Они стояли друг против друга, исступленно смотря друг другу в лицо; дула поземка, и было холодно, страшные казались в сумерках вечера Мануфактуры, и вышел смотритель и комендант исправдома и сказал:

— Граждане, разойдитесь. Я сказал твердо, что посадить вас не могу и местов по гражданскому отделению нету и, возможно, что освободятся недели через две, тогда и сядете, много воруете, много воруете, — вот если по уголовному вас привели, — пожалуйста.

Актер воскликнул:

— Через две недели бывает поздно иногда человеку.

Комендант ответил нравоучительно:

— Тюрьма, она и десятилетия ждет.

Актер вздрогнул и оттащил ошарашенного П. Ходиева.

Вавилов видел, как на носилках вынесли ткачиху и что начала работать третья смена. «Вот вам результат, это уже не первый случай смерти, оттого что люди живут в отвратительных квартирных условиях, им негде даже погулять и отдохнуть, и ему надо напрячь свои силы». Он слышал, что Зинаида в профсоюзе высказывалась за его увольнение, потому что прошли слухи, он-де вместе с другими ходит к Гусю-Богатырю и пьянствует. Он все развалил и смеется над нашими жилищными затруднениями. Они у Гуся-Богатыря-де справляли переезд в церковь и в помещение попа! Вавилов был возмущен, что она так думает, и он, подумав, решил, что ей не было повода думать иначе. Ничего он не предпринял, и вот завтра начинается второй кулачный бой, а он?

Необходимо прочесть лекцию, на это люди найдутся. Всегда в таких случаях читают лекцию. Приходят слабые, которые на кулачках и ни драться, и ни стоять не могут. Посидят в тепле, поулыбаются над лектором и разойдутся.

Он решил организовать кружок боксеров. Во двор силами исправдома был выкинут дорогой деревянный резной иконостас из икон восемнадцатого столетия. Кружок безбожников сделал клозет, и все возмущались этим. Вавилов наблюдал, как пришли рабочие и как выламывали иконостас и выкидывали на слом паникадила. И ему на это было приятно смотреть. Пришел кружок безбожников, и на веревках и на крюках, к которым был прикреплен иконостас, прикрепили чей-то портрет. И на все это странно было смотреть. Еще уставляют леса для того, чтобы зарисовать хотя бы по бокам фрески в стиле Васнецова псевдорусские, а на потолках херувимов решили оставить. Мальчишки кричали, и безбожники перестарались, изрезали очень дорогую плащаницу для того, чтобы достать оттуда куски бархата; и в суматохе, когда с постройки пригнали много рабочих, потому что они были свободны, и кружок безбожников устроил субботник, и Вавилов очень устал, работая в этом кружке бестолковых молодых людей, которые и сами не знали, что делать дальше, когда они отреклись от бога Ненавидеть то, что люди заблуждаются, им казалось возможным и нужным, в поселке их особенно не любили баптисты, и им, например, хотелось бы подраться, но они боялись и думали, что церковники могут их изувечить.

Но Кремль и все кругом было спокойно, а религия отжила. Им было видеть это обидно. Они старались сделать что-либо такое, что помогло бы их поступки рассматривать как поступки героические, за которые они могли бы и хотели пострадать.

В ванне дома, где Вавилов поселился, уже устроили стирку, и туда невозможно было попасть, и ему предстояло много ссор и разговоров по квартире. Обычный ужас россиян. Он пришел в клуб и ночью зажег электричество. Сняли люстру, и она еще лежала на полу и оказалась не серебряной, а бронзовой, и это было обидно, ее и бросили.

Он повесил подле клироса свои «упражнения» и начал упражняться с куклой у икон. Все это было странно и смешно. И тут его застали «четверо думающих». Ввалился огромный М. Колесников и стал орать и спрашивать:

— А скажи, рыжий, что же дальше с Лукой Селестенниковым, если ты полезешь выше?

— А скажи, рыжий, как же нам быть, когда тебя уберут?

— А скажи, рыжий, как же теперь, если актер сбежал и у тебя нет преподавателя?

Он решил преподавать бокс сам по книжке и пригласить инструктора. Инструктор обещал быть.

П. Лясных смотрел на Вавилова и один только не спросил, так как спрашивали «четверо думающих», и Вавилов понял, что он к нему чувствует нежность. П. Лясных сидел на люстре, и «четверо думающих» ушли, думая, что ничего не вышло. Вавилов по-прежнему бил в куклу. Он наносил удар и воскликнул:

— А вот этим ударом, обрати внимание, Колесников, сшиб тебя Ходиев!

М. Колесников сказал:

— Сшиб, а есть ли кто сильнее меня и есть ли у кого жена красивее моей?

Он ушел.

П. Лясных сказал, что он хотел бы поехать на Кубань или в какие-нибудь болота поработать по ирригации, а здесь толку нет никакого. Вавилов давно решил уже записывать для будущего, и он должен бы составить по главам, а он составляет по сучьям.

Пришел Трифон Селестенников, торжествующий, и сказал, что пришел посмотреть на огонек. И он показал несколько ударов и, главное, глубокое вздыхание. Он наполнил грудь Вавилова воздухом и разъяснил, что делать, сказав:

— Неужели вы работаете и ночью?

Вавилов подумал, что надо настаивать на ночных работах.

Трифону Селестенникову хотелось похвастаться. Он всему поселку показывал свой проект, который в главных пунктах признали германские инженеры и даже преобладающий тип станков «N-64» советовали поставить. Они отстаивали интересы своей фирмы, а Трифон Селестенников [думал, что] предугадал.

С. П. Мезенцев смотрел на Вавилова заискивающе и возвратил ему котомку, сказав, что «действительно пора тебе, Вавилов, уйти, ибо болтают, что твое происхождение неподходящее, и не пора ли тебе отдохнуть и пройтись по Руси?». Он с радостью решил отдать ему котомку.

Селестенников сказал, что его проект пройдет, теперь мы прочтем доклады о рационализации, и он закричал:

— Товарищи!

Раздалось эхо, и П. Лясных вскочил.

Зинаиду разозлили, и она нападала на Вавилова и вообще на всех мужчин. Подошел к ней архитектор, который был удивлен тем, что произошло, и сконфужен. Он сказал, что раскаивается и рад жениться на ней, если она ничего не имеет против. Она посмотрела на него удивленно, словно припоминая, что произошло, и сказала:

— Дурак.

По городу ходили странные слухи. Говорили, что Старосило, возмущенный выговором инструктора, созвал ячейку и предложил изыскивать средства. И сразу же кто-то предложил устроить маскарад. И над ним посмеялись, попросили чаю, и кто-то вынес предложение, закурили. И они сидели до поздней ночи и по каждому пункту спорили, и товарищ Старосило не говорил, что пора идти домой, и возникало много сомнений, и они стали говорить о рационализации и о том, что пора бы посмотреть, как в самих-то Мануфактурах работает ячейка, и они сами едва ли сделали больше, чем кто-либо, и хорошо бы посмотреть, как иностранцы осматривают древности кремлевские, и вопросы перекидывались, вплоть до того, что коснулись жен и кто с чьей женой жил, и они смотрели друг на друга откровенно и были довольны, что можно так разговаривать, и спал курьер, и неподвижный заседал товарищ Старосило, и он председательствовал.

И вот курьер стал разносить странные записки по учреждениям, по этим запискам выдавали [вещи], и затем стали изумляться все больше и больше, и эти посылки лежали, одна записка была в склад: «Выдай палатку», другая — к коменданту: «Пришли пулемет». И тот подумал, что это надобно для учебных занятий, прислал, и принесли еще рояль, и весь коридор был завален, и вещи прибывали, и наконец товарищ Старосило сказал:

— Все ложь и заседания! В книгах прочитаешь романы о любви, но не может этого быть, так как сидим и работаем по восемнадцати часов, и до любви ли тут?

И еще послали записку: «Выдайте пятьдесят орденов всем курьерам и низшим служащим».

В кооперативе удивились, когда поступило это требование, написанное двумя карандашами разного цвета. Постучали, а там не слышали, и тогда взломали двери и вошли в страшно прокуренную комнату, и там спал на столе, положив голову на чернильницу, товарищ Старосило, а остальные сошли с ума и в том числе следователь, которому должен был признаться П. Ходиев, который не уважал ничего и презирал суд и все прочее, то, что он отвергнул и что вновь заняло все помещения.