Он как бы размышлял вслух и одновременно призывал всех их в свидетели, приглашая совместно обсудить столь сложную проблему.

— Видать, с воскресеньем сейчас ничего не выйдет! — вздохнув, пожалел Альяш еще раз.

Бельчане озабоченно молчали.

— Дайте мне помолиться час-другой, вобрать в себя силу божью! А уж потом делайте что хотите, на все воля господня! Только я невиновен!..

Мужики долго смотрели на него, смотрели друг на друга, все вместе смотрели на Альяша.

А вдруг человек правду говорит?! Разве святым можно стать просто так — в любой момент захотел и уже стал?! Даже с землей на руках и в таком затрапезном одеянии?! Нет, тут тоже есть какой-то свой порядок!

Да и какой он, к дьяволу, офицер?! Выдумал какой-то дурак! Руки, как копыта, заскорузлые. Такая же посконная рубаха, как у них. Топорщится на старческих, торчащих, как у птицы, ключицах. Сгорбленная, хорошо знакомая фигура. Разве он может быть из компании Жоржа Деляси? Тот весь в шелках и дорогих сукнах…

И ведь не удрал никуда! Так тебе и стал бы хитрый белогвардеец дожидаться их после всего, что случилось, да еще выехал бы, ваше благородие, в поле с сошкой! Ого, шалишь!..

Видимо, не обманщик, свой и, наверное, холера, все-таки святой! Вон как говорит уверенно! И ничего не боится, даже креста и гвоздей. Очень может быть, что невиновен.

Но, боже мой, сколько вот таких овечек видели они на своем веку! Всякие жулики, проходимцы, плуты — как они умеют представляться! «Каждый свенты имеет свои выкренты», — как говорят поляки!

Проверить, во всяком случае, не мешает. Но основательно, без суеты и спешки, чтоб потом люди против них ничего не имели! Чтобы детям можно было глядеть честно в глаза! У бога дней хватает, можно обождать. Пусть молится.

Тесный круг мужиков разорвался. Альяшу дали войти в свою старенькую хатенку. Понаблюдав некоторое время через окно, как он, упав на колени, молится и бьет поклоны, успокоенные сектанты выставили охрану, повалились на траву и, утомленные стокилометровой дорогой, с сознанием хорошо исполненного долга заснули глубоким сном праведников.

Подкрадываясь к старому Альяшову домику, грибовщинские мужики ничего особенного не услышали и пошли смелее. Во дворе храпели бельчане. Переступая через них, грибовщинцы наткнулись на стражу и строго спросили:

— Вы чего в старика вцепились?

Два молодых бельчанина, вооруженные кольями, осознавая высокую свою миссию, с достоинством промолчали.

— У вас что, работы нету дома, жен, детей, лентяи вы дубовые? — не отставали грибовщинцы.

— …

— Во, и крест приволокли, а подумай, что полиция вас за это по головке не погладит?! Вас же судить будут! Уголовное дело пришьют, на каторгу отправят! Охота вам по тюрьмам скитаться?

Это было несправедливо. Бельчане слишком хорошо знали, что их ожидает от полиции. Когда же они повесят Альяша на кресте, вилами проткнут ему бок и убедятся, что он мертв, на третий день он может даже воскреснуть, и тогда за святотатство их ожидали вечные муки в пекле и проклятии людей, как тех легионеров, распявших Христа. Но правдолюбцы пожертвовали собой для «обчества», ничто уже не могло их сдержать. Только несознательные грибовщинцы ничего этого не понимали и вели свое:

— У вас кочаны капусты вместо голов. И не пьяные, кажется!

— А чего он про конец света набрехал? — огрызнулся один из стражей, не вытерпев.

— А какой старик басен не рассказывает? — отпарировал старый Банадик Чернецкий.

— Кто тебя заставлял верить? — поддержали Чернецкого. — Мы вот из одной с ним деревни, а спроси нас: верил ли хоть один в этот стариковский бред? Не хотели и не верили, сами не тратились и бабам своим не давали, разве что свечку в церковь отнести дозволяли. Вам же это нравилось, так теперь расплачивайтесь!

— Вы уж лучше признайтесь — сами сплоховали! — наседал Чернецкий. — А теперь виноватого ищете? Разве так можно, люди? Совести у вас нет!

— Еще и колья взяли!

— Забрались в свою пущу, живете с зубрами да оленями, не тем местом думаете… Вот ты, поди, с великодня не умывался, а то и с рождества! На тебе вшей, как на паршивой сучке блох!

— Медведь живет и так, зачем ему мыться?

— На мыле экономят, хозяйственные больно!

Пока грибовщинцы ругали непрошеных гостей, Альяшов зять со старым Базылем Авхимюком проникли в хату. Дядька Климович уже был на ногах — он слышал разговор под окном.

— Холера тебя возьми, говорил же я, что дождешься, свернут тебе башку за твои выдумки? — с ходу обругал друга Базыль. — Разве не говорил тебе — не политикуй, не дразни людей, не баламуть?

— Говорил, Базыль, было это…

— А-а, признаешься! А где апостолы твои? Эти жулики — Рогусь твой преподобный, Давидюк, Бельский, Майсак? Где «святые девы»? Где балагол михаловский Ломник? А Енох с золотом? Где жены-мироносицы?.. Бросили тебя одного с этими ошалелыми сектантами, разбежались, как рудые мыши со сгоревшего гумна!.. А вон там сколько храпит твоих «ильинцев» — добрая рота! Ты их породил, а они тебя жизни решат! Вот смеху будет — на все воеводство! И не спасет тебя твоя матка боска Ченстоховская!

— Правда, Базыль, ей-богу, правда! Когда-то апостол Петр три раза от Христа отрекался, так и тут вышло!.. Этим людям, подумай только, этим негодяям я всю душу отдал, всего себя, а они… Я им, Базыльку, лучшие колокола раздобыл, только в Кракове такие да еще в Риме в костелах, мне братья Ковальские по секрету сказали… По пяти тысяч с половиной за каждый отдал, пускай, думаю, имеют себе файные с малиновым звоном!

— Нашел чем хвастаться! — останавливал его друг.

Но Альяш не слушал:

— Не-е, сами они никогда на это не пошли бы, ты не думай! Попы их подослали, я знаю твердо! Эти длинногривые обжоры все могут! Иоанн кронштадский предупреждал! И цацалисты намутили воды, стал я им поперек горла! Кринковские жидки тут с неделю смуту разводили, мне бабы об этом говорили. Хотели и меня видеть, взятку вырвать… Брата моего уничтожили, потом самого Распутина отравили, под меня теперь подкапываются! Еще этот Енох меня обокрал! Но скажи ты мне: почему народ попался на их удочку, поверил?!

И семидесятилетний старец от обиды заплакал.

— Опять ты за свое! — укоризненно покачал головой Авхимюк. — Эх, седая борода, а балда балдой, ничему тебя жизня уже не научит, капут!

— Балда, Базыль! Еще какая балда! Сам подумай: я для них Вершалин строил, так старался, ты же сам видел, ведь все на твоих глазах было! Стены клал на высоком фундаменте, на извести, и дома, как у пана Деляси, с крылечками и мансардой!.. Лучших мастеров подобрал, даже цветное стекло привез с Березовского стеклозавода за Лидой. И карпов развел в прудах, лебедей даже купил в гродненском зоопарке у Кохановского, — а они? Обжоре архиерею и цацалистам продались, их сторону взяли!..

Все это время Олесь старался открыть окно, которое до сих пор не открывали. Когда оно наконец распахнулось, Альяшов зять увидел на подворье Тэклю, подававшую знаки.

— Дядька Альяш! — негромко позвал Олесь. — Чернецкий заговорил зубы сторожам, он на это мастер, начнет побасенку в Грибовщине и не кончит в Кринках, а вы тикайте! Там вас Тэкля ждет!

— Га?! — живо встрепенулся пророк.

— Ну во, беги из своего дома, через окно, как вор, — не переставал издеваться старый Базыль. — Во уж посмеются люди, когда бабы разболтают, как ты спасался от своих богомольцев! Я и сам расскажу… Ну, давай выползай, артист из погорелого театра, мы поможем!

Климовича подсадили на подоконник, усеянный дохлыми мухами, и осторожно спустили в палисадник. Тэкля проворно повела его за гумно.

За гумнами, когда опасность миновала, Тэкля расплакалась и стала хлестать старика по щекам.

— Говорила же тебе, не ночуй в своей хате! Говорила!.. Зачем туда поперся? Почему к Ольге не пошел?.. Вот тебе, вот тебе!..

— Я только на подворье заехал, еще и коня не распряг, — уклонялся старик от ударов. — Откуда я мог знать, что они под поповскую дудку… Да постой, Тэкля! Это их новый архиерей подослал! Я еще до него доберусь!.. Позавидовал, видишь, моей славе, как когда-то ангелы позавидовали господу богу… Но я еще всевышнему нужен, если он меня защитил и избавил от беды!..