— Разве только кадка из-под огурцов, — полез пятерней в затылок Мирон. — Воняет, правда, еще и рассол не выливал, чтоб не рассохлась…

— Лишь бы не текла. Тащи! — энергично скомандовал гость.

Взвалили кадку на телегу и поехали. По пути Вацек начал расспрашивать Мирона про Полтораков клад, где он зарыт и не согласится ли Мирон за вознаграждение показать это место. Мирон уверял, что ничего об этом не знает, но Вацек не поверил.

Так они добрались до места.

В колодце у Острова набрали полную кадку воды. Полупанок вылил в нее бутылку сиропа, размешал веткой, горстью зачерпнул ядовито-малиновую жидкость, попробовал на язык и с отвращением выплеснул остатки назад.

— Гадость какая, фе!.. Ну ничего, будут лакать и такую! Поезжай к своей церкви!

Возле церковки повозку сразу обступила толпа.

— Пять грошей стакан! — объявил Вацек. — А ну, не сбиваться, как овцы! В очередь, в очередь!..

После трех заездов к Острову у Вацека сиропа не осталось, но люди все равно платили за воду и без сиропа.

В стороне от бойкой торговли колодезной водой развернул деятельность бродячий фотограф, друг Вацека. Он брал задаток, выписывал квитанцию со штампом несуществующей фирмы и щелкал затвором фотоаппарата, обещая снимки через неделю. К полудню «фотограф» внезапно сложил треногу, подошел к Вацеку и что-то ему шепнул. У того тоже отпала охота к торговле водой. Вытащив из кармана горсть монет, он объявил:

— Получай, хозяин, свою долю и мотай домой!

— Что так много! — опешил Мирон. — Мы ж договаривались…

— Ты заслужил. Хватай, когда дают!

Мирон отсчитал ровно пять злотых, остальное вернул Вацеку. Тот, пристально посмотрев на подвозчика, пожал плечами.

— Идиот!

Полупанки направились к церкви. Бесцеремонно растолкали старушек, добрались до главной иконы и на глазах молящихся спокойно стали набивать карманы бумажными купонами.

— Чего вытаращили бельма, дуры? Здесь все крадут! — еще больше поразил Вацек женщин богохульными словами. — Даже ваш этот Христос, — показал он на распятье, — брал бы, если бы ему руки к кресту гвоздями не приколотили!

Пока бабки обрели способность голосить, жулики уже были на улице. Поднялся переполох. Мужики вытащили из телег шворни, схватили дрючки и ринулись за ворами, но те скрылись в густом сосняке — только их и видели.

Случай этот был рядовым, и назавтра о нем уже никто не вспоминал.

Однако и после краж в распоряжении пророка оставались крупные суммы. С такими средствами Климович мог бы сделать много полезного для людей — построить школу, больницу, помочь бедным. Но от всего этого он был очень далек.

Если кто-либо из односельчан просил его одолжить денег на корову, потому что дети без молока сидят, или на коня, который сломал ногу, Альяш просителям отказывал.

— Сам думаю, где бы раздобыть. Строить надо столько всего! И колокола надо купить! Мои помощники колотят в било каждый день, как в имениях!

Его зятя отвезли в белостокскую больницу «удалять слепую кишку». Утром к Альяшу прибежала взволнованная дочь Ольга.

— Здравствуйте, тату! Ну как вы тут живете? — Она огляделась в бедной хатенке. — Хоть бы раз к нам заглянули!.. Ой, как у вас тут грязно! Даже не подметено…

Только теперь она заметила двух жен-мироносиц, притаившихся за отцовской кроватью. Там стоял сундук, и было видно, что обе только что копались в нем.

— Не могут ваши квартирантки хату вам подмести, руки у них отсохнут? — обиделась дочь.

У Альяша как раз жили наша Химка с племянницей Сахарихи.

— А если ваш тато не хотят, чтобы мы подметали и прибирали? — виновато оправдывалась Химка. — Сколько раз мы брались за веник, а они отбирают!

Ольга не захотела вступать с женщинами в спор.

— Ладно, как-нибудь нарочно приду навести порядок. А теперь я к вам по делу!

Она заговорила тише:

— Тату, дайте денег! Доктора требуют двести злотых! Говорят, если не заплачу вперед, к Олесю и не подойдут даже! А где мне взять такой капитал! Это же две коровы!..

В глазах у отца ни сочувствия, ни любопытства, хотя он дочь не видел давно. Из-под кустистых бровей глаза глядели с враждебной настороженностью.

— Никому не даю! — ответил он.

Дочь и не надеялась на скорое согласие, не обиделась. Решительно подсела к нему на лавку и продолжала свое:

— Был бы он хворый, а то такой здоровяк! Ничем не болел, как тот корч сосновый, вы же хорошо его знаете! Но и его взяло!.. Зимой не во что было одеться — и вот… У вас все равно крадут кому не лень. Не пожалейте на такое дело, тату! Докторам что! Помните Балейку из Городка? Не заплатил он, жена так и померла в приемном покое…

Старик сурово молчал.

— Умрет Олесь, сироты останутся, что мне с ними де-елать? У-гу-гу-гу-у!.. — попыталась она разжалобить отца слезами. — Вы же за мной ничего не дали в приданое, и от дяди Максима нам ничего не досталось! Пожалейте хоть сейчас-то… Что для вас двести злотых? У вас же тысячи…

— Не могу, Ольга! Церковные они, а не мои! Грех на мне будет! — Альяш тяжело вздохнул и минуту помолчал, будто всматривался в себя. — Даст бог, не помрет твой человек, не плачь, один господь владыка нашего живота и смерти. Волос не упадет с головы нашей без его воли!

Некоторое время Ольга, остолбенев, молча смотрела на отца, потом застывшие в уголках ее глаз слезинки засверкали холодными огоньками, и молодицу прорвало:

— А-а, вы все такой же!.. Так слушайте же теперь меня, тату! Я вам скажу, я вам всю правду выскажу! Сторож ваш, Феликс Станкевич, вор! Он обокрал вас! Никакого черта в церкви тогда не было! Он черного петуха в окно вам бросил! Вы из церкви побежали, а Фелюсь собрал деньги в мешок и передал шурину в Шудялово. А тот сразу купил молотилку, а остальные положил в банк. Смеется над вами, дурнем! Напьется в кринковском ресторане и хвалится, какую прибыль имеет от церкви! Ха-ха!.. Завели себе забаву такую, гуляете, как маленький, а что творится вокруг вас, не видите!.. Тату, вы слепой!..

Самолюбивый старик опешил — ее слова слышали богомолки.

— Ты как со мной говоришь?! Учить отца вздумала?! Для этого приперлась сюда?

Но присутствие богомолок только окрылило Ольгу. Она резко встала, отошла от лавки, крича:

— Слушайте, тату, слушайте, я еще не все сказала! Из-за своей блажи вы и маму свели в могилу! Вы ей даже ведра воды никогда не принесли! Мужики еще и теперь смеются, как вы когда-то всю хату со злости водой залили! А вы забыли, как кринковский фельдшер, гребень из маминой головы выдирал?.. Так вспомните! Они из-за этой раны вскоре и померли! И дядины пять тысяч вы на ветер пустили из-за церкви! Из-за нее и брат Толик из дому ушел! И я из-за нее веру в бога потеряла! Если бы он был на небе хоть какой, он не позволил бы вам вытворять все это, давно бы молнию наслал на вашу паршивую церковь!..

— Господи Иисусе! — с преувеличенным испугом закрестилась жена-мироносица из Мелешков. — Матерь божья, прости ее, грешную!

— Еще и богохульствуешь?! — рявкнул старик.

— Называйте как хотите, а я высказала все, что думала, я не могла иначе!

— Как с родным отцом говоришь, спрашиваю? Кощунствуешь?!

Дочь вышла из себя:

— Какой вы мне отец? Вы меня хоть одну зиму пустили в школу, как другие? Хоть раз свозили куда-нибудь, когда маленькой была? Хоть одну сказку рассказали? Да вы ни разу не приласкали, не пожалели меня, по голове даже не погладили, как другие…

— Попрекать меня вздумала?! Да я тебя! Ты руки и ноги целовать мне должна, до земли кланяться за то, что на свет тебя пустил! Давно крапивы не пробовала, шалава!

— Вот-вот, всегда так! Доброго словца от вас не услыхала за всю жизнь! Сладкого кусочка от вас не попробовала! Бублика ни разу не купили!..

— Вишь, про бублики заговорила! Вон о чем вспомнила, а о душе забыла, жрать бы ей только! — Разъяренный Альяш поднялся с лавки и пошел к дочери. — Отца хулить приволоклась? Родного отца? Разве посмел бы я на своего…