— Пора!

Назарова уходит первой. Затем дом покидают и исчезают в саду Хайкина и военнопленные. Наконец из-за стола поднимается Саша. Рядобженцы, всегдашние товарищи Козловского, провожают Сашу открыто — это ни у кого не вызовет подозрений. Тем более в деревне пущен слух: младший Козловский уходит в соседний район на заработки.

— Письмо не забыл? — пытается шутить Нюра.

— Спрятал надежно. Все в порядке будет, — серьезно отвечает Саша.

Шли только ночами. Днем прятались и отсыпались, поодиночке разведывали дорогу, обстановку в населенных пунктах. Козловский помнил твердый наказ отца: как можно меньше попадаться на глаза.

Опасность подстерегала на каждом шагу. В крупных населенных пунктах — гитлеровцы, в деревнях — полицейские посты. Приходилось петлять. До линии фронта не так уж и много — километров триста, а на дорогу ушел чуть ли не месяц. Но вот в одну из октябрьских ночей они услышали отдаленный гул.

— Фронт! — определил Воронов.

— Скоро у своих будем! — доверчиво улыбнулась ему Хайкина.

Через сутки Козловский и его товарищи были возле Демянска. Линия фронта — рукой подать. Продвигаться стало еще труднее. На одном из хуторов Саша узнал: гитлеровцы делают прочесы местности — ищут диверсионную группу партизан. Решили держаться подальше от деревень.

Однажды заночевали в небольшой роще на холме. Рядом — кустарник и поле, за которым лес. Место удобное для обзора, в стороне от жилья и дорог. На рассвете на дежурство заступил Козловский. Поеживаясь от холода, Саша ходил взад-вперед по небольшой тропке. Вдруг послышались приглушенные голоса… Поднялись все быстро. На всякий случай достали пистолеты.

Голоса слышались со стороны поля, от подножия холма. Саша хотел было дать знак, чтобы уходить в лес, но на опушке его послышался треск сучьев. Меж деревьев замелькали вооруженные люди. Уходить было поздно.

Козловский выстрелил первым. И сразу — трескотня автоматов. И опять тихо. Саша оглянулся: почему молчат Воронов и Овчинников? Сзади их не было. Отползли в сторону и забились под большой куст. Ева лежала слева неподвижно. Подвинулся к ней, притронулся — мертва. В руке девушки была зажата раздавленная ампула…

Значит, один… По телу разлилась противная дрожь. Пересилив ее, Козловский выстрелил еще и еще. Фашисты не отвечали, но уже были где-то рядом. Вот вскрикнули схваченные Воронов и Овчинников, так и не сделавшие ни одного выстрела.

Значит, конец… Лихорадочно расстегнув ватник, Козловский достал заветное письмо и, порвав его на мелкие кусочки, опустил обрывки в нагрудный карман. И обе гранаты к груди… А темные фигуры уже вокруг. Идут во весь рост — решили: раз не стреляет — нет патронов… На какой-то миг всплыло лицо отца, и Саше даже почудилось, что он прошептал: «Только так, сынок…»

На первом же допросе Воронов и Овчинников выдали тех, с кем были знакомы. Гестаповцы действовали быстро. Утром 6 ноября 1942 года взяли Клаву. В полдень арестовали рядобженцев — Нюру, Колю, Костю. В Ногине схватили родителей Саши Козловского. После пятинедельных допросов и истязаний все они были казнены.

12 декабря 1942 года комендант города полковник Зассе, выслушав доклады о казнях в Острове, в Ногине и Рядобже, донес в штаб охранных войск об уничтожении «большевистского гнезда» в городе. А через несколько дней на его стол офицер гестапо положил несколько измятых листков бумаги.

— Что это? — с недоумением спросил Зассе.

— Листовки, господин полковник, — ответил гестаповец и, немного помолчав, язвительно добавил: — Судя по всему, их писали мертвецы. Мы же с вами уничтожили до основания «большевистское гнездо».

А еще через сутки Зассе сам стал свидетелем диверсии подпольщиков: эшелон с гитлеровскими офицерами, ехавшими из-под Ленинграда на отдых, полетел под откос почти у самого островского вокзала.

«Отряд Красной Армии» в стане врага продолжал самоотверженно сражаться за правое дело.

Буквы норовят соскользнуть с отведенных им линеек и никак не хотят выстроиться в правильный ряд.

это строки из сочинения «Моя мама», написанного Леночкой Сиваевской.

Действительно, мать Леночки была партизанкой. Дочери про юность свою, опаленную огнем войны, рассказывала редко, хотя память о тех трудных днях и тревожных ночах, проведенных в дозорах и засадах, не давала порой заснуть. И тогда подолгу лежала Ангелина Ивановна с открытыми глазами. И вспоминала…

До войны она жила и училась в городе Порхове. Сверстники любили Лину Строеву за живой, веселый характер. К труду привыкла и работы по хозяйству не боялась. Если и сокрушалась, то, пожалуй, лишь перед зеркалом — по поводу малого роста.

Неожиданно пришло лихое горе — оккупация… Рокот фашистских танков. Чужие, лающие голоса. В дом как хозяева вошли гитлеровцы. Молодежи было приказало собраться в указанном месте. Лина не хотела идти. Мать плакала, уговаривала: иди, куда приказали, будь потише.

Пошла. На месте скоро к группе девушек подошел пузатый пожилой гитлеровец. Грязной рукой ткнул в грудь одной, второй… Лину послали в военный городок, приказали убирать офицерские комнаты.

Потянулись дни темные, как ночи. Противная работа. Злые окрики. Грубые намеки солдатни. «Так не может продолжаться… Что-то надо делать», — все чаще и чаща думала Лила.

Работала вместе с нею в городке Женя Петрова, Лина не раз замечала на себе ее внимательный взгляд. И вот однажды Женя подошла и спросила:

— Хочешь помочь нашим?

Быстро, боясь, что ослышалась, Лина ответила:

— Очень хочу!

— Надо достать одежду для бежавшего из плена красноармейца.

Ангелина Строева (Сиваевская).

Лина достала. Через несколько дней в дом к Строевым пришел парень. Переоделся, поел, поблагодарил и ушел. Звали его Борис. Чуть не следом за ним появились фашисты. Все перевернули вверх дном. Искали и в саду: все сено в сарае штыками истыкали. Ушли ни с чем, но из военного городка Строеву после этого прогнали.

Вместе с Женей Петровой Лина устроилась работать на железную дорогу. И продолжала помогать тем, кто начал активную борьбу с оккупантами. Девушки считали вагоны с военным грузом, собирали сведения о маршрутах эшелонов. Часто Лина по поручению Жени бегала по различным адресам — передавала чистые бланки немецких документов, записки с собранной разведывательной информацией. Казалось ей тогда — ничего не страшно.

Случай научил: одной смелости мало. Нужна еще и осторожность. Шли как-то Лина и Женя вдоль эшелонов. Шли вроде без дела подружки, напевали что-то, болтали без толку. У одного из вагонов увидела Лина русского парня. Стоит, ухмыляется. Ну и не сдержалась — крикнула:

— А ты что тут выслуживаешься, шкура продажная?

В ответ ни слова. Казалось бы, и истории всей конец. Поезд ушел. А вечером девушек вызвали в контору. По пять плетей получили Женя и Лина «за грубость». Подруги во время наказания не вскрикнули, не плакали, только губы закусили до крови.

Спустя месяц девушка, работавшая переводчицей, передала: Петрову и Строеву на днях арестуют. Лина оделась как на праздник и сказала матери:

— Пойду в Ясно, на гулянку.

И вот Лина в отряде. Теперь ее путь — партизанские тропы.

Боевое крещение принимала на железной дороге Порхов — Дно. Надо было подорвать эшелон. Взрыв удался. Но группу выследили. У опушки леса окружили.

Саша Дубровин оттолкнул Лину назад. Она осталась стоять за спинами друзей, почти не видимая из-за кустов.

Дальше все произошло с мгновенной быстротой — несколько метких Сашиных выстрелов в упор и затем бросок в лес. Спаслись все.