— Тащат сюда бог знает кого!

— Как не совестно!

— Бога не боятся!..

Молодица начала просить пророка:

— Прости, Альяшок, божий человек! Прости ее, маленькая она у меня еще, да очень уж шустрая! Все ей надо знать, все выпытать! Что я дома тебе говорила? — понизив голос, выговаривала она дочке. — Как тебя учила? А что ты мне обещала?.. Прости, отец, не обижайся!

Альяш не смешался и не обиделся. Подумав минуту, сказал негромко:

— Конечно, из земли. Кирпич — земля, дерево — тоже, — выходит, из земли, а как же!

Толпа вздохнула с облегчением, отметив про себя мудрость пророка.

— Так чего же вы от меня хотите? — повторил Альяш.

— Доли нет, Альяшок! — горестно вздохнула баба с перевязанным глазом.

— Ой, нет!.. Не-ет, ей-богу!..

Люди уже освоились и осмелели.

— Горе у нас, Альяшку, такое, что и золотом не залить, — со слезами в голосе сказала женщина. — Дочка у нас померла… — Голос ее прервался. — Одна была… Такая красавица! Как солнышко!.. Ы-ы-ы!..

— Дай я скажу, ты погоди! — сурово оборвал ее муж. — Разведешь сейчас тут по-бабьи!.. Ну, померла, — знать, так ей было на роду написано!.. Слухай, Альяш! Повез я дочку хоронить, а батюшка за три злотых не соглашается идти на кладбище! Потребовал, холера, чтобы еще два дня откосил ему на болоте, — такая, говорит, у него такса за требу! Со злости хотел оставить покойницу у него на крыльце и уехать. Куда денешься! Мертвому все равно, как его хоронят, да ведь люди осудят! Ну, и согласился!.. А к тебе пришел, чтобы заявить. Ты скажи, Альяш, где справедливость?! Почему они на нашей беде наживаются? Разве им так позволено?..

Мужик попал в самую точку. Люди закричали:

— Управы на них нет!

— Гроб не успеешь опустить в яму — глядь, а поп уже отслужил!.. Мах-мах своим кропилом, прогундосит что-то себе под нос и умотает домой! Лишь бы денежки слупить!

— О-о, это они умеют!

— А за крестины как дерут!

— Как на маслобойке в Кринках масло из льняного семени выжимают — сколько удастся!..

— Приехали чиновники, все описали за подати, оставили на голом месте — ни коровенки, ни свинки, ни курочки. Пара ульев была, и те забрали! — Пожилая женщина заплакала навзрыд.

— И у нас секвестраторы лютуют! — старалась перекричать плачущую обиженная бабка.

— Над верой нашей измываются! У нас проповедь читали по-польски, а кто кричал, чтоб по-нашему, того полиция в холодную упекла!

— Я на чугунке работал, в ремонтной бригаде, костыли забивал. Приказали мне сменить веру. Говорю панам: «Это постолы просто сменить, рубаху, а с верой так — кто с какой родился, такой и держись…» Они сразу: «А-а, ты еще отбрехиваешься?!» И меня с работы поперли, католика взяли на мое место!

— Ты президенту об этом скажи, Илья! Про все поведай, в Варшаве ничего не знают! Президент тебя послушается!

— А что президент?! У гродненского архиерея под самым носом на костел переделывают Софийский собор! Наняли каких-то бродяг, а те православные кресты с куполов скинули! Думаешь, до Мостицкого не дошло? Газет он не читает? Посмеивается небось себе в усы!..

— Мостицкий и приказал, а архиерей с ним заодно!

— Конечно! Вместе чаи на балах распивают, шанпанские да на курортах вылеживаются!

— Уже третью церковь ломают в Гродно!

— Ха, замолчал бы, дед, о своем Гродно! Под Хелмном и Седлецеми пятьсот штук закрыли, а священникам ноги-руки поломали!

— Если так пойдет и дальше, ни одной не останется, только на покосившихся колокольнях березки да рябины вырастут!

— Того и добиваются!

— Народ уже что поет, слыхал?

— Верно! Под татарином было легче! Татарин, говорят, веры не трогал!

— Тяжко нам, Илья! Иногда слезы застят нам солнце! С обидой мы к тебе!

Пророк молчал, словно подавленный всей тяжестью народного горя. Вдруг поднял голову и обвел глазами возбужденную толпу.

— А разве Христу легче было?! — пришло к нему озарение. — Разве он меньше страдал, спрошу я вас? Родился в такой нищете, что даже голову некуда было положить!

Голос его дрогнул. Альяш, как и все жестокие люди, был очень сентиментален. Чтобы овладеть собой, он переступил с ноги на ногу, будто выбирая сухое место.

— А потом?! Сидит в темнице за народ, отдает себя на убой за этих темных дураков, за их леригию, а рядом жулик и бандит Варавва! Приходит посланец от Понтия Пилата да и говорит: «Варавва, ты свободен, твое место займет Иисус!» И тот самый народ взял этого Полторака на руки да и попер на волю, а Христа на крест, на муки потащил! Но он не дрогнул! Ему подают воду, чтобы смочить губы, чтобы не так болело, а он думает себе: «Не-ет, пить ничего не буду, перенесу за вас все муки!» А эти вонючие гниды, бешеные псы, мало что гвоздей навбивали ему в руки и ноги и весь лоб искололи, еще театр сделали — стоят и ржут себе!.. Как было смотреть на всю эту несправедливость сыну божьему с креста?

Отсталый человек легковерен и без колебаний подчиняется авторитету. Неожиданный поворот беседы и тон пророка загипнотизировали толпу. Людям показалось, что они недосмотрели, дали промашку, наговорили, чего не нужно.

— Правда твоя, Альяшок! — первой нашлась бойкая тетка. — Он-то сколько за нас потерпел, грех нам и жаловаться, гре-ех, ей-богу!

— Вы лучше посмотрите на себя: как детей распустили! — без всякой связи с муками Христа закричал пророк. — Не почитают они нас с вами, учат нас! Яйцо курицу учит, дожили… Разве так мы с родителями обходились?!

— Ей-богу, правда! Истинный бог! Из хаты выгоняют, Альяшок! — захлюпала женщина с перевязанным глазом. — Слыхано ли, чтобы матери довелось в суд подавать на родных детей, чтобы судиться со своими сыновьями!.. Старший как двинет мне в око! Сюда вот… Звезды посыпались… А потом говорит: «Уходи». Я ему будто бы мешаю! Видали?!

— Такие выгонят, чего от них ждать, если распутство городское переняли! Мы при своих слова дурного сказать не смели, а уж закурить…

Альяш взвинтил себя так, что глаза его горели, а лицо пошло пятнами.

— Настанет, скоро настанет время, о котором сказано в святом писании: «Будет горький плач и скрежет зубов, горы на нас полезут, и камни всех накроют!..»

Наиболее впечатлительные в толпе опять заплакали, и именно этот плач успокоил пророка. Потоптавшись, Альяш хотел сказать еще что-то, но махнул рукой:

— Ат, чего мы здесь торчим? Пойдем лучше в церковь, помолимся!

Предложение Альяша было воспринято как милостыня. Паломники, очарованные простотой и мудростью пророка, благодарно загудели, поднялись с онемевших колен и почтительно расступились перед ним.

Сквозь тесный людской коридор Альяш направился к дубовым дверям, по обе стороны которых два служителя с сумрачными лицами держали длинные, до самой земли, развернутые свитки со славянской вязью. Над дверью большущими буквами оповещалось народу:

Кто-то подал пример, и обезумевшие бабы ринулись к пророку, стали целовать ему ноги. Альяш еще был без дюжих телохранителей.

Еще не заласканный, не привыкший к такому поклонению, пророк с силой вырывался из чьих-то цепких рук, прыгал, как на раскаленной сковороде, когда чувствовал под ногами что-то живое и мягкое, нечаянно попадая сапогом в лицо.

— Пусти, пусти, дура, что ты вздумала?! — злобно шипел он, вырываясь из рук настырной старухи, вцепившейся мертвой хваткой в его ногу. Поднялся на несколько ступенек, перевел дух и настороженно огляделся.

Никакой обиды! Ни у кого! Наоборот, счастливые улыбки у тех, кому попало сапогом в зубы, по голове. У девушки, стоящей впереди, была рассечена щека, кровь стекала на белую кофточку и расплывалась алым цветом. Девушка даже не замечала этого, лицо ее светилось одухотворенностью, горели счастьем ясные глаза.