— Значит, и вы деревни сжигали? — нахмурил брови Васильев.

— Товарищ комбриг! Не могу я больше слушать, когда он овечкой прикидывается, — сказал стоявший у порога партизан-конвоир. — Это зверь, а не человек. Знаете, как он с партизанской семьей разделался? Я даже передать не могу…

Все притихли. Конвоир, уже немолодой, видно, семейный человек, вытер ладонью выступивший на лбу пот и медленно, как будто ему не хватало воздуха, начал рассказывать…

В деревне жила молодая женщина с тремя детьми. Кто-то донес оккупантам, что муж ее — партизан, по ночам приходит к семье. Фашисты решили устроить облаву. Мать только что приготовила ко сну детей, погасила лампу, как в дверь громко забарабанили прикладами. Перепуганные ребятишки вылезли из-под одеяла и, дрожа от холода и страха, прижались к матери.

— Мама! Это не папа. Это чужие, — шепотом сказал старший сынишка.

Дверь слетела с петель. Женщина не успела даже подойти к ней.

— Свет! — заорал вбежавший первым фельдфебель.

Хозяйка с трудом нащупала спички, подавляя дрожь, зажгла лампу. Пламя, колеблясь, тускло осветило комнату.

— Ушел? Или не было? — бросая по углам свирепый взгляд, кричал фельдфебель.

— Не было, — стараясь быть спокойной, ответила молодая женщина.

— Ах не было! — Фашист прошипел: — Тогда ты ответишь. Становись!

Женщина, уже давно готовая ко всему, стояла словно неживая.

— Быстрее, быстрее! — торопил ее фельдфебель, толкая в плечо дулом автомата. Потом, словно передумав, повернулся к солдатам: — Нет! Держите ее. Сначала — детей…

— Нет! Нет! Стреляйте в меня! — крикнула обезумевшая женщина.

— Мама! Мама! — заплакали ребятишки.

Мать силой оторвали от детей, крепко схватили за руки, отвели к двери. Три выстрела, один за другим… Женщину давило удушье. Она открыла глаза, рванулась что было сил из рук карателей, выпрямилась, успела крикнуть: «Палачи!» — и со стоном рухнула на пол. В нее стреляли, но она уже была мертва. Смерть наступила от разрыва сердца…

Конвоир вытер рукавом глаза и отвернулся, закрыв лицо шапкой. Несколько секунд в землянке стояла тишина. Никто не мог проронить ни слова.

Лицо комбрига, прикрытое ладонями, пылало от гнева. Он проглотил застрявший в горле комок, поднял покрасневшие глаза и сквозь зубы проговорил:

— Расстрелять.

Мы шли по берегу Вревского озера. Заходящее солнце посылало на землю и дальний лес багряные отсветы. Под ногами шуршало многоцветье осенних листьев. Впереди на пригорке виднелись дома Конезерья — центральной усадьбы лужского совхоза «Володарский».

Мой собеседник, лучший дояр совхоза Иван Наумович Ивченко, с увлечением рассказывал о своей работе. Подойдя к развесистой иве, росшей у самой воды, он неожиданно умолк, посмотрел на подернутое рябью озеро и с грустью произнес:

— Всегда, когда любуюсь им, вижу другое такое же красивое озеро. На Псковщине оно. Сутокское называется. В годы войны на его берегах потерял я дорогого человека.

— А кем он вам доводился? — поинтересовался я.

— Это был мой старший друг, больше — брат нареченный. Звали его Иван Федорович Москалев.

Мы остановились у тихо звенящего камыша. Ивченко, поняв мою немую просьбу, начал рассказывать. Теперь он говорил медленно, точно отрывал от памяти что-то нетронутое, спрессовавшееся под тяжестью лет.

Ледяной январский ветер обжигал лицо, от холода коченели руки. У стены сарая, выходившей в сад, стоял невысокого роста щуплый семнадцатилетний паренек. На нем была изорванная рубашка. По разбитому лицу тонкими струйками стекала кровь.

Рядом прохаживались два рослых гитлеровца. Полицейский с перекошенным от злости лицом кричал:

— Зачем ты в прошлое воскресенье ездил в лес? Где спрятал оружие?

Паренек молчал. Гитлеровец вскинул карабин и выстрелил. Пуля с шипением ударилась в бревно сарая чуть выше головы.

— Будешь говорить, мерзавец?

Молчание. И снова выстрел.

Юноша приподнял голову и с тревогой посмотрел в сторону. К сараю, еле держась на ногах, подходил отец. Упав на колени, он стал умолять гитлеровцев не убивать сына.

— Отец! — закричал дрожащим голосом юноша. — Встань! Сейчас же встань!

— Ванечка, сынок мой родной, да как же это…

Слова оборвал подскочивший к старику гитлеровец. Он с остервенением начал избивать ногами лежавшего на снегу седого человека.

Иван рванулся на помощь, но полицейский сильно ударил его прикладом по голове. Теряя сознание, он упал рядом с отцом…

Когда стемнело, соседи перенесли избитых Ивченковых в дом. Только на третьи сутки Иван пришел в сознание. Над кроватью, низко склонив голову, сидела слепая мать. Марфа Леоновна материнским инстинктом почувствовала возвращение сына к жизни.

— Сыночек, родной, наконец ты очнулся.

— Мама! А где отец?

— Нет больше у тебя отца, — зарыдала мать. — Сгубили его побоями нехристи проклятые. Вчера соседи похоронили…

Отец и сын знали, где оружие, сами помогали спрятать его. Как-то в один из дней в Матусове неожиданно появились трое неизвестных мужчин. Зашли в избу Ивченковых, стоявшую на окраине деревни. Сказали, что они командиры Красной Армии, предъявили документы. Их приютили, обогрели, накормили. Разве мог поступить иначе сельский активист, один из сыновей которого тоже был на фронте? Когда командиры узнали, что у Ивченковых имеются лошадь и сани, они попросили помочь им перевезти боеприпасы, спрятать их в надежном месте. И хотя это было рискованно, повсюду рыскали гитлеровцы, Наум Михайлович снарядил в лес Ивана.

Целый день лохматая заиндевевшая лошаденка перевозила ящики с боеприпасами и оружием на новое место, оборудованное в глухой чаще леса. Ящики сложили в ровики и тщательно замаскировали. Иван возвратился из леса домой поздно ночью. В санях под хворостом лежал подаренный командирами карабин. Бережно завернув подарок в мешковину, он зарыл его в землю под крыльцом.

Кто-то из фашистских соглядатаев, видимо, заметил ночной приезд младшего Ивченкова.

…Больше недели провалялся в постели Иван. Не успели зарубцеваться раны от жестокого избиения, как в дом явился полицейский.

— Выжил-таки, — с наглой усмешкой прохрипел он. — А ну, собирайся, приказано доставить тебя в немецкую комендатуру в Идрицу.

Две недели продержали гитлеровцы Ивченко в сыром подвале под зданием комендатуры. Каждый день допрашивали. Каждый день хлестали плетью. Иван на допросах твердил одно: в лесу задержался потому, что сломались сани.

И вот снова родительский дом. Мать несказанно обрадовалась возвращению сына. Но радость была недолгой — началась перепись молодежи. Гитлеровская Германия нуждалась в восточных рабах. И тогда Ивченко мартовской ночью ушел из Матусова к тетке в Жаглы.

Рядом с деревней, где она жила, были густые леса, поговаривали, что в них появились партизаны.

Слух оказался верным. Только партизанил вблизи Жаглов… один человек. В народе его звали по-разному, чаще — «лихой Москаленок».

Это был человек трудной судьбы. Родился Иван Москалев в поселке Сутоки. Учился в школе, затем работал в колхозе. Незадолго до войны, защищая товарища, вступил в драку. В ход пошли ножи… Москалев получил срок и был направлен в исправительный лагерь, находившийся в одном из городов Эстонии.

С первых же дней войны горькая боль терзала Ивана. Те, с кем работал на колхозном поле, растил хлеб, идут в бой с лютым врагом, а ты за решеткой. Сердцем же с ними. Но окажись он на свободе, поймут ли его товарищи, поверят ли? И он решил драться с гитлеровцами в одиночку. Потянуло в родные места. Идрицкие леса стали надежным укрытием.

Оружие добыл у врага. Через лесную дорогу, по которой часто проезжали немецкие мотоциклисты, натянул проволоку. Гитлеровец на большой скорости наскочил на нее и свалился замертво. Трофеем Москалева стал автомат.