— Ох, ох, эта уж дружба медведя с зайцем… — скептическая гримаса искривила лицо Лагутиной.

— А вот многие мне тем же не платят, — ничуть не смутившись, продолжал Даниленко. — Встретишься с каким-нибудь Гошкой, с которым вместе без штанов еще бегали, я к нему с распростертыми объятьями, а он — «Здравствуйте, Николай Александрович». Я ему: «Ты что, Гоша, очумел?», а он чуть ли не навытяжку.

— Очевидно, этот самый Гоша хорошо уразумел, что у нас укоренилась мода менять друзей, переходя от ранга к рангу…

— Или наоборот, — снова прорвался Даниленко, пропустив мимо ушей и эту реплику, — просыпается у человека какая-то нездоровая амбиция. А, ты в начальство вышел, дай-ка я тебя обдеру. Вот какие крайности.

Он говорил сейчас, глядя куда-то в сторону, и теперь уже Лагутина рассматривала его. Хорошее, умное, норовистое лицо рабочего. Шрам на щеке, шрам на лбу, — очевидно, был на войне.

— Так почему вы тут решили сжить со свету Гребенщикова? — неожиданно вернулся Даниленко к началу разговора. — Что он вам, дорогу перешел? Демагогию развели. Все заблуждения вспомнили. А у кого их нет? В общем, загнали на минное поле. Куда ни ступи — подорвешься. Откровенно: для чего это вам понадобилось, Дина Платоновна?

— Я не собиралась его сваливать, поверьте. Он свалился сам.

— Но вас это небось устраивает?

— Пожалуй…

— А вот меня нет.

— И напрасно. В этом месяце мартен выплавит стали еще больше.

— За счет чего, я хотел бы знать?

— Уже три печи интенсифицированы. Это раз. Сталевары с каждым днем все лучше осваивают продувку металла. Два. И атмосфера в цехе в корне изменилась. Три. Достаточно?

— Вы не надорветесь от взятой на себя ноши? Верховный судия во всех делах. Даже решаете судьбу кадров, хотя это, да будет вам известно, прерогатива совнархоза.

— Есть такое право у журналиста — высказывать свое мнение по беспокоящим его вопросам.

— Но это мнение не должно претендовать на непреложность. Оно может быть и ошибочным.

— Конечно. Но, заметьте, не часто. Даже редко. Знаете почему? Оно независимо. Ни случайные отношения, ни личные симпатии и антипатии на него не влияют. Потом оно тщательно выверено. И еще одно обстоятельство. Мнение это часто опирается на мнение большинства, на мнение, которое могут не высказать с трибуны, на собрании, людям власть имущим. У меня, поймите, особое положение. Я на заводе человек новый и вижу многое из того, что другим примелькалось. Ну чём я виновата, что не поддалась общему гипнозу? — Лагутина подумала и продолжала: — Николай Александрович, а вас не удивляет, что порой журналист вступает в технический спор, не будучи специалистом в данной области, и оказывается правым? Почему? Да потому, что очень часто ему достаточно разобраться только в психологии людей, понять мотивы их поведения, истинные причины столкновений. Кстати, посмотрите, пожалуйста, вот эту статью. Снова о мартене. И снова о Гребенщикове.

Даниленко прочитал статью. Не спеша. Строчка за строчкой. Необычное истолкование технических ошибок — тактические соображения. Гребенщиков отвергает технические новшества не потому, что не верит в них, а потому, что они могут преждевременно вскрыть внутренние резервы цеха и не сулят лавров первооткрывателя.

— Статья стоящая, — сказал Даниленко, — но печатать ее… не стоит.

— Почему? — сразу вздыбился задетый за живое Филипас.

— Нельзя истирать в порошок человека. Его опыт, его знания могут еще потребоваться, и даже на этом заводе.

— Если эта статья появится здесь, для него останутся открытыми другие заводы, — возразила Лагутина. — А если я пошлю ее в центральную газету…

— Я понимаю, что когда в руках бомба, трудно ее не бросить. Но не делайте этого. Обещаете?

— Нет.

Вздохнув, Даниленко взглянул на редактора.

— Простите, Роберт Арнольдович, но я бы хотел провести воспитательную работу с глазу на глаз. — И когда Филипас вышел, сказал: — Дина Платоновна, журналист в своих побуждениях не только должен быть чист, он непременно должен казаться чистым. Это очень важно. Ваше непримиримое отношение к Гребенщикову и так уже истолковывается превратно. Говорят (обратите внимание, употребляю недостойный, но вполне приемлемый для такой ситуации аргумент — «говорят»), что вами тоже движут эмоции, а пером водит не столько нелюбовь к Гребенщикову, сколько любовь к Рудаеву. Не нужно подтверждать эту сплетню.

На приморском заводе Даниленко пользуется особым уважением. Он этого завода выхованец, этого завода выдвиженец. И не только: этого завода созидатель.

Маленький старый завод долгое время не имел постоянного хозяина и переходил из рук в руки. Подчинялся он то Наркомату путей сообщения, поскольку одним из видов продукции его были нефтеналивные цистерны, то Наркомату судостроения — для него он производил листовой металл. Только некоторое время, самое тяжелое для завода, совсем никому не подчинялся, зато потом получил сразу трех хозяев.

Даниленко видел единственный выход из этой неразберихи — перевести завод в подчинение Министерства черной металлургии. Только тогда он превратится из подсобного предприятия в самостоятельное. Осточертели ему и многовластие, и безвластие, и междувластие. Он бывал на крупных заводах страны — в Кузнецке, в Магнитке — и бредил их масштабами. Типичная черта настоящего руководителя, кое-кому недоступная, кое-кому непонятная, — постоянное, неудержимое стремление к росту. Своего предприятия, своего района, своей области, своей страны. Спроси любого ответственного работника, даже изнемогающего от перегрузки, хочет ли он расширить свое предприятие, — и получишь один ответ: «Хочу». Дел и так по горло, почета достаточно, денег тоже (кстати, далеко не всегда, даже почти никогда, увеличение объема работ не сопровождается повышением оклада), а ему подавай новые хлопоты.

Вот таким жадным до самозабвения на новое был Даниленко. Потому и стремился пришвартоваться к большому кораблю большой металлургии. Борьба была сопряжена с риском. Министерство металлургии не хотело брать старое, обветшавшее предприятие, Министерство судостроения не отдавало его.

Однажды вызвал Даниленко министр судостроительной промышленности. Усадил возле стола, покружил вокруг него, как коршун вокруг перепелки, и разразился:

— Как вы думаете, кому без кого легче обойтись? Мне без вас или вам без меня? Поймите, на кой черт мне директор, который мало того что хочет сам уйти, так еще и завод за собой увести! Директора я найду. Мне металлургические цехи нужны. Свой металл. Найдите у себя крохи мужества, подайте заявление об уходе по собственному желанию. И езжайте на все четыре стороны.

Даниленко благодушно прищурился.

— Мне самому уходить не хочется. Вот вместе с заводом я уйду.

— Будет хуже. Я вас освобожу как не справившегося с обязанностями.

— Это не выйдет. За меня вступятся, — с уничтожающим спокойствием сказал молодой директор.

Не один такой бой выдержал он. И в конце концов победил. Металлургические цехи передали Министерству черной металлургии. А лишние отсекли. И получилось, как в сказке: каждая отсеченная часть стала жить самостоятельно. Вагоностроительный цех превратился в вагоностроительный завод, станкостроительный — в огромный машиностроительный. Вместо одного — три завода. Можно быть довольным? Можно успокоиться? Но не радовало это Даниленко. Медленно рос его завод, металлургический. Так, небольшая реконструкция, и то больше для облегчения труда, чем для увеличения производства. А потом его забрали на работу в обком, и на заводе решили, что борьба за расширение на том и кончилась. Троилина объем работы вполне устраивал, большего он не хотел добиваться.

Часто бывает, что руководитель предприятия, уходя на повышение, уносит с собой свои мечты и замыслы и складывает их в архив брошенных дел даже в том случае, если завод остается в сфере его подчинения.

На этот раз так не получилось. Как ни много забот было у Даниленко (что ни говори — промышленность всей области), он все же находил время уделять приморскому заводу особое внимание. Мечта превратить его в первоклассное предприятие не только не погасла, но даже окрепла, ибо возможности для ее осуществления возросли. Разве плохо иметь в области еще один крупный металлургический завод, тем более что его можно прилепить к существующему предприятию с традициями, созданными годами, с квалифицированными кадрами, к городу, жить в котором радостно, из которого никому не хочется уезжать, потому что разместился он среди садов, у самого ласкового моря. Даже на курорты из этого города люди ездят меньше, чем из любого другого. Сел на трамвай, пять-шесть остановок — и ты на пляже, отъехал десяток километров — и уже в деревне на Белосарайской косе.