Президент слыл хорошим хозяином. Газеты умилялись тем, как он дорожит каждым государственным злотым, какие аллеи и клумбы, какие фартуки и комбинезоны носят рабочие в городке, где дымился «лисий хвост» его завода искусственных удобрений. Когда он летом приезжал туда, администрация сбивалась с ног, вылизывая поселок и территорию завода, а полиция прогоняла всех подозрительных и босых крестьянок с кошелками и бидонами.

Играя роль бережливого хозяина и здесь, президент снова пощупал полотно и покачал головой:

— Семьсот метров за пятьдесят злотых! Хо-хо!..

— Невероятно, но факт, пане президент! — почтительно склонился ученый, уязвленный в глубине души тем, что высокого гостя больше всего заинтересовал такой пустяк. — Чистый лен! Здесь его четыре акра[17]. Такая крыша из досок обошлась бы мне в семь раз дороже!

На прощанье гость блеснул эрудицией:

— Такое полотно — это отлично! В экспедиции Нобиле на Северный полюс, как выяснилось, выжили только те полярники, на ком было льняное белье!

И, оставив недоуменного профессора с его раскопками, «визитор» отправился пешком в город, где когда-то учился в гимназии.

Стемповский, на которого легли хлопоты о президенте, был из низов, но фасон держал. Он носил вислые нафабренные усы, в глазу монокль. За свое любимое словцо он получил от горожан кличку пане Ласкавый, а за привычку ездить в карете — четверостишье:

Подлинные инспекторские способности высокого гостя пане Ласкавый знал слишком хорошо. Взгляд президента не проникал глубже промашки солдата, стоящего в почетном карауле, разбитого стекла на видном месте или колдобины на улице. И пане Ласкавый постарался.

В городе был вылизан каждый камень, края мостовых обведены известью молочной белизны. Безукоризненной чистотой сверкали стекла витрин. Костелы, церкви и дворцы по главным улицам города — Доминиканской, Пилсудского, Бригидской, Францисканской — слепили глаз свежей побелкой. Радовали глаз и свежевыкрашенные рекламные щиты фирмы мыла «Елень-шихт», «Мейде-револьвер», папиросных гильз Гербево, крема «Нивеа». Кинореклама на щитах показывала Эльжбету Барщевскую, Стемповского, Высоцкого, Венгжина и Дымшу, — пусть знает пан президент, что гродненцы живут не в каком-нибудь глухом захолустье, они смотрят те же кинофильмы, что и в Варшаве. Зеленели аккуратно подстриженные молодые деревца. Оба моста через Неман, взорванные во время войны, снова соединяли берега. На гужевом мосту мелькали спицы крестьянских повозок. Нигде ни единого нищего.

Тем не менее президенту чего-то не хватало. Мэр тоскливо ожидал нагоняя.

— А велотрек еще существует? — спросил наконец президент: велосипед был его слабостью. — Когда-то я там учился ездить…

— Двухколесная машина, пане президент, давно вышла на дорогу, велотреки, к сожалению, отжили свой век, — как можно мягче постарался втолковать мэр. — И наш — увы! — зарос лопухами. Военные пытались оборудовать там ипподром, но, пане ласковый, у них, как обычно, дальше желаний не пошло!

Президент нерешительно потоптался на месте.

— Пан мэр засадил город итальянским кленом? — спохватился он вдруг. — А где же знаменитые гродненские каштаны?!

— Их уничтожил мой заместитель Мечислав Витковский, пане президент, — обидчиво заявил мэр, не сомневаясь, что встретит сочувствие. — Отдыхал в Италии, накупил там саженцев. Вернулся из Неаполя и нанял бригаду рабочих. Горожане даже демонстрацию устроили! Были, пане Ласкавый, беспорядки: побили рабочих, поломали им пилы!.. За каштаны вступились все пять наших газет, но мой заместитель вызвал полицию и настоял на своем, срубил все деревья до одного! И так, прошу прощения, он ведет себя во всех случаях. Беда мне с ним, пане президент!..

Каждый школьник из букваря знал, что легионер Метек Витковский спас Пилсудского от пули. Маршал потом устроил своего спасителя управляющим в министерстве, но национальный герой показал себя таким самодуром, что его пришлось сослать в провинцию.

Стемповский обижался, но защиты искать не смел[19]. Где уж этой мямле вступать в конфликт с Витковским! Вот как притих сразу!

На берегу Немана президент вздохнул и предался воспоминаниям.

Весной каштаны зажигали бесчисленные канделябры белых свечей. Осенью гимназисты устраивали конкурсы на лучшее изделие из каштанов, вырезали миниатюрную мебель, грибочки…

Погубить такую красоту!

Этот нахал так уверен в себе, что даже не соизволил прийти приветствовать главу государства!..

На площади перед магистратом (где казаки когда-то засекли Голуба) собрались гимназисты и делегации от населения города. Позади выстроились в каре войска. Со здания магистрата свисали длинные бело-красные полотнища с орлом.

Президент принял от детей цветы. Ванда Квятковская, дочь коменданта города, подошла с приветственной речью.

В краковском костюме с бесчисленными лентами и бусами, пылая горячим румянцем, гимназистка сделала реверанс перед паном президентом и мелодичным, как серебряный колокольчик, голосом заученно произнесла:

— Пане профессор и всему миру известный ученый! Наш дорогой гость, пан президент, который возложил на свои плечи ответственность перед паном богом и историей за судьбу граждан могучей державы легендарного короля Пяста! С маршалом Пилсудским вы отстояли для нас свободную и процветающую Польшу, а своими выдающимися изобретениями осчастливили граждан… и старых и малых…

Ванда умолкла, сбившись с заученного текста, и беспомощно глотнула воздух. Сзади послышался разочарованный вздох и движение среди гимназистов, это еще больше напугало паненку, и она окончательно запуталась:

— Теперь… Теперь самый богатый… И у кого мало денег и он не может часто ездить в Татры или Закопане и в Криницу… будет иметь в своем доме горный воздух даже бедный, и он сможет дышать им даже в своей постели… Палочки Коха, которые… И вообще пан президент когда еще учился в гимназии, то для Польши…

Паненка после неловкой паузы расплакалась. Гость отечески привлек Ванду к себе, успокоил:

— Ну-ну, дитя, не плачь! Вижу, и ты очень любишь нашу Польшу?!

— А-ха-а!.. — расплакалась еще больше паненка.

— Это главное! Да будет над тобой благодать матери божьей Ченстоховской! Вот тебе! — Он вынул из кармана портмоне и протянул пятизлотовую монету. — На конфеты!

Зато глава союза осадников генерал Бербецкий был на высоте. Он вручил гостю символический ключ от города, приложил два пальца к конфедератке с серебряными зигзагами, щелкнул каблуками и голосом, хорошо натренированным долгой службой в царской, австрийской и кайзеровской армиях, проспиртованной глоткой с пафосом прокричал:

— Великий наш гражданин и уважаемый всеми пан президент! Докладываю, что польские рыцари клянутся тебе здесь, в крепости могущественного короля Стефана Батория, в бастионе цивилизации и западной культуры на диком востоке, не допустить никакого либерализма к коммуне. Никакие большевики, швабы и мировая плутократия не оттеснят нас с занятых позиций!!! А когда попытаются полезть, мы выхватим из ножен свои острые сабли и будем их рубить, как рубили под Псим Полем, Грюнвальдом, Берестечком, Веной и Варшавой!

— Ура-а! — с готовностью и молодым энтузиазмом закричали панычи и панночки, батальоны солдат, и этот крик тугой волной покатился по площади, окруженной со всех сторон высокими строениями церквей и костелов. Голуби в панике сорвались с магистрата, и от поднятой их крыльями волны воздуха заколыхались бело-красные полотнища, и корреспонденты поспешили занести в блокноты эту деталь как зримое свидетельство теплоты и сердечности гродненцев.