На чердаке — об этом Лида и мечтать не смела. Быстро поднялась наверх. С чердака как на ладони была видна вся вражеская махина, перемещавшаяся, очевидно, на другой участок фронта. Девушка считала танки, машины. Черные коробки ползли и ползли, оставляя за собой пышные шлейфы снега, земли и гари…

Во второй половине дня Еремкина была уже в районе станции Теребочево. Опускались сумерки. Влево от железной дороги Лида заприметила несколько полуразрушенных построек. Из одной наиболее сохранившейся избы доносился детский крик. Лида решила зайти туда и попроситься на ночлег.

— Кто пришел? — еле слышно раздался детский голос.

— Не бойтесь, я своя, — сказала Еремкина и направилась в угол, где громко плакал ребенок.

На шестке вспыхнули небольшие язычки пламени, и Лида успела разглядеть хлопотавшего у печки мальчика лет девяти. Он проворно подкладывал в огонь мелкие лучинки, которые, разгораясь, рассеивали по всей избе тусклый мигающий свет. Мальчик поднес горящую лучинку к фитильку стоявшей на полке коптилки. И сразу же во всех углах и даже под столом зашевелились дети.

— Чего вы попрятались? Вылезайте! — баюкая малыша, распорядилась Лида.

К столу стали подходить мальчики и девочки. Их набралось не меньше десятка. Из их скупых рассказов разведчица поняла, что в избе собраны дети из пострадавших семей: у одних дом сгорел, у других разрушен, у третьих вообще не осталось ни мамы, ни старших братьев или сестер. А у тех, у которых родные были живы, фашисты всех угнали на расчистку дорог от снега.

— Давайте-ка ужинать, — весело блеснула глазами Лида, — а то я так есть хочу, того и гляди кого-нибудь из вас съем.

Ребята заулыбались, а те, которые поменьше, смотрели на веселую тетю с удивлением. Лида достала из сумки буханку хлеба, большую банку мясных консервов. Когда в избу вошли две женщины — мамы одного мальчика и двух девочек, «пир» был в полном разгаре.

— Хлеба настоящего мы давно не ели, — сказала одна из пришедших, подсаживаясь к дымящемуся котелку с картошкой.

— А разве немцы не выдают в пайке хлеба? Ведь вы работаете, — будто к слову спросила Еремкина.

— Попробуй не работай. У них кара одна: за отказ от работы — расстрел. За опоздание — плети.

— Видимо, у вас работа такая важная и такая срочная, — как бы между прочим заметила Лида, — что ни опоздать, ни уйти пораньше нельзя.

— А у них все важное и все срочное. То рвы копали, а теперь вот площадку расчищаем, аэродром строим.

— Перестань, Аннушка, — предупредила ее подруга. — Не дай бог, узнают про твои слова — несдобровать нам с тобой.

— Это точно. Мастер грозился, — обращаясь к Лиде, продолжала Аннушка. — За разглашение места работы — расстрел. — Помолчав с минуту, добавила: — Так что если доложишь им про нас, — она кивнула в сторону ребят, — знай — вон какую ораву беспризорными оставишь.

Лида не могла проглотить положенную в рот картошку. Горькая спазма сдавила горло, и вместе с тем от радости защемило сердце. Не выдержав, взволнованно заговорила:

— Дорогие вы мои! Я обязательно скажу про вас, но только не гитлеровцам. А нашим воинам, — тут Еремкина осеклась и смущенно закончила: — Когда они прогонят отсюда оккупантов…

От натопленной печки в избе было тепло. Спали прямо на полу, подложив под себя что только было возможно. Проснулась Еремкина от стука чугунами. Одна из женщин возилась около горящей печки, а вторая раскладывала по сумкам вареную картошку.

— Нам-то уже пора идти, — заговорила Аннушка, — а ты можешь еще подождать немного. Когда пойдешь, лопату возьми с собой. В случае чего скажешь: ночь работала, идешь отдыхать — подозрений меньше будет.

Потом переглянулись между собой, и Лида поняла, что они приняли какое-то решение.

— Вот что, — обращаясь к разведчице, сказала Аннушка. — Мы не знаем ни имени твоего, ни фамилии. Нам, может быть, и не нужно знать этого. Возьми вот это… — Она достала из-за пазухи и передала Лиде аккуратно свернутый лист бумаги. — Тут карта с надписями на немецком языке. Передал нам ее один человек вроде тебя и просил как можно быстрей переправить нашим. Сам не мог, — ранили его смертельно. Спрячь только получше.

— Не беспокойтесь, — горячо заверила Лида, — завтра утром все это будет там, где нужно.

Женщины ушли. Быстро собралась и Лида. С лопатой и сумкой за плечами она вышла на улицу. Без особых приключений добралась до станции Гостинополье. Правда, по дороге Лиду задержал патруль, но выручили «легенда» и милая улыбка в адрес офицера, к которому солдаты привели девушку.

На станции Лида решила зайти в будку стрелочника. Дежурившая там женщина средних лет с удивлением, но беззлобно сказала:

— Сюда же нельзя.

— Я ненадолго, — проговорила Лида. — Обогреюсь немного и уйду.

— Ладно уж, пришла — так грейся. Солдаты заявятся к ночи. По ночам немцы сами дежурят, — объяснила стрелочница, — русским не доверяют.

Слово за слово, завязался разговор. Дежурная оказалась не только разговорчивой, но и очень осведомленной. От нее Лида узнала, что полные поезда не прибывают в Гостинополье, а подаются только отдельные вагоны. Грузы выгружают сразу в машины и отвозят на склад, который находится за километр южнее станции. Много груза переправляют за Волхов.

За окном стало сереть. Еремкина заторопилась к «больной матери» в Морозово. Всю ночь не шла — бежала. Когда услышала знакомое «Стой!», обессиленная, опустилась на снег. К ней подошел человек в белом маскхалате, помог подняться.

В восемь часов утра Еремкина была уже в землянке и докладывала майору Левухину о выполнении задания. Рассказывала торопливо, сбивчиво, возбужденно, отчего бледность щек сменялась ярким румянцем. Потом они оба склонились над картой.

— Молодец! — сказал майор, отпуская Лиду отдыхать. — Считай — первое задание выполнила отлично.

Через неделю Еремкина вторично побывала в местах, где проводила первую в своей жизни разведку. С радостью узнала она о том, что на месте оборудованного нового аэродрома валяются остовы сгоревших бензозаправщиков и не успевших взлететь самолетов, а на станциях Глажево и Теребочево станционные пути почти полностью разрушены, завалены изуродованными вагонами.

За второй разведкой последовала третья, четвертая. Однажды во время очередного отдыха Лида решила сходить в Волхов в надежде увидеть там кого-нибудь из знакомых. В городе было все так же безлюдно, хмуро, напряженно. Кроме военных, почти никого не видно. И вдруг она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Оглянулась — дорожный попутчик Николай.

В эту встречу он был совсем другой — какой-то суетливый, настороженный. О себе старался не говорить, а больше выспрашивал Лиду о ее делах, успехах на партизанском поприще.

— Да я еще ничего особенного не сделала, — отвечала девушка.

— Зачем такая скромность? — не отставал Николай. — Я-то уж представляю ваши походы: глухая морозная ночь, кругом лес, настораживает каждый шорох куста. Кругом чужие люди, а вы идете, смотрите…

— А почему чужие? — перебила Лида. — Там много и своих людей. Да и не следует об этом говорить.

— Хорошо. Не надо, значит, больше не буду, — согласился Николай. — Хотелось бы мне встречаться с вами почаще.

— Это не так просто, — вздохнула Лида.

— Ну давайте встретимся завтра или послезавтра.

— Нет, это невозможно.

— Значит, уходите?

— Не спрашивайте.

— Еще один вопрос: когда вернетесь обратно?

— Не знаю.

— Через неделю встретимся, хотя бы опять здесь?

— Может быть.

— Я буду ждать…

На четвертый день после этой встречи в районе Гостинополья Еремкина была арестована агентами фашистской армейской разведки во время бомбежки переправы через Волхов. В здании Островско-Веденского монастыря ее допрашивал офицер абвера в чипе майора. Лида назвала вымышленную фамилию и сказала, что шла в село Прусынская Горка.

Переводчик перевел ее слова и, выслушав офицера, задал Лиде два вопроса: