— А что было вчера? — поинтересовался Бороусов.
— Возвращаясь с задания, забралась на телефонный столб и хотела обрезать провода.
— Что же помешало?
— Мотоциклисты. Счастье, что вовремя заметила.
— Разве можно так опрометчиво? — пожурил Бороусов. — Связь, конечно, надо обрывать. Но делать это лучше в темноте.
— Так и было раньше, Леонид Павлович, — виновато оправдывалась Женя.
— Ну ладно, пошли письмо обсуждать.
В начале ноября гитлеровское командование распространило листовки, в которых предлагало партизанам прекратить борьбу, выходить из леса, сдаваться в плен. Это обращение вызвало у партизан волну гнева. Был подготовлен ответ. Сейчас он коллективно обсуждался.
Комиссар выразительно читал:
«Собачья ты, вражья душа. Ты считаешь партизан бандитами, требуешь, чтобы из леса выходили… Мы, рабочие и крестьяне, не хотели войны, но ты заставил нас воевать. Запомни, мы не сложим оружия до тех пор, пока хоть один фашист останется на территории нашей Родины…»
Раздались дружные аплодисменты. Партизаны один за другим поставили свои подписи. Женя тоже.
А на следующий день — радость:
— Девочки, побежали Москву слушать!..
В землянке, на столе, сбитом из досок, стоял небольшой ящик. Из него лился знакомый голос диктора. Москва передавала последние известия…
Радиоприемник смонтировал партизан Воскресенский, служащий Дубовицкой лесозаготконторы. Больной, он ходил в засады, а потом садился в углу землянки и колдовал над деталями. И вот бойцы лесного фронта слушают правду о событиях на советско-германском фронте, всё записывают.
В одном из донесений, которое хранится в Ленинградском областном партийном архиве, говорится, что партизаны отряда Бороусова в течение трех дней распространили 750 листовок — в деревнях Червино, Дубовое, Залесье, Червинная Лука, Каркино, Апраксин Бор…
В то утро был прохладный нежный рассвет. Женя спешила в Малую Бронницу. На ней старенькая фуфайка, стоптанные валенки, платок повязан крест-накрест.
Подошла к деревне, вроде все тихо. Кое-где над заснеженными крышами уже поднимался дымок. Не доходя до околицы, где всегда можно нарваться на неприятность, Женя свернула на тропинку, ведущую к дому Яковлевой. Навстречу попался подросток, тянувший на салазках ведра с водой. Мельком взглянув на девушку, он торопливо проговорил:
— Уходи. У нас каратели.
Разведчица быстро повернулась и пошла низиной к реке по направлению к деревне Коровий Ручей. Но за ней, видно, уже следили недобрые глаза. Уйти не удалось. Гитлеровцы настигли Маслову и привели в дом старосты. В сенях ее обыскали, затем ввели в теплую большую комнату. В углу за столом сидел немолодой, остролицый офицер в черном кителе. «Гестаповец», — мелькнуло в голове Жени, и она содрогнулась. Офицер на ломаном русском языке потребовал паспорт.
— Нет у меня паспорта. Сгорел. Беженка я. — Женя овладела собой, улыбнулась и быстро затараторила: — В наш дом попал снаряд, и все сгорело. Работать пока негде. А как жить? Мать больная. Маленькая сестра…
— Врешь! — прервал поток Жениной речи гестаповец. — Ты есть партизанен. Отвечайт — зачем шел Якофлев?
Теперь Женя отчетливо сознавала, что явка провалена и карателям известно, кто она. Выхода не было, и все же следовало придерживаться «легенды». Спокойно сказала:
— Я не знаю никакой Яковлевой. Я — беженка.
И тогда ее начали бить. Били кулаками, хлестали плеткой…
Потерявшую сознание Маслову бросили в сарай. От холода Жена пришла в себя. Ощупала лицо, шею, прижала ладонь к затылку — рука стала мокрой от крови.
«Как же быть? Как предупредить, что в деревне каратели?» — эта мысль жгла девушку. Она прислушалась: у дверей ходит часовой, где-то далеко гудит канонада. Приподнялась, села. Нащупала связку соломы. Услышав шум, солдат прикрикнул.
Нет, отсюда не уйти. А друзья готовятся к выходу, ждут. Ждет Кремнев. Ждет Толя Иванов, милый парнишка из-под Пскова. В отряде он недавно, а подружились с ним крепко… Наверное, вышли на мороз, высматривают: вот раздастся знакомый голос:
Ну-ка, чайка, отвечай-ка,
Друг ты или нет?..
В отряде — знают: она без песни не может. О чайке — ее любимая… Женя заплакала. От боли, от обиды на то, что так попалась просто и что так мало причинила вреда фашистам…
А мало ли? Давайте сегодня, спустя тридцать лет, вчитаемся в скупые слова донесений, которые хранятся в Ленинградском партийном архиве. Вот записи, поспешно сделанные простым карандашом на листах ученической тетради. Только с 23 августа по 20 октября партизаны провели одиннадцать засад, взорвали шесть мостов через Тигоду и Лезно, сожгли машину с боеприпасами у деревни Нонижно, там же уничтожили машину с гитлеровцами, оружейно-пулеметным огнем сбили два вражеских транспортных самолета. Почти каждый день товарищи Жени минировали дороги, нарушали телефонную связь. Смельчаки на каждом шагу подвергались опасности. Достаточно сказать, что за этот период отряд семнадцать раз был обстрелян фашистами. Трижды одновременно с земли и с воздуха…
Был еще день. Был еще допрос. Были еще истязания… На третий день после ареста Маслову утром выволокли из сарая на улицу и повели по утоптанной дорожке мимо притихших, точно вымерших деревенских изб. Но только так казалось, что в этих избах никого нет. Посмотрев на окна, Женя увидела прижатые к стеклам лица. И тогда она подняла голову и дальше шла так.
Гитлеровцы начали выгонять из домов жителей и погнали следом за Масловой. Женя поняла: это конец. Увидев впереди виселицу, напоминавшую футбольные ворота, Женя на какой-то миг остановилась, а затем из последних сил шагнула к табуретке…
Последнее, что бросилось в глаза, — настороженный ряд женщин и детей. Им и крикнула Женя:
— Да, я партизанка! Умираю за Родину! Фашистам не жить на нашей земле…
Больше Женя ничего не видела и не слышала. Не видела, как потом загорелась одна изба в Малой Броннице, потом вторая, третья…
«Героем быть — нет выше удела», — написал поэт-патриот Муса Джалиль.
Уделом комсомолки из Тосно Жени Масловой стало бессмертие.
Елена Зимина
УРОКИ МУЖЕСТВА
Отложив стопку тетрадей в сторону, Елена Александровна, улыбаясь, рассказывает о вчерашней поездке к матери:
— Вообще получилось немножко забавно. По дороге наш автобус сломался. А было уже темно, да и снегу поднавалило. И все же решила добраться до дома. Пошла. И вдруг в лесу не по себе как-то стало. Снег под ногами скрипит, а кажется, что кто-то идет следом. Чтобы подбодрить себя, начала петь. Иду и пою. Все песни перепела, какие вспомнила. Утром на следующий день одна знакомая спрашивает: «Это вы вчера вечером по лесу шли?» Ответила, что я, а она рассмеялась. Оказывается, добирались мы с нею до деревни вместе. Только я боялась со шагов, а она моих. Подумала про себя: «Эх ты, партизанка. В ночном лесу страшно стало. А когда-то…»
КОГДА ПРИШЛА БЕДА
«Когда-то!» Это «когда-то» помнить не грех. Началось оно у Лены Подрезовой вскоре после памятного выпускного вечера в школе в субботу 21 июня. Лена присутствовала на таком вечере впервые как учительница. Было весело, радостно. Домой возвращались на зорьке, пели, мечтали. А в полдень воскресного дня по селу проскакал на коне нарочный из сельского Совета со страшной вестью:
— Война!
С того часа пошла не жизнь, а крутоверть. Проводы на фронт. Эвакуация колхозного скота. Сооружение оборонительной линии. В этой крутоверти молодая учительница делала все, что могла.
19 июля 1941 года Подрезова дежурила в правлении колхоза. Раздался телефонный звонок. Девушка взяла трубку и сразу же бросила ее — будто обожглась. В трубке говорили по-немецки.
Оккупанты в Ерастовке появились на рассвете. Согнали всех жителей в центр деревни. Вперед вышел офицер в пенсне. Вынув из нагрудного кармана фотографию, он долго осматривал всех мужчин мутным взглядом. Потом ткнул рукой в Дмитрия Ивановича Самусенкова — дескать, ты. Самусенков недоуменно повел плечами. Тогда гитлеровец сказал что-то переводчику. Тот перевел:
