Их отпустили только на третий день в обед.

Мирон выкатил повозку. Курносая молодка в вышитой, но уже не такой свежей кофточке всхлипывала, стоя на пороге и глядя, как бабы на прощание целуют одежду дьякона.

Наконец снова принесли и разостлали на загаженной домашней птицей траве свежее полотно, и Регис, оставляя на нем следы, прошел с иконой к повозке, обернул простыней и без прежней торжественности сунул ее в солому.

Женщины начали складывать в повозку подарки «апостолу» — новые кожухи, шерсть, копченые колбасы, ковры, связанных уток и гусей. Положили узелок с деньгами.

Похудевший, изнуренный дьякон плюхнулся на все это богатство и, продолжая кланяться поклонницам, шепнул Мирону:

— Езжай скорее!

Вопли остались позади. Мирон подстегнул коня, и вскоре они выехали за село. Устроившись поудобнее, с облегчением вздохнув, Николай стал копаться в трофеях.

— Вот тебе кожух на память! — предложил он вознице.

Мирон отдернул руку, как от огня.

— Ха-ха-ха-ха! — захохотал дьякон. — Лопух ты деревенский! Ну что тебе сделается, если возьмешь один?! Вон их сколько у меня!

Вдруг курица, покорно лежавшая у ног дьякона, капнула ему на ботинок. Регис не долго думая схватил ее за крыло и швырнул в сторону от дороги:

— Паскуда!..

Хохлатка со связанными ногами с минуту беспомощно била крыльями, потом, обессилев, затихла. Мирону стало жалко ее:

— Ястреб задерет, а то и лиса схватит! Вам же подарили ее! В Кринках целых два злотых дали бы!

— Пусть не пачкает!

Регис развязал узелок, пересчитал кредитки:

— Двести десять!! Сразу две твои коровы, понимаешь? И вон еще добра сколько! За один такой дубленый кожух Пиня пятнадцать злотых отвалит, а их тут — раз, два… пять штук! Гуси по четыре злотых, утки — по два! А льна сколько! Ты знаешь, что Пинкус ваш лен отправляет за золото в Бельфаст?! И шерсть Пиня возьмет! А вот домотканые ковры барахло, никому не нужны, их у меня навалом!.. Словом, за все это еще сотни три! Вот тебе и полтысячи! И только за трое суток, а?! Вот как надо жить!

Мирон подумал, что дьякон переплюнул даже кринковского торговца, но сказать об этом не отважился. А Регис продолжал поучать Мирона:

— Вас, оболтусов, еще поколения четыре давить надо, пока чему-нибудь научитесь! Ты посмотри, сколько я людям добра за три дня сделал! Думаешь, бабы не знают, что все это обман?! Не одна семененковская тетка, вспоминая меня, пьяного, клянет сейчас: «Приехал, старый мошенник, нализался, а я, дура, обрадовалась… растопырилась сразу, как курица перед петухом!..» И тут же об этом забудет. А знаешь, почему? Я дал им возможность тоску развеять, удаль показать. Сколько вдов осталось после войны, сколько в них силы нерастраченной! Вот помолились бабоньки, попели, поплакали, показали себе самим и друг дружке, какие они голосистые, гостеприимные, добрые да заботливые, — и уже довольны. Бабе, брат, нужно показать, какая она ласковая, внимательная, как умеет приголубить… Словом, отвели душу!

— Еще как отвели! — покачал головой Мирон.

— О-о!.. Ты слыхал, как они выкаблучивали?! А ночью? Ты бы посмотрел: засыпаю с одной, просыпаюсь — другая под боком! И все такие жадно-ласковые, взволнованно-жаркие!..

Регис даже языком прищелкнул и покрутил головой.

— Знаешь, почему коммунисты у этих баб успеха не имеют? Обещают им рай в будущем — отдаленном, туманном, а сейчас зазывают идти в тюрьмы, кровь проливать на баррикадах — паны власти так не отдадут! А бабы крови боятся и радость им подавай сейчас же — жизнь короткая! Благодаря мне, они и повеселились по горло, понял? А беспутство мое завтра же забудут!..

Разговорчивый дьякон хлопнул татуированной рукой Мирона по плечу:

— Не горюй о них, Мирон! Они заплатили мне за то, что хотели получить, что я им и дал, — и мы квиты. Эге, опять проклятые Ковали, чуть не прозевали!.. Объезжай, объезжай их, Мирон, по загуменью, от греха подальше, ну их к черту, фанатиков этих!.. Эх, жаль, полиции тут нет! Понасажали постерунков почти в каждом селе, а когда нужно, этих бездельников в блестящих сапогах днем с огнем не найдешь!.. Съезжай, говорю, с дороги!

— Гречку потопчем! — упирался Мирон.

— Холера ее забери, гречку твою, проедем, хозяева не увидят… Дай вожжи, если ты такой трус! Но-о, милый!

Конь, прибавив шагу, торопливо затопал по квелым еще всходам, колеса безжалостно врезались в мягкую пашню. У Мирона в глазах потемнело.

— Что, жалко? — насмешливо спросил дьякон. — Тьфу, мужик мужиком, хоть по лбу обухом тресни!..

Объехав опасное место, дьякон вручил вожжи Мирону и продолжал разглагольствовать:

— Стишок написали про меня!.. Ха, они лекции читают по деревням, доказывая, что душа умирает вместе с телом, что солнечное затмение бывает по такой-то и такой-то причине, что пасха праздник совсем не православный, а древнеиудейский или даже языческий… Бабы и мужики вежливо слушают их, даже соглашаются с ними, благодарят, а в Грибовщину к Альяшу и Николаю Регису ходить не перестанут. Никакой силой не оторвать их от веры в чудо, потому что оно нужно им, как хлеб. Разве не правду я говорю?

— Был и я на такой лекции, — вспомнил Мирон. — Студент из Вильно к нам в Плянты приезжал, про звезды, про месяц рассказывал. Интересно так! Только в сон, холера его возьми, сильно клонило. А в церкви службу начинают рано, когда человек выспался и еще не устал на работе…

— Да я не о том! Вот лопух, разве можешь ты понять такие тонкости?! Тебе, невольнику от рождения, свобода — что крылья той курице в поле!..

Мирон промолчал. Он признавал свою необразованность и Региса побаивался и уважал за непонятную силу — как у знахарки из Плянтов, которая бросит на тебя взгляд и сразу скажет, где у тебя болит. Неспроста эти бабы теряли голову! Надо же обладать такими чарами или притяжением каким-то, чтобы за пару часов собрать на селе такую свадьбу! Что же, певцом в Исаакиевский собор брали не каждого, туда приходил молиться сам царь с царицей. Но о себе Мирон знал точно: если бы даже ему деньги мешками давали, ни за что не согласился бы жить вот так.

— Зайти в алекшицкий постерунок, написать заявление на Ковали за шишку, пусть им всыплют по десять палок? — размышлял вслух Регис, как бы советуясь с возницей. — Надо проучить коммунистов, а то на шею сядут!..

— Ладно, не убили ведь! — посоветовал возница, которому хотелось домой, да и жалко было деревенских парней. — Лучше поедем!

— Тогда правь к ресторану. Верну долг Ковальчуку, а то в другой раз не накормит. Эх, и ядреная же баба у него! Давно ли была почти ребенком, а как расцвела!

— А что ей? Не работает, спину в поле не гнет, ест, что пожелает. Подержи мою бабу так с месяц — не узнаешь, откуда что и возьмется!..

В Алекшицы приехали к вечеру. Молодая хозяйка ресторана была чем-то очень встревожена, но приветливое выражение своему пухленькому личику с ямочками на щеках придать не забыла.

— Привет, Стасечка! Должок привез твоему Клемусу, голубка моя!

— А Ковальчука нету, — с видом невинно обиженной ответила молодуха. — Утром арестовали.

— За что-о?!

— Полицианты нашли под яблоней в саду бутылку самогона. Взяли солтыса, понятых, выкопали бутылку, написали протокол и увезли Клемуса в Кринки…

Регис ничего не понимал:

— На какой черт понадобилась Клемусу самогонка? Он же монополькой торговал!

— Ковальчук говорит — Пинкус подстроил. Ночью забрался в сад и закопал… А за самогонку строго — пять лет дают! Как я теперь буду-у-у-у! — расплакалась женщина.

— Вот тебе и «два кота в мешке»! — вполголоса сказал Регис Мирону. — Ай-яй-яй, ну и Пи-иня, ну и арти-ист!.. Вот и погорела твоя корчма в Грибове, Ковальчук, а так уже прицелился ловко, ха-ха!.. Было у щенка во рту мясо, да проглотить он не сумел!

— Я ему, дураку, все долбила: нанимай быстрей сторожа, ставь людей на ночь вокруг богатства, так он все тянул!.. Что мне теперь делать, отец Николай? — с надеждой спросила хозяйка ресторана. — Посоветуйте, у вас же всюду знакомые, вас вся полиция хорошо так знает!..