- Что же тут придумаете, Сергей Миронович? - ответил Богомолов, опершись двумя руками на трость. - Видимо, надо засыпать.

- Жаль! Я бы поддержал любое смелое начинание.

- Мне помнится, - сказал Петрович, - это было давно, в начале работ на бухте, тому минуло, пожалуй, лет пятнадцать, геологи говорили, что основной нефтеносный пласт Биби-Эйбата как раз проходит под Ковшом.

- Мне это ясно и без геологов. Не может же нефтеносный пласт обрываться перед самым Ковшом? Несомненно, пласт проходит по дну моря, и как раз под Ковшом. Ты посмотри, как кучно собраны промыслы «старой площади» на одном уровне с Ковшом… Нет, нефтепромышленники совсем не были дураками!.. - сказал Киров. - Предприимчивости у них хватало… и капиталу, пожалуй, было больше нашего, и энергии было достаточно, но вот раздоры, конкуренция - это и была палка в колеса. У нас же с вами не личные интересы, не интересы одного Павла Николаевича и не мои, Кирова, или Серебровского интересы. Здесь интересы всего нашего народа, всей страны. Интересы нашего настоящего и нашего будущего, а потому и другой подход ко всей бухтинской проблеме.

- Государственный подход, - сказал Богомолов. - Так я вас понимаю?

- Вот именно, Павел Николаевич!

Киров и Петрович направились к землекопам, а Серебровский с Богомоловым - в северную часть бухты.

Серебровский осторожно вел под руку Богомолова по рытвинам и ухабам бухты. Вскоре они оба умаялись и шли неторопливо, часто останавливаясь и переводя дыхание. Серебровский Богомолову был симпатичен. Если бы у него сейчас спросили - чем, он вряд ли ответил бы. Но, видимо, и мягкостью характера, которая в нем угадывалась, и знанием дела, что в человеке он ценил выше всего. Ах, как ему хотелось быть зрячим и увидеть человека, который шел с ним рядом и мог так поэтично говорить о нефти, о бухте, о настоящем и будущем не только нефтяной промышленности Баку, но и всей страны.

- Скажите, Александр Павлович, вы случайно не инженер?

- Инженер, инженер-механик. Хотя по специальности мне почти что не пришлось работать, - с сожалением ответил Серебровский.

- Кончали в Петербурге?

- Начинал в Петербурге! В Технологическом. Но был арестован и выслан в Уфу.

- За что же? - Богомолов остановился.

- Видимо, за революционную работу, - рассмеялся Серебровский. - За что же тогда студентов высылали из столицы?

- Ах, вот оно что! - Богомолов покачал головой и постучал тростью. - И в каком это было году?

- Давно, в тысяча девятьсот втором. Тогда я был семнадцатилетним мальчишкой!

- Но революционную работу, догадываюсь, не бросили?

- Нет, зачем же… Наоборот, в Уфе я вступил в партию и всю свою жизнь связал с партией.

- Значит, вы в прошлом - профессиональный революционер?

- Да, так выходит, Павел Николаевич.

- И в тюрьмах сидели, наверное?

- К тому же - многократно. И в ссылке был. Работать ведь мне приходилось в разных городах, в разных условиях, куда пошлет партия.

- Например?

- Ну, Москва, Иваново-Вознесенск, Николаев, Одесса, Уфа и даже Баку.

- И даже Баку?

- Да, Баку, это было в девятьсот пятом году. Работал я тогда в Балахано-Сабунчинском районе. Но после августовской стачки вернулся в Петербург. О продолжении учения, Павел Николаевич, конечно, не могло быть и речи. Работал на Путиловском заводе. От завода потом был избран членом Исполкома Совета рабочих депутатов.

Серебровский поймал себя на мысли, что вопросы Богомолова как-то удивительно располагают его к откровенности. Может быть, потому, что они коллеги, оба инженеры? Нет, видимо, просто хорошо расположены друг к другу. В Богомолове есть что-то романтическое и загадочное. Возможно, что такое же чувство и он вызывает у него? Наверное, уж азнефтинские инженеры рассказали о нем всякие небылицы.

- А дальше как у вас сложилась судьба? - Богомолов двинулся вперед, нащупывая себе тростью дорогу, но Серебровский взял его под руку.

- Снова сидел в тюрьме, Павел Николаевич. Потом перевозил для нужд революции оружие из Финляндии. Но в конце девятьсот восьмого года вынужден был уехать за границу: боялся нового ареста и ссылки. На первое время поселился в Париже. Здесь мне довелось некоторое время работать с Лениным.

- С самим-самим Лениным? Владимиром Ильичем?

- Да, с Владимиром Ильичем… Впервые я с ним встретился в Петербурге… По настоянию Владимира Ильича потом я из Парижа переехал в Брюссель, поступил в Высшее техническое училище. Помню, он говорил, что, когда будет свергнуто самодержавие, рабочему классу понадобится своя техническая интеллигенция, и советовал мне не терять времени - учиться. Со званием инженера-механика я через несколько лет и вернулся нелегально в Россию.

- А дальше, дальше? Как же вы попали обратно в Баку?

- Это случилось не сразу. Была война, революция, годы гражданской войны, служба на Украинском и Южном фронтах и лишь потом - Баку.

- Послал вас сюда Ленин? Как и Кирова?

- Вы угадали, Павел Николаевич.

- Он далеко у вас видит, ох, и далеко! - Богомолов усмехнулся. - Кто бы мог еще несколько месяцев тому назад даже подумать, что на бухте я попаду в окружение таких старых революционеров, как вы, Киров, Петрович? Чудеса и только!

- Не рады?

Богомолов отшутился:

- Радоваться, конечно, еще рановато. Поработаем, а там будет видно.

Они оба рассмеялись и пошли уже более энергичным шагом.

- Мне кажется, Павел Николаевич, вам бы хорошо иметь… (Серебровский хотел сказать: «поводыря», но не решился) человека - нет, не взрослого, лучше мальчика, помощью которого вы могли бы воспользоваться в любую минуту - пойти или поехать куда…

- Да, это мне бы очень помогло. А то усидеть в конторке мне будет трудно. Спасибо.

А в это время у Приморского бульвара, в третьеразрядном кабаке «Париж Востока», ели, пили, предавались бесшабашному веселью.

Пианистка, откинувшись на спинку плетеного кресла, играла на дребезжащем рояле, а Черт, хозяин кабака, буйствовал на скрипке; в поту, хмельной и веселый, он играл и пел куплеты «на злобу дня».

За столами моряки и грузчики, портовые дельцы и жулики звенели стаканами, притопывали ногами, ругались, играли в кости, перемигивались с девицами.

И вдруг Черт сорвал смычок со струн, отвел назад руки, держа в одной скрипку, в другой - смычок, и, поднявшись на носки, что есть мочи крикнул на весь кабак:

- Гой ты Русь моя родная! - и помахал скрипкой кому-то неведомому.

Многие привстали с мест, обернулись к дверям.

На пороге, освещенные раскаленным солнечным светом, в оранжевых рубахах, с зелеными фанерными чемоданами в руках, подстриженные под горшок, стояли два парня: высокие, плечистые, рыжеволосые, голубоглазые.

- Ставлю, ребята, водку, заходите, пляшите, гуляйте - у меня все можно! - крикнул Черт.

Столики все были заняты.

Черт отвел рыжеволосых парней в дальний угол кабака, к столу, за которым сидел Карл Гюнтер, немного поодаль - тартальщик с Зубаловского промысла Федор Быкодоров и девушка по имени Ада. Девушка была красива, пьяна и дерзка.

- Ставлю водку, ребята, пейте, гуляйте, пляшите! - Черт усадил парней за другой конец стола. - Ах вы милые! Люблю глядеть на вас. И откуда вы, с каких краев?

- Работать приехали? В грузчики? В матросы? - уставившись пьяными глазами на парней, спросил Гюнтер.

- Две недели уж без толку шляемся, на любую работу согласны. В грузчики - так в грузчики, в матросы - так в матросы, - ответил старший, Остап.

- А чего же на бухту не идете? Работы там на десять лет хватит, - сказал Гюнтер.

- На дармовщину там работают. Мы уже были там.

- Бухта, брат, это нефть, золото…

- Кому золото, а нашему брату погибель одна. С утра до ночи в воде работать. Мы про все уже пронюхали.

- Значит, легкую работу ищете?

- Не легкую, но денежную. Хозяйство поднимать надо.