— Что-то комендант стал ко мне плохо относиться. На днях накричал без всякой причины. Вчера вечером у своего дома я заметил того агента, что за бежавшего из лагеря себя выдавал.

— Может, вам уйти в лес, Иван Андреевич? — предложил Скурдинский.

— А кто же останется? У меня все старосты «друзья». Не от коменданта, так от них все буду знать. Да, может, оно и обойдется…

Не обошлось. Вскоре гестапо арестовало Федорова. Казнить «партизанского старосту» привезли в родную деревню Сватково. На околицу согнали всех жителей. Желая унизить Федорова перед односельчанами, комендант Осьмина Ганс Рат приказал осужденному стать на колени.

— На колени? — Федоров с усмешкой посмотрел на Рата и громко, так, чтобы все слышали, крикнул: — Дурак! Да я и перед твоим чумным Гитлером не стану на колени! Советские люди умирают стоя…

В землянку Скурдинский вернулся уже в темноте. Ковалев еще не спал, ждал комиссара. Они всегда по вечерам обсуждали планы на завтрашний день.

— Где был? — спросил Ковалев.

— Да так… Прошелся немного.

— Моисеенко вернулся.

— Что-нибудь интересное сообщил?

— Да. Федю Евдокимова из деревни Рели помнишь? Ну так вот, он по заданию подпольной группы заминировал участок дороги Рель — Ликша. Вчера там подорвались две машины. Восемь фашистов убито и около десятка ранено. Вот и ответ на казнь Федорова.

— Нет, дорогой мой командир, за Федорова и сотни фашистских жизней мало.

— Смело действовали наши подрывники в Лужицах, — продолжал Ковалев. — Туда, в волостное управление, гитлеровцы привезли заложников из соседней деревни. Закрыли их в бане и заявили, что, если до утра не сообщат, кто расклеил в селе листовки, все они будут расстреляны. Подпольщики решили освободить заложников. Вечером подожгли в другом конце села какую-то бесхозную постройку. Опасаясь, что это не просто пожар, а какой-то маневр партизан, солдаты похватали автоматы и бегом туда. А в это время Сергей Филиппов снял часового у бани и выпустил арестованных. Те не мешкая в лес бросились.

— Молодцы! — вырвалось у Скурдинского.

— Только это еще не все добрые новости. Помнишь, Субботина рассказывала о Прыгачеве? Ну тот, что пошел в полицейские, а сам не знает зачем. Толковым оказался паренек. Пулемет для нас раздобыл, пистолет принес и много патронов.

Комиссар поднялся со скамейки, прошел к двери, вернулся назад и, как о чем-то хорошо продуманном и решенном, сказал:

— Сдается мне, командир, что наш Ленинградский фронт не успокоится прорывом блокады. Надо подумать о том, чем мы сможем помочь ему в эти осенние дни. Давай поговорим об этом на партийном собрании. Повестку дня можно назвать так: о подготовке вооруженного восстания в Осьминском районе. Идет?

— Я — за! — ответил Ковалев.

В землянку не вошел, а влетел ординарец:

— Товарищ комбриг! Самолет обнаружили. В лесу упал.

С докладом об этом в штаб бригады Васильева прибыл командир комендантской роты. Он сообщил, что в лесу найден трехмоторный гражданский моноплан «юнкерс-52». Гитлеровцы примостили к нему пулеметы. Самолет летел, видимо, на малой высоте и был пробит в нескольких местах. Пилот удачно посадил машину на лесной поляне. Это стоило ему немало труда: размах крыльев у самолета достигал почти тридцати метров. Но уйти гитлеровцам не удалось.

Вошел дежурный и доложил:

— Связной из третьего полка и конвоиры с пленными прибыли.

Васильев распорядился вызвать переводчиц Зельму Фишман и Людмилу Осокину.

Побывать на допросе захотелось и нам — работникам редакции партизанской газеты. Наборщик Вася Толчишкин тоже попросил редактора Обжигалина:

— Константин Петрович, разреши посидеть послушать.

Вскоре в землянке комбрига было трудно повернуться.

За столик, грубо сколоченный из досок, сели Васильев, начальник особого отдела Иванов и другие командиры, бывшие в лагере.

Зельма Фишман и Людмила Осокина устроились сбоку на деревянных чурках. Зельма рядом с Осокиной казалась девочкой. Невысокая, полная, с наивным ребячьим лицом и несмелым, словно обиженным взглядом. Кто мог подумать, что за плечами этой, казалось, робкой девушки была работа в рижском подполье. Да и в бригаде она находилась уже более полугода.

Первыми ввели двух фашистских летчиков с «юнкерса-52».

Допрос начали с лейтенанта.

— Расскажите о положении на вашем участке фронта, — обратился к нему комбриг.

Гитлеровец пренебрежительно поглядел на Васильева:

— Я солдат фюрера. Говорить не буду.

— Нет будете, — твердо сказал комбриг. — Для нас вы пленный. И никакой не солдат, а просто преступник.

Летчик нахмурился, посмотрел на своего коллегу, как бы ища сочувствия, и… начал рассказывать. Он сообщил, что положение у гитлеровцев на демянском участке фронта тяжелое. Несколько дивизий находятся в «котле». Снабжение идет сейчас только по воздуху. В сутки приходится доставлять двести тонн продовольствия, боеприпасов и горючего. Транспортных самолетов не хватает. Пустили в ход бомбардировщики.

Васильев пододвинул летчику карту, на которой легким пунктиром была изображена предполагаемая линия фронта. Пленный карандашом указал, где расположены аэродромы.

Второго летчика допрашивал Иванов. Пленный признался, что, выполняя приказ, жег с воздуха наши деревни. Последнее время ему было предписано следить за движением из Партизанского края к фронту. Но он не смог здесь ничего обнаружить.

— Переведи ему, Зельма, что он будет отвечать за каждый сожженный дом, за каждого убитого человека, — сказал Васильев.

Выслушав эти слова, летчик побледнел:

— Нам было приказано не сентиментальничать. Я выполнял приказ.

Ссылкой на приказ пытались прикрыть свои преступные дела и попавшие в плен каратели. Их тоже ввели сразу двоих.

Первым вошел грузный, сутулый, уже пожилой фельдфебель, с выцветшим, изрезанным тонкими морщинками лицом. Губы стиснуты, глаза глубоко запали. Было что-то зловещее в его упрятанном колючем взгляде.

Фельдфебель оказался бывалым солдатом. Ему сорок восемь лет. Он служит в фашистском карательном батальоне. В Германии у него хороший дом, несколько гектаров земли, пять коров, два работника. Русскому языку он научился еще в восемнадцатом году, когда в рядах оккупационной армии грабил Украину. На эту войну пошел вместе с сыном: тот недавно попал в госпиталь, а его, ехавшего в соседнюю часть, схватили сидевшие в засаде партизаны.

Второй каратель — тонкий, длинный, белобрысый солдат — никак не мог прийти в себя от испуга. Одет он был не по форме. На ногах — войлочные галоши, обшитые кожей. Из-под шинели виднелся полушубок. На голове — пилотка с ватными бортами. В плен сдался сам, во время боя.

Поглядывая на фельдфебеля, солдат пугливо пучил глаза, что-то бормотал, а вслух, к месту и не к месту, бестолково твердил одну и ту же фразу:

— Гитлер капут!

На вопросы фельдфебель старался отвечать осторожно, пытался представить себя жертвой гитлеровской авантюры.

Не запираясь, он рассказал о гарнизонах на северо-западной границе Партизанского края, о силах карателей, об ожидаемом пополнении.

— Давно свирепствуете в наших местах? — спросил Иванов.

— Служу здесь с осени прошлого года, точнее — с ноября.

— Значит, участвовали в декабрьском походе против партизан?

— Я только исполнитель. Нам даны очень твердые установки по борьбе с партизанами. — Пленный вытащил из потайного кармана маленькую записную книжку и передал ее Осокиной.

— Здесь выдержка из приказа генерала фон Рейхенау, — сказала Людмила. — Прочитать?

— Да, — распорядился Васильев.

— «Для уничтожения партизан, — прочитала Осокина, — вы должны применять все средства. Всех захваченных партизан обоего пола в военной форме или в гражданской одежде публично вешать. Упорство при допросе или сопротивление при конвоировании ломать самым решительным образом. Все деревни, в которых укрывались или снабжались партизаны, привлекаются к ответственности путем изъятия продовольствия, сжигания домов, расстрела заложников и повешения соучастников».