не покинул творец!
