«Товарищи путейцы, разрушайте железнодорожные пути. Движенцы, делайте заторы в движении, организуйте столкновение поездов и крушение их…»
На допросах Филюхин разыгрывал обиженного верного слугу «нового порядка», отвечал односложно: «Не знаю», «Нет», «Не ведаю». Улик прямых у гестапо не было. Арестованная еще раньше Бисениек выдержала страшные пытки, но не назвала ни одного имени. Иван Васильевич был брошен в концлагерь. После победы над фашистской Германией скоропостижно скончался, унеся с собой в могилу многие тайны дновского подполья.
«САМОЙ НЕ ВЕРИТСЯ»
На одном из стендов музея в Пскове висит портрет молоденькой девушки Саши Яковлевой. На груди у нее орден Ленина.
Мы беседуем с Александрой Семеновной, рассматривая реликвии того далекого времени, когда комсомолка Яковлева покинула отчий дом и стала на партизанскую тропу. Рассказывает Александра Семеновна скупо. Но ее рассказ дополняют материалы, собранные летописцем боевых дел железнодорожников Александром Ивановичем Валентиком.
Первое задание Саши было не очень трудным — достать немецкий паспорт. Достала.
— Молодец, — похвалил девушку Соловьев, начальник разведки 3-й Калининской партизанской бригады. — А теперь…
Это «теперь» стало военной специальностью миловидной официантки со станции Новосокольники. Означало оно — разведка, разведка и еще раз разведка. На своей родной станции Гущино и в Новосокольниках Саша считала воинские эшелоны — сколько за сутки пройдет поездов с вооружением, с живой силой, снабженческих.
Один раз в деревне План Яковлева с подругой нарвались на патруль. Выручило кладбище. Девушки долго и надрывно плакали у свежей могилы. «Деда-кормильца схоронили», — объясняли они пожилым солдатам… Записки с подсчетами поездов и автомашин за двое суток были вплетены в густые Сашины косы.
И еще не раз находчивость и смелость спасали разведчицу. Как-то, когда бригада действовала в Россоновском районе Белоруссии, Саша несла донесение в штаб 1-го Калининского партизанского корпуса. Заночевала в лесу. Утром рано направилась к деревне. На околице окрик:
— Хальт! Куда идешь?
Ответила не задумываясь:
— К тете.
— Веди к ней.
Привела гитлеровцев в первую с краю деревни хату. Хозяйка топила печь, на полу плакал ребенок.
Саша быстро подняла его и начала утешать, целовать. Ребенок замолк. Хозяйка удивленно посмотрела на незнакомку.
Ефрейтор осклабился, затем шагнул к печке:
— Кто это, матка?
— Своя! — ответила как можно равнодушнее хозяйка.
Патруль ушел. Подразделение гитлеровцев двое суток стояло в деревне. Отлучаться из нее было запрещено. Натерпелись страху и Саша и «тетя».
Был и такой случай. Вместе с бойцами Ваней Костроличным и Филиппом Глушенковым Яковлева шла в разведку в один населенный пункт. На дороге показался гитлеровец с сумкой через плечо. Саша вспомнила слова командира: «Ну а если «языка» возьмете, то и совсем ладно будет» — скомандовала:
— А ну, хлопцы, в кусты. И потихоньку пробирайтесь вдоль дороги, а я погутарю с фрицем.
«Фриц» оказался фельдфебелем. Был он навеселе и начал ухаживать за девушкой. И по-русски говорил прилично. Саша принимала ухаживания, смеялась, а в голове мелькали один за другим планы, как обезоружить гитлеровца.
— Ой, сколько ворон, — вдруг воскликнула она, показывая на поле, где действительно было много воронья, — точно на сходку собрались. Пальните по ним.
Фельдфебель поднял парабеллум, но затем опустил руку сказал:
— Солдаты фюрера стреляют только по врагам нации.
— Пальните. Вот шуму-то будет.
— Пусть стреляйт милый фрейлейн, — предложил гитлеровец. — Только надо убивайт.
Саша неумело взяла пистолет. Долго целилась и… промазала.
— Мимо! Мимо! — засмеялся Сашин ухажер и… осекся.
Девушка направила оружие на него и приказала:
— Хенде хох!
Выскочившие из кустов партизаны связали фельдфебеля. «Язык» был стоящий — многое рассказал.
В апреле 1943 года партизаны под Кудеверью попали в окружение. Двенадцать суток продолжались бои. Оторваться от карателей было невозможно. Враг прижал бригаду к озеру Кудеверскому. Комбриг приказал любой ценой спасти портфель с документами разведки. Вместе с комиссаром отряда Василием Шатиловым и еще тремя партизанами спасала документы и Яковлева. Шесть суток пробиралась отважная пятерка по Локнянскому району. Дважды нарывались на засады, дважды переправлялись вплавь через студеные реки Смердель и Пузно. В одной из перестрелок был убит комиссар, но задание партизаны выполнили — портфель доставили по назначению…
— Порой даже самой не верится, что все это было, — говорит, смущенно улыбаясь, Александра Семеновна.
Лилия Севастьянова
О ЧЕМ ШЕПЧУТ ВОЛНЫ
Голубой озерный край. Это так в песне о Себеже поется. Сотни озер испещрили леса и поля Себежского района Псковщины. Есть озера малые — голубые оконца в сосновом бору. Есть большие, со многими островами и речками-невеличками, бегущими к реке Великой. Сам Себеж с трех сторон озерами окружен. В непогоду плещутся волны чуть ли не в окна себежан.
Себежские озера что море. Сашка любил ложиться на теплую гальку лицом к воде, подставив пятки солнцу, и подолгу всматриваться в даль. Вокруг все было синим-синим, лишь где-то далеко легким карандашным штрихом обозначалась черта берега, а дальше опять синева.
Сашка очень любил море и, как бывалый моряк, рассказывал приятелям с Фурмановки (так называлась улица, где жили Боровковы) разные морские истории.
— Ох уж этот Боровков-младший, — жаловалась одна соседка другой. — То в индейца вырядится, то намедни всех мальчишек вплавь за собой на другой берег потянул. Старший, тот не таков. Все за книжками сидит.
— Тоже хорош, — махнула рукой другая, — позавчера с братьями Ермаковыми свояка моего в погранотряд свел. Они, значит, комсомольцы и потому пограничникам помогают. Это моего-то свояка за диверсанта приняли! Ах окаянные!
В сорок первом Александру Боровкову шел пятнадцатый год, Петру исполнилось семнадцать. Были они разные, но в одном одинаковые — смелости не занимать. И дружили, крепко, по-мужски дружили.
В Себеж фашисты ворвались в конце второй недели войны. Семья Боровковых, как и многие другие себежане, эвакуироваться не успела. Братья по-разному восприняли оккупацию. Горячий Сашка бегал с приятелями на поля отгремевших боев, собирал гранаты и однажды вечером в одиночку обстрелял из винтовки… фашистский эшелон. Петр по-прежнему был молчалив, много читал, из дому отлучался изредка и то или ночью, или задолго до комендантского часа.
Петр Боровков.
«Уж не трусит ли мой старшой?» — мелькало иногда в голове Александра. Но вот как-то полез он на сеновал, куда второпях, чтобы не видела мать, сунул совсем новенький немецкий карабин. Точно помнил, куда клал, а сейчас перерыл все — ружье исчезло.
Искал, искал и вдруг между стропилами увидел, но не один, а два карабина.
«Петька! Значит, и он тоже. Вот здорово! То-то он часто к Лапшову бегает».
Дома Сашке была от брата взбучка.
— Хочешь, чтобы из-за тебя и мать и сестренку расстреляли? — сердито выговаривал ему Петр. — Берешься прятать оружие — так прячь с умом. Это тебе не в индейцев играть. В ямы нужно прятать да от дома подальше. И знай — теперь это тебе и твоим «индейцам» задание от комсомола и партии нашей. Ясно?
Сашка бросился обнимать брата.
За городом невдалеке начинался лес. Здесь проходила недавно линия фронта. Уродливо торчали исковерканные пни, вывороченные ели, зияли траншеи. Сюда-то и наведались в один из осенних дней Александр со своей ватагой. Искали увлеченно. То и дело спрашивал кто-нибудь из ребят:
