Алла Дмитриевна не смутилась, почувствовав, что ее рассматривают, — должно быть, привыкла к тому, что ее внешность не оставляла равнодушным.

— Андрей Леонидович по-прежнему рисует? Помнится, у него были большие способности.

Она кивнула головой.

— Это для него лучший отдых.

— Можно посмотреть?

— Все его работы в отдельной комнате. Свое хобби он скрывает.

— Скромность?

— Мне трудно сказать, что это. Вообще Андрей Леонидович не любит саморекламы.

— А что Андрей Леонидович любит? — уже с оттенком нетерпения спросил Збандут.

Алла Дмитриевна посмотрела на гостя каким-то неопределенным взглядом.

— Работу, литературу. И специальную.

— А детей?

— Маму больше.

— Жива еще Валерия Аполлинариевна? — удивленно спросил гость.

— Вы ее знаете? О, тогда у вас будет непревзойденная собеседница, — оживилась Алла Дмитриевна и быстро выскользнула в коридор, приоткрыла одну из дверей.

— А у нас в гостях мужчина и очень…

— … представительный, — подсказал Збандут. Алла Дмитриевна не приняла подсказку.

— …приятный, — добавила она.

Збандут знал за Андрюшиной мамой повышенный интерес к мужскому обществу и был удивлен, что он до сих пор не утрачен.

— Сколько ей? — шепотом спросил он, когда Алла Дмитриевна вернулась.

— Восемьдесят три. Но для нее это немного, вы убедитесь.

— Решили наказать меня?

— Ну что вы, что вы… Откровенно говоря, хочу поработать. Навожу лоск на чертеж. Последний. Дипломный проект заканчиваю. Химик-неорганик. Мечтаю о работе в заводской лаборатории. Это будет для меня такая отдушина…

— Отдушину ищут, когда душно.

— Не поняла по интонации — это вопрос или вывод?

— Вывод в форме вопроса.

Валерия Аполлинариевна не заставила себя долго ждать. Она выплыла из двери, полнотелая, величественная, посмотрела, слегка прищурившись, на гостя, и уста ее разверзлись.

— Валя! Сколько лет, сколько зим!.. Изменился… Возмужал.

Спустя несколько минут Збандут понял, какую участь уготовила ему Алла Дмитриевна. Валерия Аполлинариевна обрушила на него град вопросов: где живет, где работает, кто его жена, какого возраста у него дети, как их зовут, где они учатся. Едва он успевал ответить на-очередной вопрос, как у нее автоматически выскакивал следующий. Ему стало казаться, что он на допросе, на перекрёстном допросе, который ведут сразу несколько следователей.

Исчерпав все, касающееся гостя, Валерия Аполлинариевна вырвалась на оперативный простор. Ее знакомые, его знакомые, знакомые его родителей и, как всегда, — ее поклонники.

— А вы помните Глеба Семеновича Черногрудского?

— Да, да, припоминаю. Такой худенький, лысенький… Он лечил Андрея от ангины каким-то чудодейственным средством.

— Помогите мне, голубчик, найти его. Я никак не упрошу Андрэ оказать мне эту услугу.

— Позвольте, ему сколько тогда было? Он ведь старше вас.

— Лет на… пожалуй, на двадцать.

— Значит, ему сейчас за сто?

— Это неважно. Он мне говорил: «Валерия Аполлинариевна, давайте пить компот, и мы с вами проживем до ста лет».

— Но до ста…

— И право же, я уверена, что он жив.

Она так настойчиво повторяла свою просьбу, что Збандуту не оставалось ничего иного, как пообещать выполнить ее.

Наконец-таки — о счастье! — появился Гребенщиков. Но счастье оказалось коротким. Гребенщиков любезно, не более, встретил гостя и сразу ушел в ванную, где пробыл около получаса. Все это время Валерия Аполлинариевна беспощадно терзала свою жертву.

Алла Дмитриевна вернулась свежая, разрумяненная, как с мороза. Збандут снова невольно залюбовался ею, и Гребенщиков насупился, заметив его откровенно восторженный взгляд.

— Море сегодня дивное, — сказала Алла Дмитриевна. — Бодрящее.

— И как же вы не пригласили меня, — с оттенком обиды произнес Збандут. — С каким удовольствием я покупался бы! — И к Гребенщикову: — А ты что, Андреи, только в ванне купаешься?

— «О берег плещется волна, и на песке тела раскисли, а в море множество… дерьма в прямом и переносном смысле…» — продекламировал Гребенщиков незадачливые стишки.

— Твои вирши?

— Фольклор!

— Андрей Леонидович полагает, что люди не должны видеть, как начальник купается, — походя кольнула мужа Алла Дмитриевна.

— Не должны видеть, как он ест, что ест и даже как в туалет ходит, — точно уловив интонацию Аллы Дмитриевны, добавил Збандут.

— Ай-я-яй, — притворно возмутилась Валерия Аполлинариевна. — При дамах. Я вас не узнаю, Валентин Саввич.

Замечание ничуть не смутило Збандута. Он посмеялся, не много и не мало, столько, сколько позволяла вежливость. С издевкой покосился на Гребенщикова.

Пошли в столовую. Збандут с нескрываемой тоской посмотрел на стол — овощи, творог, кефир.

— А можно в этом доме получить рюмку водки и кусок мяса?

— Андрей Леонидович… — начала было Алла Дмитриевна, но тут же отступила от своего намерения лишний раз укусить мужа. — Яичницу нашу, украинскую, с салом, с помидорами, будете? Зато вместо водки — коньяк.

Збандут даже слюну сглотнул.

— Только это еще ждать… Алла Дмитриевна вышла.

— Так расскажи, чего изволил пожаловать. — Гребенщиков посмотрел на гостя своими неулыбчивыми глазами скептика.

— Я ожидал другого вопроса — почему так долго не показывался?

— Ты такой же, как был, — отчужденно заметил Гребенщиков.

— И ты такой же… Приехал посмотреть завод. У вас все самое новейшее. Цехи Кузнецка и Магнитки — уже вчерашний день.

— Не все.

— Но многие.

Вернулась Алла Дмитриевна с огромной сковородкой, на которой шипела щедрая глазунья, и с небольшим графином.

Поставила две рюмки — себе и гостю.

— А ты, Андрей? — спросил Збандут.

— Он по праздникам, — ответила за мужа Алла Дмитриевна.

— Революционным?

II опять за Гребенщикова ответила Алла Дмитриевна:

— Под Новый год и в день рождения.

— Свой?

Алла Дмитриевна открыла было рот, но под грозным взглядом мужа сжалась и осеклась.

Когда ужин кончился, Валерия Аполлинариевна удалилась — в восемь она уже укладывалась спать, Алла Дмитриевна ушла делать уроки (так она выразилась), и мужчины остались вдвоем.

— Ты по-прежнему главным инженером? — спросил Гребенщиков.

— Угу.

— Пора бы директором стать.

— А тебе, по крайней мере, главным инженером. Опыт, эрудиция.

— А тебе по хватке — директором.

— Всему свое время.

— Для чего мне за те же гроши, — пожал плечами Гребенщиков, — море хлопот.

— Слушай, Андрей, ты ко мне пошел бы?

— На какие роли?

— Главным сталеплавильщиком.

— С чего это ты вдруг?

— Знаю тебя. Верю тебе. Человек ты хоть и неуживчивый, но хваткий и деловой. А потом мужик ты на редкость образованный. Вон какие статьи в журналах пишешь.

— Не я один образованный.

— Смотря как толковать это слово. Образованность в том смысле, в каком она должна пониматься, вмещает в себя очень многое. Можно закончить два института, даже стать профессором, а образованности прибавится немногим более того, что получил ты в школе. Образованность — это не просто обширные знания в своей области. Это… — Збандут откинул кисть руки, — веер знаний и умение распоряжаться ими.

Гребенщиков слушал Збандута и мучительно думал: знает тот или не знает, что он низвергнут, и повторит ли свое предложение, если узнает? И что лучше: самому сказать об этом сегодня или пусть услышит из чужих уст завтра? Лучше сказать. Правым чаще выглядит тот, кто информирует первым. Да и восприятие первое более устойчивое, и ракурс, пожалуй, будет другой.

Гребенщиков рассказал честно все, как было. У него не вызывает сомнения значимость продувки металла, но он под разными предлогами отвергал ее. Не хотел создавать кутерьму в цехе и дать повод планирующим органам резко увеличить задание. Он сторонник ровного ритма, постепенного наращивания мощностей. И не признает скачков. Рекордсменские штучки ему в молодости надоели. А эти чудаки его тактику рассматривают как техническое недомыслие. Но не беда. Начнется новый год — поймут, что поступили опрометчиво. Задохнутся на той высоте, которую преждевременно набрали.